И внезапно, в одну секунду оказались отрезанными от них – без всякой причины, ни за что. Вся наша вина состояла в том, что мы были евреями. Для большинства из нас это была бессонная ночь: мы пытались поговорить друг с другом, но это нам запретили. Охранник спал в том же бараке. Нельзя было ни общаться, ни обмениваться мыслями. В пять утра мы стали выходить из барака; когда произвели перекличку, выяснилось, что четверо или пятеро из нашей группы не пережили ту ночь.
Не знаю, как это произошло: должно быть, у них был с собой цианид или какой-нибудь другой яд, и они им отравились. Во всяком случае, двое из них были моими близкими друзьями. Они ничего не сказали; никто не знал, что у них с собой яд.
Рихард Глацар
Кое-где виднелись островки зелени. В остальном повсюду – песок. Ночью нас поместили в барак. Под ногами один песок. Просто песок. И мы, зайдя внутрь, просто повалились на землю. Буквально на месте. Сквозь сон я слышал, как кто-то из моих сокамерников пытается повеситься. Мы никак не прореагировали. Смерть стала чем-то почти обыденным. Ведь каждый из тех, за кем захлопывались ворота Треблинки, оказывался во власти Смерти, попадал в ее лапы, потому что никто и никогда не должен был выйти отсюда живым и рассказать миру правду.
* * *
Берлин.
Инге Дойчкрон; уроженка Берлина, в котором она оставалась всю войну (с февраля 1943 года – нелегально); сейчас живет в Израиле
Это больше не моя страна. Не моя, раз они смеют утверждать, что не знали…
не видели…
"Да, здесь были евреи, но потом исчезли; вот и все, что нам известно".
Как они могли не видеть! Это продолжалось почти два года! Не проходило и недели, чтобы кого-нибудь не забирали прямо в его доме. Как немцы могли настолько ослепнуть? В тот день, когда Берлин очищали от последних остававшихся там евреев, никто не хотел выходить из дому; улицы опустели. Чтобы не видеть, как это будет, немцы заранее запасались продуктами. Была суббота: люди спешно закупали продукты на воскресенье и исчезали за дверями своих домов. Я помню тот день, как будто все произошло вчера: по берлинским улицам разъезжали полицейские машины, людей забирали прямо из домов. Их хватали на заводах, в квартирах – всюду – и свозили в одно место, в "Клу". Так назывался ресторан с танцзалом, очень большой ресторан. Оттуда их забрали и в несколько этапов депортировали. Их отправляли с вокзала Грюнвальд, он здесь недалеко. И в тот день… я внезапно почувствовала себя совсем одинокой, всеми покинутой: я поняла, что с этого времени нас остается лишь горстка – много ли еще в Берлине таких же, как я, нелегалов?
И я ощутила вину за то, что не дала себя депортировать, за то, что попыталась избежать судьбы, которая была уготована другим. Понимаете, в городе не осталось теплоты, не осталось ни одной родственной души. Понимаете?
Мы могли думать только о депортированных: "А Эльза? А Ганс? Где он? Где она? Боже, а ребенок?"
Такие у нас были мысли в тот страшный день. И главное – чувство одиночества и чувство вины за то, что не уехала с ними. Как мы решились? Какая сила побудила нас бежать от своей судьбы и от судьбы нашего народа?
Франц Зухомель, унтершарфюрер СС
Вы готовы?
Да.
Мы можем…
Можно начинать.
Как ваше сердце? В порядке?
Пока да, все нормально. Если будут боли, я вам скажу. Тогда нам придется прерваться.
Да, конечно. Но в целом ваше самочувствие…
В такую погоду я хорошо себя чувствую. Сегодня высокое атмосферное давление – для моего организма это хорошо.
Выглядите вы, во всяком случае, очень неплохо. Ладно. Давайте начнем с Треблинки.
Как вам будет угодно.
Да, я думаю, лучше всего начать с этого. Не могли бы вы описать Треблинку? Какой она вам показалась в день вашего приезда? Вы, кажется, прибыли туда в августе? 20 августа. Или 24-го?
18 – го.
18-го?
Приблизительно. Это было в районе 20 августа… я приехал вместе с семью моими товарищами.
Вы приехали из Берлина?
Из Берлина.
Через Люблин?
Из Берлина я прибыл в Варшаву, из Варшавы в Люблин, из Люблина обратно в Варшаву, а из Варшавы в Треблинку.
Понятно. И какой была Треблинка в тот период?
Треблинка в тот период работала на пределе своих возможностей.
На пределе своих возможностей?
На пределе своих возможностей. Это происходило, когда… В те дни вывозили людей из Варшавского гетто. За два дня прибыло целых три состава с тремя, или четырьмя, или пятью тысячами человек, и все из Варшавы. В это же время прибывали составы из Кельце и из других мест. Итак, прибыло три состава, и, поскольку в самом разгаре было наступление на Сталинград, их пока оставили на вокзале. К тому же вагоны в прибывших поездах были французские, из листовой стали.
Таким образом, хотя в Треблинку доставили пять тысяч евреев, три тысячи из них успели умереть в дороге.
Еще не выходя из вагонов?
Да, не выходя из вагонов. Одни вскрывали себе вены, другие умирали сами… К нам поступали полутрупы и полупомешанные. В составах, прибывающих из Кельце и других городов, по крайней мере половина пассажиров умирала по пути в лагерь. Их выгружали здесь, здесь, здесь и здесь. Тысячи тел складывали штабелями, одно на другое…
На рампе?
Да, на рампе. Их складывали, как штабеля дров. Но и тем евреям, которые прибывали живыми, приходилось два дня ждать своей очереди, поскольку газовые камеры не могли справиться с таким объемом работы. В тот период они работали днем и ночью.
Не могли бы вы как можно точнее описать ваше первое впечатление от Треблинки? Как можно точнее. Это очень важно.
Первое впечатление от Треблинки у меня и части моих товарищей было чудовищным. Потому что нам не говорили, как и что… Не говорили, что здесь убивают людей. Об этом не говорили.
Вы не знали?
Нет.
Но это невероятно!
Но это так. Я не хотел туда ехать. Я доказал это во время процесса по моему делу. Мне сказали: "Господин Зухомель, там находятся большие мастерские, где работают портные и сапожники; вы будете за ними присматривать".
Но вы знали, что это лагерь?
Да. Мне было сказано: "Фюрер отдал приказ о действиях по перемещению. Это приказ фюрера".
По перемещению… Действиях по перемещению.
При этом ни разу не прозвучало слово "убивать".
Да, да, понимаю. Месье Зухомель, сейчас мы говорим не о вас, а исключительно о Треблинке. Ваше свидетельство имеет первостепенное значение, ведь вы можете объяснить, что представляла собой Треблинка.
Хорошо, но не упоминайте моего имени.
Да, конечно, я же обещал. Итак, вы приезжаете в Треблинку.
Офицер по фамилии Штади показал нам все, что было в лагере, вплоть до мельчайших деталей… И как раз в тот момент, когда мы проходили мимо газовых камер, двери открылись… и оттуда посыпались тела – как картошка. Конечно, это ошеломило и шокировало нас. Мы вернулись к себе, уселись на наши чемоданы и разревелись, как две старые бабы. Каждый день из числа заключенных выбиралось сто человек, для того чтобы сгребать тела в ямы. Вечером украинцы загоняли их в газовые камеры или расстреливали. Каждый день. Стояла сильная августовская жара. Земля вздыбливалась, как будто по ней шли волны. Из-за газа.
Из-за трупов?
Вообразите себе: ямы глубиною, наверно, шесть-семь метров доверху заполнены трупами. Тонкий слой песка сверху – и жара! Понимаете? Настоящая преисподняя!
Вы сами это видели?
Да. Один раз, в первый день. Нас тошнило, и мы плакали.
Плакали?
Да, плакали. Запах стоял невыносимый.
Невыносимый?
Да, потому что беспрерывно происходила утечка газа. Воняло страшно, за несколько километров было слышно.
Километров?
Да, километров.
Запах чувствовался всюду? Не только в лагере?
Всюду. Из-за ветра. Все зависело от ветра. Ветер разносил вонь. Понимаете? Прибывали все новые и новые составы, а у нас не хватало средств, чтобы обработать всех пассажиров. Эти господа хотели побыстрее очистить Варшавское гетто. А у наших газовых камер была слишком маленькая производственная мощность. Слишком маленькие газовые камеры. Евреям приходилось ждать своей очереди день, два, три дня. Они предчувствовали свою участь. Они предчувствовали. Кто-то, может быть, и сомневался, но многие знали наверняка. Например, некоторые еврейки ночью резали вены своим дочерям, а потом вскрывали вены себе. Другие травили себя ядом. Они слышали шум мотора, выхлопные газы которого поступали в камеры. Это был мотор танка.
В Треблинке использовали только выхлопные газы машин. "Циклон" применялся в Освенциме. Из-за этих задержек Эберль – он был начальником лагеря – позвонил в Люблин. Он сказал: "Так больше продолжаться не может, я так больше не могу.
Нужно приостановить операцию". И как-то ночью к нам прибыл Вирт. Он все осмотрел и скоро уехал. И потом он вернулся с парнями из Белжеца… со специалистами.
И Вирт добился приостановки потока поездов. Он очистил лагерь от скопившихся трупов. То была эпоха старых газовых камер. Люди мерли как мухи, и трупов было столько, что мы не знали, куда их девать, и сваливали прямо у газовых камер, где они оставались по нескольку дней. Под грудой тел образовывалась настоящая клоака – кишащая червями лужа крови вперемешку с дерьмом, глубиною сантиметров в десять. Никто не хотел убирать трупы. Евреи предпочитали расстрел подобной работе.
Предпочитали расстрел?
Это было страшно. Хоронить своих и видеть своими глазами… Когда в руках остаются куски мяса, отделяющиеся от тел… И вот Вирт сам пришел туда с несколькими немцами… и приказал нарезать длинных ремней, которыми обвязывали тела жертв и тащили в ямы.
И кто это делал?
Немцы.
Вирт?
Немцы и евреи.
Немцы и евреи?! Евреи тоже?
Евреи тоже.
Да, но что делали немцы?
Они заставляли евреев работать…
Они их били?
… Или сами принимали участие в расчистке территории.
Кто из немцев этим занимался?
Люди из нашей охраны, которых отобрали для этой задачи.
Это были немцы?
Им пришлось.
Они отдавали приказы?
Они отдавали приказы… Они получали приказы… и отдавали их.
Мне все-таки кажется, что работали евреи.
В подобных случаях немцы не боялись замарать руки.
Филип Мюллер, чешский еврей, бывший узник Освенцима, член зондеркоманды, переживший пять ее ликвидаций
Филип, сколько тебе было лет в тот майский воскресный день 1942 года, когда ты первые оказался в крематории Освенцима-1?
Двадцать. Это случилось в мае, в воскресный день. Мы сидели в подземной камере, в одиннадцатом блоке.
Наше существование держали в тайне. Внезапно появились эсэсовцы и куда-то повели нас по лагерю. Мы вошли в какие-то ворота, и метров через сто, метрах в ста от ворот, внезапно показалось здание, плоское здание с трубой. С задней стороны здания я заметил вход. Я не знал, куда нас ведут; думал, нас собираются казнить. Внезапно у входа, под маленьким фонарем, который находился в самом центре здания, появился молодой унтершарфюрер и заорал: "Сюда, грязные свиньи!" И мы оказались в коридоре. Он погнал нас по этому коридору. Скоро я начал задыхаться от смрада и копоти. Мы продолжали бежать дальше. Через какое-то время я различил очертания двух первых печей. Между ними сновало несколько заключенных из нашего лагеря. Мы попали в главный зал крематория лагеря Освенцим-1. Оттуда нас погнали в другой большой зал. Мы получили приказ снимать одежду с трупов. Я огляделся… вокруг лежали сотни мертвых тел. Они были одеты. Вперемешку с трупами валялись чемоданы, свертки… и почти повсюду – странные сине-фиолетовые кристаллы. Мне все это показалось просто непостижимым. Я был оглушен, будто громом поражен. Я даже не знал, где нахожусь! И как можно за один раз убить столько людей?! Мы уже сняли одежду с нескольких тел, когда поступил приказ заправить печи. Внезапно ко мне бросился один из унтершарфюреров и сказал: "Иди, ты будешь перемешивать трупы!" Но что значит "перемешивать трупы"? Я вошел в зал, где производилась кремация тел. Там находился один из заключенных по имени Фишель, впоследствии ставший начальником бригады. Он посмотрел на меня, и я увидел, как он шурует в печи большой кочергой. И он сказал мне: "Делай как я, если не хочешь, чтобы эсэсов цы тебя убили". И я взял кирку и стал повторять его действия.
Кирку?
Кочергу, железный прут. И я подчинился приказу Фишеля. В тот момент я находился в состоянии шока и был готов выполнить любое приказание – меня будто загипнотизировали. Я настолько обезумел, настолько перепугался, что делал все, как говорил Фишель. Так мы заправили печи, но по неопытности… не выключали вентиляторы дольше, чем требовалось.
Вентиляторы?
Да. Там были вентиляторы, для того чтобы огонь лучше горел. Они слишком долго работали. Огнеупорные кирпичи внезапно треснули, и их обломки завалили каналы, связывавшие печи Освенцима с дымоходом.
Кремация приостановилась. Печи перестали работать. Ближе к вечеру приехали грузовики, и нам пришлось грузить на них оставшиеся тела – около трехсот трупов. На этих грузовиках нас доставили… я до сих пор не знаю куда, по всей вероятности, это был лагерь Биркенау. Нам приказали вытащить трупы и бросить их в ров. Там был ров, искусственная яма… Внезапно поднялась вода и залила тела. Ночью нам приказали прекратить этот страшный труд и вернули в Освенцим. На следующий день нас отвезли на то же место. Но вода поднялась еще выше. Приехала пожарная машина с эсэсовцами, они откачали воду.
Нам пришлось спускаться в эту зловонную яму, чтобы складывать туда трупы. Но они были липкими… Например, когда я дотронулся до одной из женщин, ее руки… ее рука оказалась скользкой, липкой; я хотел оттащить ее в яму… но упал назад, в воду, в грязь. Другим приходилось не лучше. Наверху, стоя у края ямы, Аумейери Грабнер кричали: "Пошевеливайтесь там, сволочи, подонки! Мы вас научим слушаться, дерьмо собачье!"
И при таких… при таких… обстоятельствах, если можно их так назвать, двое моих товарищей не выдержали. Одним из них был французский студент.
Еврей?
Оба евреи… Эти двое дошли до полного изнеможения. Они остались в яме, прямо в грязи, не в силах встать на ноги. Тогда Аумейер крикнул одному из эсэсовцев: "Иди, прикончи эту мразь!"
У людей не осталось сил. И вот моих товарищей убили на месте.
В тот период в Биркенау еще не было крематориев?
Нет. Их еще не было. Биркенау тогда еще не достроили. Пока существовал только лагерь B1, позднее ставший женским лагерем. Лишь весной 1943-го евреев – инженеров и простых рабочих – заставили начать строительство четырех здешних крематориев.
Каждый крематорий имел по пятнадцать печей, большую раздевалку площадью примерно 280 квадратных метров и большую газовую камеру, где в один прием можно было умертвить до трех тысяч человек.
Франц Зухомель
В сентябре 1942 года были построены новые газовые камеры.
Кто их построил?
Всю работу проделали евреи под руководством Хакенхольда и Ламберта.
Во всяком случае, основную часть. Ворота соорудили украинские плотники. Что касается дверей газовых камер, это были бронированные двери, снятые с бункеров. Думаю, их привезли из Белостока, там было много русских бункеров.
Какова была производительность новых газовых камер? Их было две, не так ли?
Да. Но старые камеры уничтожать не стали. Когда прибывало много составов с заключенными, старые камеры приходилось снова пускать в дело. А здесь… евреи утверждают, что тут с каждой стороны было по пять камер; мне лично кажется, что четыре, хотя я не уверен. Во всяком случае, использовался только один ряд, с этой стороны.
А почему не с другой?
Потому что убирать трупы отсюда было бы затруднительно.
Слишком большое расстояние?
Да. По распоряжению Вирта здесь был построен "лагерь смерти", который обслуживался командой евреев-рабочих. У нее был постоянный состав – около двухсот человек; эта команда всегда обслуживала только "лагерь смерти".
Но какова была производительность новых газовых камер?
Новых газовых камер?.. Дайте подумать… За два часа там можно было уничтожить до трех тысяч человек.
А сколько человек можно было умертвить в одной камере за один прием?
Ну, точную цифру я вам не скажу. Евреи говорят, что двести.
Двести?
Да, двести. Представьте себе помещение размером с эту комнату.
Но в Освенциме туда вмещалось еще больше народа!
Но Освенцим был настоящей фабрикой смерти!
А Треблинка?
У меня и для нее есть определение. Так вот, Треблинка была конвейером – довольно примитивным, но бесперебойным.
Конвейером?
…Конвейером смерти. Понимаете?
Да. Он был примитивным?
Примитивным. Да, примитивным. Но он был бесперебойным, этот конвейер смерти.
Белжец был еще более примитивным?
Белжец был лабораторией. В ней командовал Вирт. Вирт ставил там все свои немыслимые опыты. Сначала у него все шло не так. Ямы были переполнены, перед эсэсовской столовой под ногами сочилась зловонная жижа. Стоял смрад… Перед самой столовой… Перед их казармой.
Вы сами бывали в Белжеце?
Нет. Какие только эксперименты не проводили там Вирт со своими людьми… Францем, Обергаузером и Хакенхольдом. Этой троице приходилось самой укладывать трупы в яму, чтобы Вирт знал, каков должен быть ее размер. Когда они не хотели этого делать – когда, например, Франц упрямился, – Вирт бил их кнутом. Франца и Хакенхольда, представляете?
Курта Франца?
Курта Франца. Таким был Вирт. Набравшись опыта в Белжеце, он прибыл в Треблинку.
Мюнхен.
В пивной, Йозеф Обергаузер
Скажите мне… Сколько литров пива вы продаете ежедневно? Можете сказать?
У меня есть причины молчать.
Почему вы не отвечаете? Сколько литров пива вы продаете ежедневно?
Другой служащий
Ответь ему!