"Отрекись, во имя Христа единого, от всего, ибо все во зле лежит, - и получишь великую награду на небесах. Культура, наука, красота, любовь - все это мешает тебе остановиться духовным взором на Христе и, всецело в Его созерцание и приобщаясь к голгофским мукам, - спастись. Пост, покаяние и молитва - вот твои действия, твоя жизнь, твой путь к спасению. Других путей нет". Это, конечно, идеал, которого достигали немногие; но разница лишь в степенях приближения, а уклон один: "поскольку ты в жизни и в действии, постольку ты вне религии: поскольку ты верующий, идущий ко спасению, желающий приблизиться к Богу, постольку забывай о них, отрясай прах земной". Я говорю нарочно резко, без переходов, без теней, для того, чтобы яснее выявить принцип христианства, только христианства, религии, остановленной в лике Христа и потому сделавшейся религией чистого и бездейственного созерцания в наивысших своих точках" (там же, с. 86–87).
Этот средневеково-монашеский православный "идеал", это лжетолкование слов Христа "Царство Мое не от (ветхого) мира сего" через придание им смысла: не ищите Царства Божия на земле, удалитесь из мира и дожидайтесь загробного царства Небесного, - и есть самый страшный паралич. Но этого никак не мог понять Мережковский.
Размышляя о происходящем в России, Мережковский пришел к выводу, что атеистический социализм - это царство антихриста, царство Зверя. Россия совершает нисхождение. Для православного человека единственно русское - чтобы царь впредь держал грознее, ибо свобода - что-то богопротивное, а рабство - богоугодное. "В свободе - грешные, в рабстве - святые. Святая Русь - земля святых рабов". Однако вместе с тем он колебался в своих предчувствиях:
"Мы сидим в луже, утешаясь тем, что это вовсе не лужа, а "русская идея"… Св. Христофор не узнал Младенца Христа, которого нес на плечах. Не так же ли и Россия, слепой великан, не видит, кого несет, - только изнемогает под страшной тяжестью, вот-вот упадет, раздавленная? Не видит Россия, кто сидит у нее на плечах, - Младенец Христос или щенок Антихристов" (Там же, с. 195, 199).
Наряду с этими смутными предчувствиями, есть у Мережковского и глубокие прозрения: "Религиозным огнем крестилась русская общественность в младенчестве своем, и тот же огонь сойдет на нее в пору возмужалости, вспыхнет на челе ее, как бы "разделяющийся язык огненный" в новом Сошествии Духа Св. на живой дух России, на русскую интеллигенцию. Потому-то, может быть, и оказалась она в полной темноте религиозного сознания, в своем "безбожии", что совершила полный круговой оборот от света к свету, от солнца закатного к солнцу восходному, от Первого Пришествия ко Второму. Это ведь и есть путь не только русской интеллигенции, но и всей России от Христа Пришедшего ко Христу Грядущему" (там же, с. 44).
* * *
Д. Мережковский стоит отдельно от богоискателей-веховцев, бывших марксистов. Среди них первое место занимает основатель "нового христианства" Н. Бердяев - вначале "легальный марксист" и "этический социалист", активный участник Религиозно-философского общества, инициатор создания Вольной академии духовной культуры. Бывшими "легальными марксистами" также были: кадет С. Булгаков - христианский социалист, позже ортодоксальный православный богослов; А. Изгоев - один из лидеров правых кадетов; П. Б. Струве, известный как автор Манифеста I съезда РСДРП, тоже ставший одним из лидеров кадетской партии; а также религиозный философ С. Франк.
Знакомство с марксизмом, развитие социал-демократического движения в России внесли свежие веяния и в затхлую жизнь казенного православия. В отличие от официального православия с его посмертным Царством Божьим на небе, богоискатели из бывших марксистов стали утверждать, что религиозные идеалы могут быть воплощены на земле. Они призывали к религиозной реформации, новому отношению к заветам Христа, видели назначение истории в реализации божественного в человечестве, в создании Богочеловечества, т. е. социальной организации, покоящейся на религиозных основах.
Для Сергия Булгакова марксизм был экономическим материализмом и был для него, по его собственному признанию, "кратковременной болезнью юности и переходной стадией на окружном пути к совершенно иному, религиозному мировоззрению, вследствие чего я в отношении к марксистскому материализму мог занимать только позицию борьбы, а для себя лично полного отсутствия к нему интереса" (Христианский социализм (С. Н. Булгаков): Споры о судьбах России. Новосибирск, 1991, с. 9–10).
Еще в 1903 г. Булгаков издал сборник своих статей под названием "От марксизима к идеализму", в котором выдвинул идеализм фундаментом для прогрессивной общественной программы в противовес экономическому материализму, который он отождествлял с марксизмом, и на этом основании продолжал третировать марксизм, несмотря на то, что к тому времени уже вышла в свет работа Ленина "Что делать?". Луначарский осудил Булгакова как "изменника", а религиозная критика удовлетворенно отметила, что "марксизм заскучал в душных рамках своей догмы". Затем Булгаков активно сотрудничал с Бердяевым в журнале "Вопросы жизни". Журнал был задуман Мережковским и Перцовым как орган Петербургских Религиозно-философских собраний и стремился преодолеть декаденство обращением к идеям новой религиозной общественности. Здесь Булгаков интенсивно печатал свои статьи, здесь он положил начало исследованию "религии человекобожества", начиная с Л. Фейербаха. Дальнейшая эволюция Булгакова определила к 1905 г. формулировку им задач "Союза христианской политики" в программной статье "Неотложная задача". Булгаков писал: "Общая философская почва, на которой вырос современный социализм, есть атеистический гуманизм, религия человечества, но без Бога и против Бога. Та великая жизненная правда, которая содержится в социализме… слилась в нем с воинствующим гуманистическим атеизмом… и слова Маркса "Религия есть опиум для народа" выражают едва ли не общее убеждение представителей современного радикализма и социализма".
Здесь читателям снова надо напомнить, что Маркс и Энгельс определили Бога господствующей тогда монотеистической религии как "иудейского, исключительно национального бога Яхве". Так что формула "религия есть опиум для народа" относится к монотеизму Яхве. Но вместо того, чтобы исследовать этот иудейский монотеизм и признать правоту марксистского "атеизма", богоискатели об этом молчали. Правда, надо отдать должное С. Булгакову - он гневно обрушивается на официальное православие, которое "не только отравляло своей казенщиной народную душу, но глубоко пропитало своим ядом землю, на которой стояло… Никоны и Гермогены суть вороны, каркающие над руинами рассыпающегося официального "православия", которые заслоняют до сих пор Христову церковь. Каждый шаг вперед в освобождении России довершает разрушение этого казенного здания официального "православия". Да здравствует разрушение, долой вековую гниль и плесень, отравляющую новую жизнь!"
Средневеково-монашеское отречение от мира, индифферентизм к политике и общественности является антихристианским мировоззрением, говорит Булгаков. Ибо по учению христианства история есть богочеловеческий процесс. Для этого мало одних усилий личного совершенствования и душеспасительства, необходимо воздействие и на общественные формы, необходима социальная мораль, христианская политика как средство внешнего устроения человечества. Любовь к ближнему должна простираться и на общественные и политические отношения. Экономическое порабощение недопустимо, но все существовавшие способы производства, - рабский, феодальный и капиталистический, - основаны на таком порабощении человека человеком. Уничтожение коренной неправды капиталистического строя социализмом или коллективизмом соответствует требованиям христианской политики. Коммунизм озаряет первоначальное христианство, и этот порядок должен быть признан нормой человеческих отношений. "Внешний, механический социализм сам по себе, конечно, вовсе не имеет того перерождающего значения, которое приписывается ему сторонниками экономического материализма, он есть только отрицательное средство; но и чисто отрицательное, освободительное значение его настолько велико, что задачи его должны быть признаны существенными. Требования коллективизма должны быть поэтому целиком включены в задачи христианской политики. Нужно отметить еще одну высоконравственную сторону даже чисто механического, внешнего, так сказать, материализма: он вводит всеобщую обязанность труда (для трудоспособных) и объявляет войну праздности и тунеядству. Социализм в этом смысле есть апофеоз труда, как нравственного начала, святыню труда он кладет в основание хозяйственного строя".
Булгаков справедливо критикует средневековое православное духовенство, застывшее в своем догматизме. Он утверждает, что освобождение личности есть религиозная истина абсолютного характера. И она требует для своего постепенного исторического осуществления относительных исторических средств, которые меняются вместе с обстоятельствами. Нахождение их составляет задачу общественной науки. Но "когда наши иерархи начинают проповедовать по общественным и политическим вопросам, то, помимо антихристианской реакционности (не всегда даже сознательной) их общего направления, они прямо поражают круглым своим невежеством в области, о которой говорят. До сих пор они находятся в кругу каких-то допотопных или, по крайней мере, докапиталистических представлений, в котором в качестве единственной реакции на социальные нужды известна только раздача милостыни и устройство богаделен. Они глухи и слепы к могучему социальному движению современности" (там же, с. 35–36). Этому должен быть положен конец, говорит Булгаков. Социальная этика должна стать предметом преподавания в духовных школах. Пора понять, что Христова заповедь накормить голодного, одеть нагого и т. д., исполняется посредством социального законодательства, рабочих организаций, кооперативного движения. Надо определить, какая из борющихся общественных групп является нуждающейся, угнетенной, на чьей стороне социальная справедливость, и включаться активно и сознательно в эту борьбу. "В великой социальной борьбе наших дней, в которой на одной стороне стоит сила владения капитала, а на другой - эксплуатируемые и неимущие представители труда, страдающие и от безработицы, и от недостатка, и от порабощения, и от непосильного труда, Христова заповедь… решительно повелевает нам стать на сторону труда… В этом смысле классовая политика… есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента". Но при этом Булгаков подчеркивает свой антимарксизм: "Это вовсе не значит, чтобы мы разделяли догмы марксизма, - можно признавать классовую политику как факт, как практическую необходимость, и быть в то же время совершенно чуждым этике и философии марксизма, оставаясь на почве христианства" (там же, с. 37).
По мнению Булгакова, Фейербах, Маркс, Энгельс и их последователи исповедуют особую религию. Но, конечно же, Булгаков и другие богостроители не предполагали, что это могла быть религия света и добра. Они возводили совершенно иную концепцию. По Булгакову, "атеизм, понимаемый как человекобожество, есть их религия, и именно из этой религии, а не из непосредственной и простой любви к человечеству, и проистекает их демократизм и социализм… Демократизм и социализм являются не самостоятельной ценностью, но лишь средством для атеизма, для борьбы с религией Богочеловечества во имя религии человекобожества… В чем же действительная и существенная разница между атеистическим и христианским социализмом, между социализмом человекобожества и социализмом Богочеловечества?… Социализм атеистический служит средством навсегда отгородиться от Бога (читай: от иудейского бога Яхве! - А. Б.), устроить жизнь так, чтобы совсем не было потребности в религии (читай: в иудейской религии! - А. Б.). Царство Христа не от мира сего (читай: не от ветхого мира! - А. Б.), и хотя социализм и является необходимой формой христианской политики, как исполнение заповеди любви, однако лишь как ее логическое последствие, но сам по себе с своими земными задачами не становится в качестве высшей ценности, сохраняя значение только средства. Царство же атеистического социализма вполне и всецело от мира сего (читай: от Нового Мира! - А. Б.), это те же идеалы иудейского мессианизма, ограничивающиеся задачей устроения земного царства" (там же, с. 44–45).
Вот, оказывается, ради чего возводил свою концепцию "человекобожества" Сергий Булгаков, - чтобы, отождествив марксизм с экономическим материализмом, поставить на него печать иудейского антихристианского мессианизма как устроения земного царства! И далее он пишет: "Ясно, что атеистический социализм, взятый со стороны своего человекобожеского идеала, содержит в себе начало безусловно антихристианское, создает плен для души, обманчивой личиной вводит во искушение, лукаво предлагая поклониться за хлебы. Поэтому между христианством (и в частности христианским социализмом) и современным атеистическим гуманизмом и социализмом существует религиозная бездна… тут существует принципиальная антитеза, и здесь возможна только непримиримая идейная борьба… Нужно бороться не с социализмом, как это делают невежественные или недобросовестные представители клира, но с религиозно-философской его основой" (т. е. марксизмом).
Все-таки поразительно лукавство антимарксистской религиозной интеллигенции. Не вскрыв причины и замалчивая суть марксистского "атеизма", а именно - отвержение иудейского монотеизма Яхве, неприятие этого Лукавого Духа, отвержение догматического церковного учения, ставшего препятствием на пути дальнейшей эволюции, - она выдает следствия за причины, второстепенное за главное, и на этом подложном основании громоздит свои раздутые концепции, мудрствуя лукаво по поводу соринки в чужом глазу, но молчит о бревне в своем глазу.
Однако воинствующим христианским социалистом Булгаков был недолго. До революции 1905–1907 гг. он еще рассматривал социализм как "способ практического осуществления христианской любви и солидарности", считал, что "истинное христианство всегда приводит к социализму", что в идее христианского социализма заключается историческое и религиозное призвание России. По тогдашнему мнению Булгакова, экономическое и политическое обновление России должно сопровождаться религиозной реформацией, преодолением казенщины, формализма и бюрократизма Русской православной церкви. Им было задумано создание радикально-реформистской христианско-социалистической партии "Союз христианской политики".
Но вот в качестве "христианского социалиста" Булгаков стал депутатом II Государственной думы. Революционные события 1905–1907 гг., четырехмесячное сидение в "революционной" Думе и последовавший ее разгон выветрили из него реформистский радикализм и совершенно и окончательно отвратили от революции. А в самые тяжелые годы столыпинской реакции бывшие "марксисты" Бердяев, Булгаков, Струве, Франк, Изгоев совместно с литературоведом Гершензоном и социологом Кистяковским выпустили в свет свой программный сборник "Вехи" (1909 г.), - "энциклопедию либерального ренегатства", по выражению Ленина. Гершензон, чуя ненависть народа к буржуазной интеллигенции, боялся его и благословлял царскую власть за то, что она "своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной". Авторы "Вех" заявляли, что классовая борьба и социальная революция катастрофичны и гибельны для общества. Атеизм, политический радикализм и революционное насилие, освобождение от уз обычной морали, непризнание "общеобязательных абсолютных ценностей", нигилизм классовый и партийный, максимализм социальных и этических требований и пренебрежение к интересам отдельного человека - таковы, по их мнению, характерные черты демократической и социалистической идеологии, которая завела русское общество в тупик. Социалистической идее общественного спасения веховцы противопоставляли идею "не внешнего устроения общественной жизни, а внутреннего совершенствования человека", проповедь личной ответственности, личной нравственности, самовоспитания, выработки личности на основе религиозно-культурных ценностей. "Мы понимаем воспитание совсем не в этом смысле "устроения" общественной среды и ее педагогического воздействия на личность. Это есть "социалистическая" идея воспитания, не имеющая ничего общего с идеей воспитания в религиозном смысле. Воспитание в этом смысле совершенно чуждо социалистического оптимизма. Оно верит не в устроение, а только в творчество, в положительную работу человека над самим собой, в борьбу его внутри себя во имя творческих задач" (Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции… М., 1990, с. 147).