Дело не в национальностях
Прежде всего мы люди, а потом уже представители различных национальностей, – сказал мой отец.
По роду своей деятельности мне приходится ежедневно заниматься анализом национально-политических процессов, которые во взрывоопасном режиме проходят в Российской Федерации и особенно вокруг нее. Казалось бы, о многом написал. Но все чаще в последнее время прихожу к убеждению, что так называемые национальные проблемы в значительной степени составляют фон того состояния общества, в котором мы все – бывшие советские народы – находимся, фон более крупных вопросов. Поэтому я лишь опосредованно берусь говорить о нациях и межнациональных отношениях, хотя опять-таки логика размышлений будет неминуемо приближать к ним.
Первый вопрос. Откровенно и прямо хочу заявить во избежание всяких обвинений со стороны крайних сил, что только ленивый сегодня не клянется в преданности идеям реформирования общества. Действительно, преобладающее большинство общества за реформы. Поэтому, кстати, с таким воодушевлением и надеждами был поддержан в свое время народами Союза М. С. Горбачев. Кто из нас не симпатизировал ему в первые годы перестройки? Кто не восхищался мужеством и Б. Н. Ельцина в годы его нового восхождения на политический Олимп? Он первый показал нам неспособность Горбачева проводить реформы.
Но не об известных лидерах идет речь. Дело в другом: как и насколько масштабно каждый из нас понимал содержание самих реформ. Насколько ясно каждый из нас представлял и представляет, что такое их составляющие: начиная от хозрасчета и кончая расчетными чеками – ваучерами. Половина населения даже само слово-то это едва ли произнесет. Однако у всех у нас были и остались надежды. Правда, и они у каждого оказались свои. С этим собственным видением реформ мы все почти и остались.
Наше эволюционное сознание не успевает за революцией реформ. Один, ориентируясь на это сознание, удовлетворился и захлебнулся проблемами суверенитета, другой захотел вернуться обратно в развитой социализм, но поезд уже ушел, третий пожелал перепрыгнуть в развитой капитализм, минуя все переходные периоды, но "прорубил" окно в Европу не в том месте. Четвертый развалил Союз и убивает бывших соотечественников, пятый мечтал уничтожить КПСС и с нетерпением ждал вердикта Конституционного Суда, шестой оторвал свой куш и жирует и т. д. Чьи-то мечты как будто и осуществились, а в целом имеем "ноль". Реформы оказались концептуально не осмысленными. Вариантов реформирования федерации, экономики и других сфер было предостаточно, но нет и не было убедительной и доступной идеи, более или менее общего духовно-нравственного ориентира для народа, государства, как общности людей, объединенных хотя бы более или менее единой волей.
Все мы вышли из общества, жившего указаниями сверху. Да и в любом обществе без общенациональной, государственно оформленной воли ни войну выиграть нельзя, ни реформы удачные провести невозможно. Этот момент, подчеркиваю еще раз, имеет особое значение в условиях России, где духовно-нравственные ценности исторически имели приоритетное значение. Они довлели даже над экономическим фактором. Известно, что народ, государство, не имеющие национальных приоритетов, ориентиров, превращаются в сборище людей, которые не способны формировать общенациональную волю и соответственно не способны созидать. Возможно ли в таком обществе межнациональное согласие, если здесь не достигнуто хотя бы минимальное национальное согласие?
Второй вопрос. Каков характер проводимых реформ, если иметь в виду методы их осуществления? Даже весьма конъюнктурно-аппаратная "перестройка" традиционно была официально объявлена революцией. Вспомним доклад Генерального секретаря ЦК КПСС, посвященный годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, где проводились чуть ли не прямые параллели между революцией 17-го и перестройкой, перестройкой, как продолжением дела Октября. Вот насколько традиционно конъюнктурен был в 1987 году главный архитектор перестройки. Да и августовские события у Дома Советов (Белого дома) в один момент также были объявлены революцией. В ущерб российской государственности и некоторые новые революционеры занялись экспортом революции – от Чечни до Таджикистана.
Видимо, слишком глубоко сидит в нас синдром революционной целесообразности. Вот и реформы навязаны всему обществу по революционной методике. Бесконечно охаивая Октябрьскую революцию, радикальные реформаторы не поняли одну важную истину: революции, и старые, и новые, и "бархатные", – это всегда разрушение. И, как правило, разрушение без потенциала созидания. Революционное сознание есть прямое продолжение тоталитарного сознания, и наоборот. Оно обязательно требует что-либо или кого-либо свергать. Революционное сознание не может без поиска врагов.
Россия – страна, которая больше всех пострадала от революций и, казалось бы, выстрадала эволюционный путь развития, – была вновь брошена в пучину революционных битв. Психология разрушать все до основания, даже независимо от многих из нас господствует над обществом. Одни свергают Ельцина и Гайдара, другие – Хасбулатова и Руцкого. Да и команды у тех и других в большей или меньшей степени постоянно настроены на революционные битвы. И они стараются вовсю, зная, что, если "не держать революционный шаг", могут затоптать или выкинуть из строя.
Такова логика нашего революционного сознания. Я, например, убежден, что каких-то особых противоречий между Ельциным и Хасбулатовым не было. Они – люди одной команды, одного настроя, одного выбора, наконец. Но стараниями окружения, а где-то и под влиянием крайних сил лидеры становятся заложниками революционного сознания, сталкиваются лбами. Тут же, что закономерно для смутных времен, одни клянутся в верности одному, другие – другому. Разве допустило бы уважающее себя государство такие нападки на двух высших должностных лиц? И чего мы добились в результате? Кто выиграл?
Можно было бы обо всем этом не говорить, но я уже писал, что на этом фоне общество раскалывается на "наших" и "ненаших". Даже политические партии формируются по этому признаку. Могут ли в этих условиях нации чувствовать себя спокойно и уравновешенно? И они начинают руководствоваться в своих отношениях с ближними и дальними соседями различных национальностей революционно-националистическими категориями. И тут появляются "наши" и "ненаши". Революции взрывают нации, а эволюционный путь – самый естественный для самоутверждения и национального возрождения народов в силу многих причин, о которых я писал, отметается. Согласие превращает и глину в золото, а раздор может превратить и золото в глину, – так, по-моему, говорят наши мудрые соседи – китайцы. Это верно и для нашего Отечества.
Третий вопрос. Государство и государственность формируются веками, и в этом заключается историческая мудрость. Революции, как правило, разрушают государство и растворяют в сознании людей величие идеи и практики государственности. Мы же идеи революционных преобразований и революционной критики направили прежде всего на государство. Удары, которые наносились, может быть, во многом, и весьма оправданные, попадали прямо в голову государству. И никто до сих пор не сказал: делайте с системами внутри что хотите, но государство не разрушайте. Должна же быть какая-то грань. Разные идеологические системы и даже политические режимы могут быть разрушены, но нельзя было разрушать само государство. Тем более в конце XX века. Разрушив его, реформаторы снизили донельзя, а фактически уничтожили рейтинг идеи государственности в сознании людей. Получилось, что для многих сегодня государство и КГБ – это одно и то же. Такой стереотип формировали и объективно и субъективно. Государство превратилось в антипод демократии, тогда как настоящая демократия – это прежде всего сильное государство, стоящее на страже человеческих прав и свобод. Именно изменив его функции, думается мне, надо было укреплять государство. Уж коль мы пошли на реформы, так и нужно было реформировать государство в этом направлении, не допуская ослабления его авторитета. Особенно в России.
Этот момент крайне важен. Ведь именно в России всегда не только политическое, но и духовно-нравственное значение имела идея государственности, державности. Благодаря этому Россия, даже находясь между Востоком и Западом, сумела стать великой державой. Два года тому назад мне приходилось говорить молодым "революционерам" из парламента, что Россия не должна себе позволять вести себя так, как ведут, к примеру,
Эстония, Литва и Грузия. В том числе и по отношению к Союзу. У России другая миссия, более тяжелая и ответственная, но исторически значимая. "Орел мух не клюет", – говорят в народе, и потому нельзя было России копировать поведение мелких государств.
Стереотипы разрушения союзной государственности автоматически переносились на Российскую Федерацию. Радикалы вместе с литовскими, латвийскими и прочими депутатами утверждали в течение двух лет в союзном парламенте, что СССР – это империя и ее крах неизбежен. В пример приводили даже Римскую империю, хотя ее гибель – совершенно другое историческое явление. Может быть, многое в этих рассуждениях действительно было правдой и насильно кого-то держать в составе СССР было не надо. Речь не об этом. Дело в том, что подобная логика рассуждения была недопустимой роскошью для депутатов от Российской Федерации и для российских депутатов. Союзный центр хоть и поздно, но пошел на Союзный договор, а некоторые из моих коллег – российских депутатов – до сих пор продолжают бороться против Федеративного договора, который стал исторически важным моментом собирания Отечества.
Нет, не прав был госсоветник Президента Татарстана, когда говорил, что Договор был составлен "наверху". Над ним ведь работали многие, в том числе и его земляки, начиная от нынешнего Президента М. Ш. Шаймиева, который даже был руководителем одной из рабочих групп Совета Федерации РСФСР, и кончая нынешним Председателем Верховного Совета Татарстана Ф. М. Мухамедшиным, который вместе со своими экспертами участвовал в разработке Федеративного договора. Не прав и О. Румянцев, утверждавший, что мы готовили Договор об образовании Российской Федерации. Мы этим не занимались. Посмотрите тексты моих выступлений на первом и третьем Съездах народных депутатов, где однозначно говорится, что мы не должны копировать Союзный договор, ибо развиваем Федерацию на основе исторической российской государственности. И соответственно берем на себя договорное оформление лишь одного вопроса – распределение полномочий.
После подписания Федеративного договора мы начали мирным путем строительство федеративного государства, не "разбивая" его на 30 или 50 государств, как нам предлагали некоторые советники. У нас лишь по атрибутике было федеративное государство, а по содержанию оно функционировало в режиме государства унитарного. И теперь нужна долгая и кропотливая работа прежде всего федеральных органов власти совместно с органами власти республик, краев, областей и автономий Российской Федерации, чтобы мы пришли к правовому, федеративному государству.
Чем в большей степени мы достигнем децентрализации, тем в большей степени нам удастся на демократических основах наладить процесс интеграции в государстве. Неужели это трудно понять? На создание такого механизма Россия, как крупное государство, вынуждена была бы идти, даже если бы она являлась многонациональной.
Крепость и жизнеспособность государства во многом зависит от согласованности интересов не только по вертикали, но и по горизонтали. Тут еще больше противоречий. Мы пошли по американской системе разделения полномочий между ветвями государственной власти. И осуществили это тоже революционным путем. При этом, используя чисто иррациональные факторы, тут же нарушили баланс ветвей власти – особенно между законодательной и исполнительной.
Россия, как отмечал Бердяев, это общество поляризованного сознания. В точном соответствии с этим рьяные сторонники одной и другой ветвей власти стали на баррикады. Их науськивает друг на друга мифическая "четвертая власть", не имеющая своей "веточки" и потому вечно недовольная и ищущая, как бы лучше устроиться на одной из двух ветвей. Третья власть не знает, что делать, ибо для ее успешной работы должна быть крепкая государственная власть, издающая и исполняющая законы.
Отсюда хилое государство, неработающая власть, не способная (как это ни грустно признавать) ни достоинство свое сберечь, ни целостность сохранить. Ну а на безвластии, как известно, рождаются и хаос, и диктатура, но демократия – никогда.
Понятно, что свобода одного человека кончается там, где ущемляется свобода другого. Этот принцип относится и к демократии межнациональных отношений. Если есть государство, то должна быть и власть закона. Объявляйте голодовки, собирайте митинги, будьте другом или противником самых больших начальников, но закон есть закон, перед ним все равны. Как пишет, анализируя идеи А. Солженицына, Михаил Бернштан: "Вольность – это независимость человека от государства и от своеволия остальных людей. Своеволие ущемляет свободу, а совокупность своеволий ведет к гражданской резне. Закон и основанное на законе государство ограничивают людские своеволия и тем обеспечивают личную свободу". У нас же своеволие считается признаком демократии и свободы личности. Благодаря этому защищенность человека в обществе от преступников и просто психически больных людей сведена к нулю. Поэтому наши сограждане, пострадавшие от произвола власти, может быть, как никто другой, сегодня приходят к выводу: любая власть лучше безвластия. Крайне горький вывод, если наши преобразования в сфере власти дошли до требования любой власти.
Любая идея у нас доводится до абсурда. В нашем обществе, в котором люди столетиями, а не только 70 лет после Октября, как заладили некоторые "попугаи", жили указами царя-батюшки, которые позже были заменены постановлениями ЦК КПСС, мы решили сверху донизу провести разграничения полномочий между законодательной и исполнительной властями. И едва ли не в каждом селении, в каждом ауле появились свои президенты и председатели Верховных Советов. В самых верхних эшелонах такое разделение нужно было провести. Ведь чем ниже по вертикали, тем в большей степени сливаются полномочия представительной и исполнительной властей. Нет же, устроили дрязги на всех уровнях. И от Москвы до самых до окраин выясняем один вопрос: кто тут главный? Сколько сил потрачено на эту работу! И невдомек этим господам-товарищам, что главный тут – гражданин и его государство. А все уровни и ветви власти призваны обеспечивать их гармоничное взаимодействие и сотворчество.
Как в этой ситуации сплошной борьбы за власть, за кресло должны были вести себя нации? Каждая из них, во-первых, стремится в эти смутные времена получить свое государство. Ищут формы защиты своих интересов, коль от федерального государства толку нет. Можно обвинять сепаратистов, членов различных конфедераций и движений, национальных лидеров, казаков и генералов, но они "подбирают" власть, которая "валяется" буквально под ногами, они объединяются, чтобы защитить себя, а где-то и отхватить для себя лакомый кусочек, пока царит безвластие. И этот процесс превращается в войну всех против всех.
Ситуация безвластия выгодна самым нечистоплотным общественным силам. А для людей безвластие превращается в сплошное отсутствие всякой справедливости. Если раньше несправедливость терпели от государства, то ныне – от всяких проходимцев. Тут на поверхность выходят групповые, клановые, узконациональные, местнические, сословные и другие интересы. И это все происходит внутри конкретных наций, республик, краев и областей. Безвластие создает новую ситуацию перераспределения власти и доступа к материальным ценностям. Разворачивается ожесточенная борьба как внутри наций, так и между национальностями, точнее, между кланами, группами в них. Политические и экономические интересы обретают яркие национальные окраски, хотя доля самого национального фактора во всех этих процессах занимает совершенно незначительное место.
Четвертый вопрос. С идеей государственности связана идея патриотизма. На патриотических традициях исторически формируется государство. В патриотизме, как и в любой идее, есть крайности. Но тот, кто решил осуществить власть, не считаясь с традиционным патриотизмом, также обрекает государство на безвластие. К сожалению, нынешняя власть уже отдала величайший потенциал патриотизма в руки крайних экстремистских сил. Да и крайними многие патриотические силы стали в большей степени оттого, что их изначально отвадили от созидания Отечества, обвинив в консерватизме. А сколько антипатриотических, издевательских и оскорбительных для национально-патриотического достоинства высказываний мы ежедневно слышим и читаем! Слепое копирование чужого опыта, без его осмысления и должного соединения с духовной самобытностью своего народа и государства, изматывает подлинных патриотов, уничтожает в них творческую энергию, рождается мода унижать себя, свое государство, свой народ. На этом фоне поощряется безвкусица и низкопоклонство. Разве это соответствует идеям освобождения духа народа, человека от старых догм для национального возрождения? Любая идея, любые реформы, если они не сочетаются с патриотическими чувствами людей, теряют перспективность. Это неоднократно доказывала история. Уверен: реформы должны повернуться в русло утверждения патриотического достоинства и гордости. Преступно пренебрегать патриотическим потенциалом. Патриотизм – главный фактор собирания Отечества. Когда мне говорят, что Татарстан или Чечня выходят из состава Российской Федерации, я говорю: "Вы обратите внимание прежде всего на то, что после президентского указа по Москве столица вышла из состава Российской Федерации. Она выведена из-под юрисдикции парламента. Вы обратите внимание на то, что даже хутор Репяховка Ростовской области вышел из состава России, отказавшись подчиняться указам Президента и законам Российской Федерации, если они противоречат их хуторским интересам". Не пора ли, наконец, заметить, что региональный сепаратизм может представлять большую опасность для российской государственности, нежели национальный? Дело не в национальности, а в состоянии общества, власти и положении граждан.