Весь этот джаз
Мы добрались до центра города на метро, – так удобнее. Вышли на станции Монро, пересекли знаменитую известную на весь мир Мичиган авеню, – и оказались на дороге между двумя главными городскими парками Миллениум и Гранд-Парк. Здесь нет милых сердцу качелей, каруселей, колеса обозрения. Любителям такого отдыха надо пройти на пару миль до места, где в озеро вдается огромный Морской пирс. Там множество аттракционов, сувенирных магазинов, там швартуются прогулочные катера, такси и яхты, плавающие по Мичигану и по реке Чикаго. С воды на город открывается потрясающие виды.
Миллениум и Гранд-парк – это огромная зеленая заплатка на сером бетонном панцире мегаполиса. На ней – архитектурные произведения в стиле модерн и большие концертные площадки. Все они задействованы во время джазового фестиваля. Площадки выглядят по-разному, но есть нечто общее. На каждой – большая сцена, отлично оборудованная, с прекрасной акустикой, вокруг которой амфитеатром установлены кресла для зрителей.
Народ движется в одном направлении. Пахнет барбекю и курицей гриль, – дальше вдоль аллеи бесчисленное множество палаток, где торгуют едой и вином. Впереди полицейский кордон. Нас просят показать сумки. Я расстегиваю молнию. Ничего, если полицейский увидит бутылку спиртного, – к этим вещам во время фестиваля относятся снисходительно.
Рядом пара мужчин восточного типа, с бородками, в черных рубашках с длинными рукавами, на плечах тяжелые сумки. Они плохо понимают по-английски, полицейский в третий раз повторяет:
– Расстегните сумку, сэр.
Мужчины переглядываются и молчат. Рядом с каждым из них возникает парочка крепких парней, одетых в шорты, майки и тапочки. Взглянув на них, никогда не подумаешь, что это полицейские в штатском. Парни настроены очень решительно.
Кажется, еще секунда – и дело дойдет до рукопашной. Но в последний момент гости с востока, с видимой неохотой все же расстегивают свои баулы. Копаются в карманах, достают какие-то бумаги. Один их восточных гостей носит странное мя – Джафар Инжир. Полицейские тщательно досматривают сумки. Ничего опасного, – проходите.
Инжир слегка напуган, – это заметно, – но через силу улыбается.
* * *
Мы идем дальше. Юра какой-то отчужденный, замкнутый, сосредоточен на своих, видимо, невеселых мыслях, хмурится.
– Мы штопор забыли, – говорит он. – Пальцем что ли пробки внутрь пропихивать… Вот же черт. Собирались и… Самое главное забыли.
– У меня нож с собой, – отвечаю я. – Управимся.
Мы идем дальше, мимо павильонов с сувенирами и компакт дисками. Я здесь третий раз и знаю, что в последний день все сувениры можно купить за полцены. Останавливаюсь, покупаю бейсболку, кое-то из музыки, толстовку и майку. На груди эмблема фестиваля, на спине, снизу доверху – имена всех его участников и названия джазовых оркестров и ансамблей.
Фестиваль прошел более тридцати раз. Особым шиком считается придти сюда в майке двадцати или тридцати летней выдержки. С именами тех легендарных исполнителей. Кто-то из них безвременно умер. Кто-то стал суперзвездой, но не зазнался, не подхватил звездную болезнь, – это дурной тон, – и выступает здесь до сих пор.
Мы плывем в людском потоке, точно зная, что он вынесет нас именно туда, куда надо. Красивых женщин в майках без рукавов и коротких шортах так много, что на Риту почти не обращают внимания.
Слышна русская речь, родные крепкие выражения. Это не иммигранты, они давно привыкли избегать непечатных слов, – туристы. Есть случайные персонажи, они здесь первый раз. Увидели скопление народа, – завернули посмотреть и послушать. Но много настоящих меломанов, которые приезжают специально, чтобы на четыре дня окунуться в мир живого джаза самой высокой пробы.
– А нож у тебя какой? – Юра все еще хмурится. – С длинный лезвием?
– У меня перо. Выкидуха с кнопкой на ручке.
– А-а-а… Этот подойдет.
* * *
Мы никуда не торопимся. У каждого на плече чехол с раскладным стулом внутри. Стулья легкие, но большие и удобные, в подлокотниках пазы, в их можно поставить стакан или открытую бутылку. Кроме того, у меня на плече спортивная сумка, в ней запеченная курица в вощеной бумаге, бутерброды, котлеты и хлеб. Сверху покрывало, его можно расстелить на траве.
В сумке Юры еще одно покрывало бутылки вина, бумажные тарелки и пластиковые стаканчики, и еще много разных мелочей. Программа у нас обширная, длительная. Мы планируем посетить сразу два концерта. Один уже начался, точнее близок к середине. Но нас интересует исполнитель, выступающий в конце программы.
Перед эстрадой и местами для зрителей – огромная лужайка, где запросто умещается, не мешая друг другу, несколько тысяч человек. На земле установлены плазменные экраны и динамики. Не нужно спешить в зал. Садись здесь, если хочешь, – ложись на траву. И балдей. Пока свободного пространства много, – до вечера далеко. Но народ подходит без остановки.
Мы находим места в зале, садимся и слушаем оркестр этнической музыки, – это джаз, где преобладают африканские и латиноамериканские мотивы, – барабаны, кастаньеты. У меня с собой еще и сумка с фотокамерой и пара объективов. Я обещал одному музыкальному журналу, сделать небольшой репортаж о фестивале, заодно несколько снимков.
Вокруг полно репортеров. Парочку из них я знаю, вон тот, длинный и худой из "Чикаго". Толстый мужчина, среднего роста, – корреспондент "Роллинг стоун". У него на каждом боку по камере. Еще один аппарат на груди. Четвертая камера и набор объективов в рюкзаке за спиной.
Он мечется от эстрады к залу. Снимает музыкантов и кого-то из публики. Затем подходит к тому, чью фотографию только что сделал, и просит указать свое имя и подписать листок. Это разрешение на безвозмездную публикацию твоей фотографии в журнале. Чтобы человек не имел материальных претензий к изданию, не требовал гонорара.
– Я хочу пиццы, – говорит Рита.
– У нас полные сумки еды, – мне не хочется вставать и уходить. – Могу предложить куриную ножку. Или котлету с кетчупом.
– Сам ее ешь. Я хочу пиццы.
Миша ничего не слышит. Моей выкидухой он сосредоточено ковыряет пробку. Покупать здесь вино по семь долларов за бокал (это цена в магазине обычной бутылки красного или белого калифорнийского), – дорогое удовольствие. Поэтому мы, люди опытные, пришли со своим горючим. Полицейских в зале не видно, да и никто из них не обратил бы внимания на подобные мелочи. Ну, выпивают люди, – праздник же, как тут не усугубить.
Только один раз попался на глаза полицейский в штатском. Это мужчина лет пятидесяти пяти, среднего сложения с седыми пышными усами. Сидя в кресле, он держит на коленях спортивную сумочку, на ней газета, свернутая трубочкой. Человек вроде бы дремлет. Поза расслабленная, глаза закрыты, ноги поджаты. По виду скромно одетый клерк, пришел послушать музыку, но перестарался с пивом или вином, – и теперь отдыхает. Если присмотреться, заметишь, что правая штанина приподнялась. На щиколотке – кобура с револьвером, какие носят полисмены.
Мы быстро уничтожаем первую бутылку. На этот раз в туалет уходит Юра. Он возвращается обратно и делится наблюдением (месяц назад он туристом побывал в Париже).
– В отличие от французских, здешние общественные туалеты – чистые, – говорит он и принимается ковырять вторую бутылку. – К тому же они – бесплатные.
Рите не сидится, хочется покапризничать:
– Где моя пицца?
Приходится идти обратно, окунаться в человеческое море. Здесь нельзя купить гамбургер или стакан вина за наличные или по банковской карте. Сначала надо обзавестись талонами, – каждый по 50 центов. И рассчитываться с продавцами уже не живыми деньгами, а этими самыми бумажками. Таким образом городские власти пресекают возможные злоупотребления с наличностью.
Очередей не заметно, – палаток много. Покупаю талонов на двадцать долларов, беру пиццу и возвращаюсь назад. Делаю несколько фотографий музыкантов (у них разрешение на публикацию фотографии подписывать не надо, музыканты – люди публичные).
* * *
Мы поднимаемся и уходим. На поляне перед огромной плазменной панелью раскладываем стульчики. Но мне сидеть не хочется, я расстилаю на траве покрывало. Рядом со мной на траве какой-то парень лет двадцати восьми. У него два объемистых альбома. Он слушает музыку, и перебирает рисунки в альбомах.
Мы перебрасываемся несколькими фразами. Парня зовут Стивеном. Он художник на вольных хлебах, рисует шаржи на политические, бытовые темы и комиксы для ежедневных газет. Стив несколько раз бывал в России, у него в Москве и Питере есть друзья. Последние пару лет пытается штурмовать со своими комиксами центральные газеты в Нью-Йорке и Вашингтоне, но дела идут не блестяще.
– С шаржами все неплохо, они худо-бедно продаются, – говорит Стив. – А вот комиксы покупают редко. Опубликовали пилотный проект моего последнего комикса. И на этом остановка.
– Не волнуйся. У тебя все впереди.
Действительно, больших художников, например, авторов комиксов "Хранители" (хорошо известен одноименный фильм), тоже не сразу принимали и признавали.
– Это – да, – улыбается Стив. – Но лучше бы поскорее… Иначе до большой славы я не доживу. Умру от недоедания.
Я наливаю новому знакомому вина, протягиваю бутерброд. Стивен живет в Вашингтоне, сюда приезжает уже четвертый год. Останавливается в одной из гостинец на окраине. Джаз для него – все равно что воздух. Это и развлечение, и любовь, и работа для души, и кладезь вдохновения… Словом – все.
* * *
Юра закусывает вино бутербродами и рассказывает Рите о сегодняшнем мероприятии.
Джазовый фестиваль в Чикаго, – крупнейшее музыкальное событие осени, идет с первого четверга сентября по воскресенье. Концерты каждый день начинаются в десять утра и продолжаются до вечера. Выступают многие десятки исполнителей, от любительских коллективов, весьма крепких, до самых известных оркестров, ансамблей, вокалистов.
Под джаз отданы все городские площадки. Утром и днем это, как правило, закрытые концертные залы. По вечерам – самые крупные открытые площадки в центре, – Миллениум и Гранд-парке. Представлены все направления этой музыки, от соул до этнической музыки. Это настоящее пиршество для гурманов, – а входных билетов нет. Приходи, кто хочет. Форма одежды свободная. Сойдут шорты, линялая майка и резиновые тапочки.
Певцы и музыканты, даже самые востребованные, популярные, многократные лауреаты Греми, – работают бесплатно. Самые именитые, самые звездные, – их здесь называют специальными гостями, – исполняют не две-три композиции, а дают концерт, как правило полутора или двухчасовой. Выступают в последние два дня фестиваля, по вечерам на главных площадках.
Концерт заканчивается, мы идем к другой эстраде, что в Гранд-парке. Здесь такая же поляна с подстриженной травой, расставлена акустика, плазменные мониторы. Народ устраивается капитально. Приходят с переносными грилями, мясом для барбекю и пивом. Нас ждет шесть часов прекрасной музыки. Это последний концерт, выступают лучшие из лучших, всемирно известные музыканты и вокалисты, лауреаты Греми.
* * *
Стив расположился рядом. Пока музыканты берут перерыв, он разрешает мне полистать папку с комиксами "Нападение Двухпупкового" о похождениях пугающего персонажа – живого воплощения зла. Это огромный мускулистый мужчина со свирепой небритой рожей по имени Двухпупковый. Он родился с генетическими отклонения, – отсюда огромный рост, шесть пальцев на руках и ногах, два пупка, страшный жестокий нрав.
Ему противостоит полицейский оперативник Джон Браун, обычный человек, семейный, лет сорока, внешне не слишком выразительный, – средний американец. Кроме Двухпупкового Браун разбирается с бандой грабителей и убийц, терроризирующих город. Надо сказать, внешность обманчива: полицейский оказывается парнем не промах, крутым и смертоносным. Бандитов он передушил и перестрелял, Двухпупкового отправил в тюрьму до скончания века.
Во второй папке продолжение комикса: "Двухпупковый снова нападает". Сбежав из тюрьмы, этот неистовый злодей набирает в банду отпетых уголовников и принимается за старое. Но и Браун не дремлет: и опять трещат челюсти плохих парней. Забористые рисунки.
– Двухпукового в журналах не берут, – пожаловался Стивен. – Говорят: жестокости многовато. Им нужно что-нибудь для девочек 12 – 14-и лет. Про медвежонка Урчу или зайчонка Тоби. Урча уходит от девочки, он обижается на нее за то, что мало с ним играет. А девочка его ищет. Находит, и они месте играют. Вот такой захватывающий сюжет.
– Мне твой Двухпупковый, честно говоря, тоже не по нутру. Какой-то он… Мерзкий, отвратительный. Ему человека убить, – как плюнуть… Понимаешь: нельзя убивать направо и налево, нельзя лить человеческую кровь как воду…
Может быть, я говорю слишком громко или как-то по-особому выразительно, экспрессивно, но к моим словам прислушивается полная женщина, сидящая рядом на раскладном стуле. Но я так захвачен своими рассуждениями, что не обращаю на нее внимания. Женщина продолжает коситься на меня, поворачивается к своим подругам, что-то им шепчет. Чтобы открыть бутылку, достаю нож, нажимаю кнопку. Щелкает пружина, выскакивает лезвие. Женщина вздрагивает, отодвигает стул подальше. Я наливаю вина Стиву, потом себе.
Меня занесло не туда: в назидательную колею, из нее трудно вылезти. И дальше я двигаюсь по накатанной дорожке.
– Не надоело тебе, Стив, лить людскую кровь? – я облизываю лезвие ножа. – Ты должен сказать себе: все, больше ни одного убийства, ни единой капли крови. Я становлюсь гуманистом. Скажи, ты сможешь так поступить?
– Не знаю, – тянет Стив. – Не могу ручаться.
– Да… Не надо убивать людей. А если убиваешь, делай это выразительно… Со вкусом. Понимаешь, о чем я?
Стив кивает. Я выражаюсь фигурально, иносказательно. Но соседка, кажется, толкует мои слова буквально. Косится на меня взглядом испуганной лошади, на лице страх. Рука, лежащая на подлокотнике стула, дрожит.
– Ну, если убиваешь, – стреляй, а не руби тесаком, – продолжаю я. – Так меньше крови.
Женщина откидывается на мягкую спинку стула, закрывает глаза, хватается за сердце. Но я не обращаю на нее внимания. Тема назидательности, овладевшая мной, еще не отпустила. Наливаю стакан вина и говорю себе, что это – последний. Не хочется заходить слишком далеко.
– Но ты ведь тоже людей убиваешь, – Стив, разумеется, имеет в виду мои книги. – Разве нет?
– Убиваю. Но знаю меру…
Женщина побледнела, она запрокидывает голову назад, дышит тяжело. И держится за сердце.
* * *
Неожиданно я вздрагиваю. Тот полицейский в штатском с кобурой на щиколотке, на которого я видел на первом концерте, оказался рядом. Сидит себе на травке, закрыв ноги пледом, делает вид, что дремлет, а сам прислушивается. Этот тип всегда притворяется спящим. Интересно, он случайно здесь оказался или…
Полицейский, не открывая глаз, шарит рукой под пледом, наверное, пистолет вынимает. А что, возьмет и пальнет. Может быть, он сначала стреляет, а затем все остальное: протокол пишет, вызывает "скорую". Случаям, когда полицейские убивают невинных людей – счета нет. На судебном разбирательстве скажет: самооборона, рядом с телом убитого русского литератора был найден кнопочный нож, – холодное оружие.
Полицейский имеет право стрелять в человека, вооруженного ножом, если видит угрозу своей жизни. Он будет действовать в строгом соответствии с законом. Положит на травку двумя выстрелами. Впрочем, тут принято всаживать в злоумышленника сразу всю обойму. На всякий случай, чтобы уже никогда не поднялся.
* * *
От этих мыслей я трезвею. Процесс проходит как-то удивительно быстро, стремительно. Буквально за две-три минуты, – и я как стеклышко. Такие чудеса. Скорее закрываю нож, и прячу его от греха подальше. Голова ясная… Теперь стараюсь следить за речью.
– Попробуй рисовать для девочек, – говорю я. – Ну, кто-то должен этим заниматься.
– Но не я. Война со злом – это вечная тема.
– А почему твой положительный герой, этот полицейский, такой невыразительный человек? И действует в одиночку?
– Герой должен быть обыкновенным парнем. Чтобы читатель мог сказать: если у него получилось победить злодея, значит, и я кое-что смогу сделать в этой жизни. А почему он один… Ну, Америка сильна индивидуализмом. Это стиль нашей страны. Вспомни нашу поговорку: "Один – это уже армия". У вас, русских все наоборот. Развит дух общины. И поговорка: "Один в поле – не воин".
– Кстати, я заметил, что в американских комиксах и русских народных сказках много общего…
– Точно. И у вас, и у нас главный герой – это середняк. Простой парень Иван дурак, который на деле оказывается совсем не глупым, даже наоборот. И с комиксами – та же история. Волею случая какой-нибудь парень обретает фантастическую силу: Супермен, Человек-паук, Халк и так далее. Получив силу, начинает борьбу со злом. Схватка жестокая, упорная, но добро побеждает. Это вечная тема, которая всегда будоражит воображение и вдохновляет на подвиги. Ваши сказки сочинял народ, то есть коллектив. А комиксы – художники индивидуалисты. Вроде меня. Так-то.
Начинается концерт, беседа обрывается.
Я не заметил, как полицейский в штатском исчез. И женщины, собрав свои стульчики, тоже ретировались. Мы со Стивом вспоминаем, зачем сюда пришли и переключаемся на музыку.
* * *
Сегодня юбилей старейшего саксофониста (имя опускаю) фестиваля, патриарха джаза. Маэстро в сопровождении оркестра выдал полуторачасовую программу. Он был одет в потертые джинсы, спортивный пиджак в крупную 6клетку, на глаза надвинута кепка шестиклинка. Последние две композиции исполнил на "бис".
На сцене появляется высокая тележка, на ней громоздится торт. Его режут на куски, но съедают за кулисами. Задерживаться на эстраде не принято, даже по случаю юбилея, даже если публика ревет от восторга. График плотный, своего выхода ждут другие музыканты.
Вообще на последний день выпало сразу два юбилея. Чуть позже чествовали джазового вокалиста, обладателя Греми, золотых и платиновых дисков. Одетый в смокинг, белую сорочку и бабочку, он был очень элегантен, порхал по сцене, словно скинул лет сорок, и пел лучше, чем в молодые годы.
Удивительно: в этот день музыкант приехал на фестиваль, а не просидел за столом с друзьями и родственниками, – отработал бесплатный целый концерт, – и был так рад, так поражен вниманием и добрым приемом публики, что плакал. Он кланялся зрителям, а на глазах блестели слезы счастья. Я уже писал, что американцы хлопают артистам мало, скупо. Но здесь была овация, грохот аплодисментов, слышный на небесах.
Мы остаемся в парке до ночи. Это зрелище футуристическое. Темнота, звезды. С двух сторон парк обступают светящиеся громадины небоскребов. Плюс музыка. А по соседству через дорогу, хороший магазин, где представлены все комиксы, что издают в Америке. Соблазнительно.
Вы хотите приехать на фестиваль?