* * *
Мы едем в другое место. Этот район победнее. Рядом один с другим четыре гараж сейла, – но здесь не нашлось достойных трофеев. В основном детские вещи: мебель, игрушки, лыжи, санки…
Возле одного из домов на газоне стоят сразу несколько радиол американского производства. Огромные полированные ящики на ножках, под крышкой – проигрыватель виниловых пластинок, пленочный магнитофон. На передней панели ручки громкости, тембра и настройки приемника. Хозяин, сухонький старичок в белой панаме, включает один из проигрывателей Zenit: звук удивительно чистый, сочный. Немудрено: здесь установлен мощный ламповый усилитель, современный почти такой же ламповый аналог класса High End – не лучше и, главное, слишком дорогой.
– Такого звука сейчас не делают, – говорит хозяин. – Звучание современной аппаратуры – какое-то искусственное, будто звук из пластмассового ящика. А здесь звук – настоящий, живой, глубокий. Будто настоящий оркестр играет. Вот послушайте…
– Зачем же вы продаете такое сокровище?
– У нас с женой радиолы стояли на двух этажах и в подвале. Теперь жены нет, вот и… Решил попрощаться с той прошлой жизнью. Продаю всю коллекцию. Всего-то тридцать долларов за радиолу, а в начале пятидесятых покупал за триста. А виниловые пластинки берите по доллару. У меня большая коллекция Франка Синатры и Тони Беннетта.
Рука сама тянется за бумажником, но я, отгоняя очередной соблазн, говорю себе, что в квартире и так негде повернуться, а место для радиолы осталось разве что на балконе. Но не могу удержаться и покупаю несколько пластинок со старым джазом.
На следующий сейл мы попадаем случайно, объявления о нем нет в газете. Просто видим стрелочку на столбе и сворачиваем. На большой веранде столики, заваленные товарами для офиса, в плетеном кресле сидит хозяйка, – симпатичная женщина лет сорока.
Она рассказывает, что держала магазин писчебумажных принадлежностей, но конкурировать с крупными сетевыми магазинами, торгующими товарами для офиса, – в наше время почти невозможно. Дело пришлось закрыть. Но на складе остались товары, которые теперь можно купить здесь, на этой веранде, – и очень дешево. Я беру несколько блокнотов, ручки, пару наборов фломастеров, маркеры.
Где-то в подсознании бродит мысль: зачем все это мне? И фломастеров и блокнотов у меня в избытке, но все равно не могу устоять перед соблазном, покупаю еще два набора ручек и толстый ежедневник за прошлый год, авось, когда-нибудь пригодится, – думаю я. Рита покупает вместительный рюкзак. Ей уже некуда складывать покупки.
И тянет за руку, – поехали дальше.
* * *
Мы заворачиваем еще в несколько мест, не указанных в объявлениях, просто попавшихся по дороге. Возле одного из домов прямо на газоне расставлена мебель: столы, стулья, кресла и полукресла. На них стоят картины маслом в аляповатых золоченых рамах.
На заднем дворе столики, заваленные всякой всячиной. Тут же другая мебель, три телевизора, ковры. Беру большую пластиковую коробку, в ячейках – диски современных исполнителей. Тридцать дисков плюс фирменный бокс – десятка.
Подхожу, чтобы поторговаться, к хозяину, мускулистому парню лет тридцати. Одетый в шорты и майку без рукавов он развалился в брезентовом кресле и потягивает холодную воду из горлышка бутылки. Он сбрасывает с цены пару долларов, уступает за восемь. Беру и второй бокс с дисками.
– Сэр, вот кресла хорошие, – показывает хозяин. – Четырнадцать долларов за штуку. Для вас – двенадцать.
– Не могу. Я тут проездом.
Спрашиваю, почему цены такие низкие. Оказывается, это человек недавно вернулся из армии, – контракт закончился, – женился и купил ранчо, а его прежний владелец переехал в дом престарелых со специальным уходом, оставил всю мебель, картины, коллекцию пластинок и многое другое. Молодому семьянину все это без надобности, он все отдает за бесценок, лишь бы избавиться от ненужных вещей.
Подходит другой покупатель, тоже молодой мускулистый парень в майке и шортах. У хозяина на плече наколка: дракон и какой-то номер.
Гость показывает на татуировку и спрашивает:
– Афганистан? 82-я воздушно-десантная дивизия?
– Точно. А ты?
– 101-я воздушно-штурмовая дивизии ВДВ.
Мы уезжаем, загрузив в багажник мои трофеи – коллекцию музыки и три африканские маски, вырезанные из дерева, и покупки Риты: несколько современных фарфоровых фигурок, хрустальный шар, какими пользуются колдуньи и гадалки, морской пейзаж маслом в золотой раме и под стеклом, какие-то сувениры.
* * *
Отъехали всего пять кварталов – и новая распродажа. На заднем дворе методистской церкви выставили столики, за которыми хозяйничают дети от семи до четырнадцати. Сюда приезжают семьями, за 50 долларов арендуют у церкви разборный столик (со своим столом нельзя, – ведь церковь тоже должна немного заработать), ставят его в ряд с другими столиками на заднем дворе и выкладывают товар.
В основном детские игрушки, сувениры, DVD, музыкальные плееры, игровые приставки, конструкторы, куклы… Торговля бойкая, выбор большой и покупателей много, – они тоже приезжают семьями. Дети выбирают, что приглянулось, торгуются, покупают, отсчитывают деньги, получают сдачу. Родители отдыхают в сторонке.
К мальчишке, торгующему железнодорожными вагончиками и фигурками индейцев, подходит другой паренек. Он говорит, что нет денег, чтобы арендовать у церкви стол, но есть кое-что на продажу. Выкладывает компьютерные игры, еще какие-то мелочи и объявляет цену.
– Если продашь, – половина денег твоя. Годится?
– Отлично. Приходи вечером, все будет продано. Вот номер моего телефона…
Мы с Ритой бродим между рядами, прицениваемся, идем дальше.
– Зачем детям торговать? – фыркает Рита. – Они должны учиться.
– Одно другому не мешает. Кстати, здесь они тоже учатся. Может быть, перед нами будущие короли Уолл-Стрита, хозяева крупнейших торговых сетей, ритейлеры с мировым именем, суперзвезда бизнеса… Новый Дональд Трамп или Билл Гейтс.
* * *
Движимся дальше. На перекрестке вижу стрелочку, сворачиваю на двухрядную дорогу, которая тянется между богатых поместий, каждое из которых занимает не меньше акра земли. Возле нужного дома много автомобилей, я с трудом нахожу место для парковки. Перед крыльцом стоит человек во фраке и белых перчатках. Он улыбается приезжим, приглашает пройти за дом, аукцион только что начался.
Понимаю, что мы попали куда-то не туда, но любопытство берет верх. На заднем дворе лужайка, здесь рядами расставлены стулья для гостей. Народу немало. Впереди, перед рядами стульев, черный BMW седьмой серии и новенький, судя по виду, Mercedes 550. Мы садимся на свободные места с краю и слушаем человека в темном костюме, стоящего на импровизированной эстраде: дощатом помосте, покрытом сверху куском ткани.
Человек говорит, что местные жители уважаемые господа Глория и Чарльз Дафф выставляют на продажу две почти новых машины, купленные ими в прошлом и позапрошлом году. Все деньги, вырученные на аукционе, пойдут в благотворительный фонд "Сердце матери", которое оказывает финансовую поддержку больным детям, нуждающимся в медицинской помощи: длительном лечении в клинике или дорогостоящей операции. Долгие аплодисменты…
Во второй части торгов будут выставлены предметы антиквариата из личной коллекции мистера Ричарда Ланга. В частности, фарфоровые китайские вазы восемнадцатого века, русские иконы в серебряных окладах семнадцатого и восемнадцатого века, китайская старинная бронза. На каждую вещь имеется сертификат подлинности местного музея изящных искусств. Аплодисменты…
– Здесь за копейки ничего не купишь, – шепчу я Рите. – Это благотворительный аукцион. Местные богачи выставляют на торги машины, разные дорогие штучки, а потом передают деньги в благотворительные фонды. И покупатели – такие же богачи. Они делают добрые дела и…
– И уходят от налогов, – улыбнулась Рита. – Государство возвращает людям деньги, которые были пожертвованы на благотворительность.
– Государство возвращает не более 30-и процентов пожертвований. Всего-то. Пойдем отсюда.
– И много желающих дать деньги бедным и больным?
– До кризиса 2008-го года по всей стране жертвовали 360 миллиардов долларов. На разные цели. После кризиса пожертвования сократились на порядок. Теперь вышли на прежний уровень.
Мы поднимаемся и покидаем аукцион.
* * *
Следующая остановка – светлый большой дом, где на первом этаже устроили estate sale (от слова "поместье"). Все то же, но только распродажа проходит в помещении. И проводят ее не хозяева, а нанятые для этого случая специалисты. Фирмы, помогающие людям распродать свое имущество, есть в любом городе. Специалисты по продажам заранее приедут к вам, составят каталог вещей, оценят их, наклеят стикеры. Проследят, чтобы распродажа была хорошо организована.
Мы с Ритой бродим по дому, довольно большому, – на первом этаже три спальни, каминный зал, комната отдыха, просторная столовая, много подсобных помещений. На продажу выставлено все имущество, начиная от книг и кухонной посуды, заканчивая мебелью: книжные стеллажи, кресла, столы и стулья.
Самые дорогие вещицы, – старинный фарфор, столовое серебро и прочее разложено на столиках у двери. Здесь за порядком следит отдельный сотрудник, – чтобы не допустить воровства. Я беру приглянувшуюся вещь, даже не задаваясь вопросом: зачем мне она. Беру – по привычке, машинально торгуюсь и вытаскиваю бумажник, уже заметно похудевший. Деньги принимает седовласый джентльмен с благородным лицом и безукоризненными манерами, облаченный во фрак, белую сорочку с кружевами и галстук бабочку. Он похож на английского лорда.
Он задает несколько вежливых вопросов, отсчитывает сдачу и желает нам приятной охоты. Я кладу в пакет фарфоровую статуэтку пастушка: такого мальчика в меховой шапке с посохом в руке, возле ног свернулась и спит серая лайка. Еще фигурку китайской девушки в голубой шубке с белым воротничком. И еще птичку, сидящую на ветке. Если верить клейму, сделано на фабрике Каподемонте в Италии. За пастушка и птичку я заплатил по сорок долларов. Китайская девушка обошлась в восемь.
На крыльце меня ждет Рита. Она сжимает в руке пакетик с покупками. Щеки горят румянцем. Блеск глаз – болезненный, лихорадочный. Она и вправду напоминает охотника, взявшего след дичи. Если посмотреть со стороны на меня, – наверняка в моих глазах – тот же нездоровый лихорадочный огонек, а на щеках пятнистый румянец.
– Что ты там так долго возишься? – говорит Рита. – Время…
– Может, остановимся? – я запоздало вспоминаю о благоразумии. – Багажник почти забит.
– Поехали, – говорит Рита. – Поехали скорей… Еще столько адресов осталось.
* * *
Вечером я сижу в гостиничном номере и разглядываю груду вещей, сваленных на кровати. Вот фотоаппарат пятидесятых годов. Тяжелый, и еще эта сумка к нему, вспышка, лампочки… Зачем он мне, на кой черт я его купил? Фотографировать им неудобно. А что тогда с ним делать, использовать вместо молотка, гвозди им забивать? Или заняться мелкой спекуляцией на электронном аукционе Ebay?
Возиться с этим я, разумеется, не стану. Жалко тратить время на такую ерунду. Ведь сколько хлопот: делать фотографию своего лота, давать его описание. Еще надо будет запаковывать посылку, отнести ее на почту… И все эти манипуляции – ради нескольких долларов? Нет, я не могу так бездарно распоряжаться временем.
При ближайшем рассмотрении все эти штучки, показавшиеся милыми, даже нужными во время гараж сейлов, – теперь кажутся лишними, совершенно бесполезными. Я верчу в руках фарфоровую фигурку девочки в голубой шубке с белым воротником и опушкой понизу. Прокрытая глазурью фигурка блестит. Ну, ладно, эту штуку я поставлю в сервант. Хотя, если разобраться, от такой примитивной вещицы радости немного. А вот деревенского пастушка можно подарить одному знакомому коллекционеру. Он будет очень рад.
Я копаюсь в куче покупок. А, пастушок в самом низу. Но вот беда: голова мальчика откололась. Наверное, можно как-то склеить. Но дефектную склеенную фигурку неудобно дарить. К тому же у пастушка и часть руки – по локоть – отлетела. А на другой руке – не хватает пальчиков. Черт, надо было осторожней. Значит, пастушок на выброс.
Вот фигурка балерины. Господи, у нее тоже не хватает руки. Я такую ее купил или разбилась в машине? Балерина без руки – это нонсенс. Впрочем, почему нонсенс? Существуют ведь паралимпийские игры. Почему не пойти дальше, почему не сделать балет, где будут заняты инвалиды. Действительно, почему бы и нет… Для начала поставить "Лебединое озеро", а там как пойдет. Интересная мысль, надо поделиться с Ритой, что она скажет? Перебираю африканские маски, – одна с трещиной. И как я сразу не заметил. Другую маску погрыз жучок, вот мелкая деревянная труха. Надо же… Как жаль.
Звонит телефон, и я беру трубку. Голос Риты – усталый, без прежнего азарта.
– Знаешь что, я решила не тащить в Москву этот чайник, – говорит она. – За серебром надо ухаживать, чистить. На нем патина. Возни слишком много. А через пару месяцев – снова патина появится, и опять надо чистить. Кроме того, во время перелета я наверняка разобью внутреннюю емкость… Ну, короче, он мне не нужен. Дарю его тебе. Ты рад?
– Очень рад. Но мне он тоже без надобности. У меня вся квартира заставлена чайниками, кофейниками и столовыми сервизами. Я ведь на этих гараж сейлах накупил столько всего, что могу открыть частный музей разного барахла. Он так и будет называться: "Музей бесполезных вещей". Вход – бесплатный. Вернее, умным – доллар, а дуракам – бесплатно. Уверен, что посещать музей будут только умные люди.
– Почему именно умные?
– Никто не захочет сознаться, ну, ты понимаешь… Что он не очень умный. Я немного заработаю. Кассирша на входе будет спрашивать: "Умный? Очень хорошо. Плати доллар. Дурак? Что, совсем дурак? То есть полный, абсолютный? Бедняга. Ну, что с тобой делать… Иди бесплатно".
– Ты плохо знаешь людей. А еще писатель… Какой же умный будет платить доллар? Умный сознается, что он дурак и пройдет бесплатно. Ты обанкротишься, начав этот бизнес. Кстати, какую мысль должен вынести посетитель твоего будущего музея? Ну, какой сделать вывод после экскурсии?
– Ясно какой: не будь дураком. Не покупай всякое барахло на гараж сейлах. И на Ebay тоже. На Ebay особенно. Там барахла просто горы. Не трать попусту время и деньги. И вообще – будь умным. Учи иностранные языки, читай хорошие книги. Только не московских комнатных писательниц, от этого поглупеешь еще больше. Вот такой вывод.
– Что ж, это правильно. Это благородная задача. Кстати, если много бесполезных вещей, сам можешь устроить гараж сейл. И распродать свое добро.
– Да, да… Я давно собираюсь. Ну, устроить распродажу. Только времени нет.
Самое главное
Рита позвонила мне вечером, сказала, что в ресторане напротив гостиницы, очень хорошем ресторане, заказан столик. И попросила одеться к ужину поприличнее. Никогда прежде она не просила меня одеваться как-то по-особенному.
Я выбрал темно синий английский блейзер с блестящими пуговицами (ну, тут, собственно, выбирать было не из чего, – я захватил только один пиджак, думал и его оставить, – на кой он нужен в дороге, но таки взял, – и вот он пригодился).
Втянув живот, застегнул пуговицу новых кремовых штанов со "стрелками", надел голубую рубашку, повязал розовый галстук, украсив его золотой заколкой с разноцветной мозаикой, – цвет галстука содержал намек на нечто нежное, интимное. И начистил в автомате безупречные оксфордские ботинки. Вернулся в номер и покрутился перед зеркалом. Кажется, выгляжу на пять балов.
Когда мы встретились с Ритой в холле, она смерила меня холодным взглядом.
– Ты пишешь остросюжетную прозу, – сказала она. – Это современный модный жанр. Но одеваешься как писатель почвенник. Как деревенщик старой закалки.
Я был немного смущен, решил, что ошибся с цветом галстука. Но уже тогда, до ужина, я понял, нутром почувствовал, только раз взглянув на Риту: сегодня вечером что-то случится.
Небольшой ресторан напротив гостиниц был и вправду хорош, – его конек блюда из рыбы и морепродуктов. Рита съела кусочек семги на вертеле и не отказалась от бокала белого вина. Я довольствовался салатом из тунца и куском белой рыбы, запеченной в тесте. Хотелось запить ужин вином или пивом. Но Рита настояла на том, чтобы сегодня вечером я глотка в рот не брал. Она сказала, что позднее, после ужина, нам предстоит, точнее, мне предстоит кое-что сделать…
Она не могла или не хотела выразить свою мысль до конца, сложила пальцы щепотью и потерла их друг о друга. То есть она хочет попросить меня… Рита говорила как-то сбивчиво, заметно волнуясь, и оборвала свой монолог на полуслове. Не стала конкретизировать, доходчиво объяснять и уточнять, что именно, мне предстоит сделать. Вообще язык многозначительных недомолвок и томных взглядов давался ей с трудом.
Я молча ел рыбу, стараясь скрыть захватившее меня любопытство, и прикидывал подходящие варианты – но все сходилось на одном. Наверное, мне просто хотелось, чтобы Рита попросила меня именно об этом. Ну, о чем-то интимном, о том, что должны знать только двое: она и я.
Я сидел, жевал и думал, что мы с Ритой знаем друг друга не первый день, исколесили вместе многие американские штаты, провели в дороге десятки, даже сотни часов и сумели за это время стать духовно близкими, почти родными людьми. Во мне Рита, скрывать не буду, всегда возбуждала мужское начало или… Ну, я лучше ничего говорить не стану, здесь без слов все понятно. И вот в один прекрасный день, точнее вечер, два сердца, – говоря высоким штилем, – потянулись друг к другу. Это должно было произойти рано или поздно, – таков закон жанра. Не сегодня, так завтра…
Надо отдать мне должное: я не торопил события во время нашей прошлой поездки, был терпелив и тактичен, вел себя как джентльмен, хотя, бог свидетель, это ожидание стоило мне некоторых усилий, душевных и физических. Но тогда не вышло. А вот сейчас я дождался, – спелый плод, оторвавшись от ветки, падает в руки, в мои горячие ладони.