7. Имеется в виду юрист и еврейский общественный деятель Яков Львович Тейтель (1850–1939), первый еврей-судья в царской России. После эмиграции в начале 1921 г. Тейтель до 1933 г. жил в Берлине, где возглавлял Союз русских евреев в Германии (из последних работ о деятельности Тейтеля в этом качестве см.: Олег Будницкий, Александра Полян. Русско-еврейский Берлин 1920–1941. М.: Новое литературное обозрение, 2013 (по указателю)). Поздравляя Тейтеля в 1931 г. с 80-летием, Шестов писал ему (Я.Л. Тейтель: Юбилейный сборник, 1851–1931. Париж – Берлин <1931>, с. 143):
Мы – Анна Александровна <sic> и я – рассчитывали увидеть Вас лично и поздравить на банкете 24 ноября. Но, человек предполагает, а Бог располагает: оба заболели инфлюэнцией и только что начинаем оправляться, так что по вечерам нам не разрешается выходить из дому. Очень мы этим огорчены – и остается только взамен личного поздравления – ограничиться письмом. Желаем Вам от всей души прожить, как Вы сами обыкновенно говорите, до ста лет в добром здоровьи и до конца жизни продолжать с такой же энергией, как и до сих пор, Вашу деятельность, столь радостную для Вас и столь полезную для слабых, бедных и обездоленных евреев. Я уверен, что, если на банкете будут только сотни людей, приветствий и пожеланий – то на огромном пространстве, на котором ныне рассеяны евреи, найдутся десятки и сотни тысяч, которые в этот торжественный день будут воссылать к небу молитвы о даровании Вам здоровья и долгой жизни. Очень, очень жаль и мне, и жене, что не удается Вас увидеть – ведь Вы, наверное, будете так заняты в Париже, что не останется у Вас времени для нас. Остается только заочно обнять Вас и еще раз поздравить.
Париж, 21 января 1931 г.
14
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*
Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)
Pension Kremer
1. IX. <19>24
Дорогой Макс Ефимович!
Давно уже ничего от Вас не получаю. Знаю от сестры, что у Вас все благополучно и что к 1-му сентября Вы будете дома. Дошло до Вас мое последнее письмо (по баварскому адресу)? Боюсь, что не дошло. Здесь, в Châtel, мы останемся до 15-го /IX, потом поедем в Виши. На адрес в Châtel пишите только в том случае, если, по расчету, письмо еще меня сможет застать. Тут с пересылкой писем дело обстоит неважно: некому заботиться об этом.
Чувствую себя не плохо. Было даже совсем хорошо, но <в> последние дни вдруг рецидив болей. Я рассчитывал сейчас, после возвращения из Pontigny, начать лечиться, но мой доктор и сам заболел – пришлось на десять дней лечение отложить. Третьего дня пошел к нему опять, и он начал меня исследовать. Относится необычайно внимательно. За 1Л суток пять раз осветил рентгеном и т. д. Пришел к заключению, что у меня застарелое воспаление и на этой почве неврит. Сегодня начну лечение. Погода стоит здесь дивная – лечиться будет хорошо – и, может быть, лечение пойдет впрок.
У А<нны> Е<леазаровны> дела не плохи – во всяком случае много лучше, чем в прошлом году. По-видимому, она угадала, что в Châtel можно иметь работу. Все вероятия, что в будущем году будет еще лучше. И, кроме того, по-видимому, и для меня Châtel во всех смыслах хорош. Таня еще на уроке, но получила уже от Luchaire предложение с 1-го октября начать у него работать. . Наташа (я, кажется писал Вам, что она из 210 кончила десятой свою школу) еще пока отдыхает – верно, на днях приедет к нам: А<нна> Е<леазаровна> нашла здесь для нее урок. Таковы наши дела. Как видите, жаловаться нельзя. Я даже понемногу работаю – хотя писать еще не решаюсь – только читаю и обдумываю.
В Pontigny было много любопытного – но в письме этого не расскажешь. Уж подождем, когда увидеться придется.
Теперь о Гершензоне. Еще в июле я получил от Штейна чек на 300 зап.<?> марок, которые ему передал консул. Так что, кроме 225 д<олларов>, которые Вы мне дали при отъезде из Бер<лина> для него, у меня есть еще 25 дол<ларов>, которые я у Вас взял, и 300 марок. Деньги я ему уже отправил – с оказией, и получил от него ответ, что деньги прибыли. К сожалению, он очень боится переписываться об этом, и потому мне не совсем ясно, сколько ему уже дали. Во всяком случае, это устроится. Люди, через которых я посылаю – очень надежные. Гершензон пишет, что самое лучшее, чтобы через них пересылать. Как только он получил деньги – он поступил в санаторий.
Как Вы провели лето? Как себя чувствуете? Что Мирра Яковлевна? Отдохнула? Поправилась? Если бы я был теперь в Париже, мог бы позвонить 01–80 Gobelin и все узнать – а теперь придется ждать, пока письмо придет. Постарайтесь все-таки ответить так, чтобы письмо пришло не позже 14/IX, а то пока я Вам адрес Виши сообщу и пока Вы в Виши ответите – сколько времени пройдет.
Получили ли Вы экземпл<яр> немецк<ого> D<ostojewsky> und N<ietzsche> <?> Marcan пишет, что послал Вам в Franzensbad.
Всего Вам доброго. Привет от меня и А<нны> Е<леазаровны> Вам и Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> приписала бы – но она сейчас пошла по отелям странствовать и когда еще вернется, а мне хочется задействовать письмо. Обнимаю.
Ваш Шестов
PS. Если Вам не трудно распорядиться в книж<ном> магазине, чтобы выслали для Наташи книжку по электротехнике, о которой мы говорили – был бы очень благодарен. Я забыл и номер и адрес магазина.
* Фрагмент от слов – "Таня еще на уроке…" до ".. когда увидеться придется" – приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 312.
1. Т. е. от Ф.И. Ловцкой.
2. В августе Эйтингоны находились в горном курортном баварском городке Badersee.
3. См. прим. 13 к письму 4, от 16 января 1924 г.
4. Неустановленное лицо.
5. См. прим. 7 к письму 11, от 6 июля 1924 г.
6. См. прим. 6 к письму 11, от 6 июля 1924 г.
7. Т. е. позвонить Райгородским.
8. См. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.
15
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*
Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)
Pension Kremer
12. IX. <19>24
Дорогой Макс Ефимович!
Наши письма, действительно, разошлись: на другой день, как я отправил Вам свое, пришло Ваше.
Большое спасибо Вам за заботы о моих американских делах. Нужно, конечно, и в этих, как и в прочих делах, терпение. Ведь и с французскими, и с немецкими изданиями долго тянулось, с итальянским все еще тянется.
Между прочим, когда я был в Pontigny, пришло письмо от Karl Einstein’а, в котором он мне сообщает, что он сейчас очень близок к издательству Kiepenteuer <sic> и что он предлагает мне у этого издателя выпустить одну из своих книг. В Pontigny было несколько немцев, между ними Max Scheller и Сurtius (с Шеллером я, между прочим, очень сошелся, он оказалось – в этом я убедился из беседы с ним – хорошо прочел Т<олстого> и Д<остоевского> ). Я спросил его о Kiepenteuer’е. Он сказал, что это один из лучших нем<ецких> издателей. Тогда я написал Marcan’у – ссылаясь на Шеллера. Но и это не помогло – Маркан до сих пор не дал своего согласия. Т. к. мне хочется быть оптимистом, то я стараюсь думать, что это к лучшему. И, в самом деле, если только в Германии условия изменятся, все вероятия, что и Маркан будет иметь больше возможностей печатать и эту возможность использует.
Сегодня получил письмо от Гершензона. Он до сих пор жил в санатории под Москвой, теперь едет в Гаспру, под Севастополем. Говорит, что за лето окреп. Я надеюсь, что в Крыму он еще больше окрепнет и что помощь пришла вовремя к нему. Живется им очень нелегко. Все уплотняют – существование постоянно отравляется борьбой за всевозможные мелочи. Вдобавок ко всему жена его руку сломала. Я даже не представляю себе, что с ними было бы, если бы его не поддержали.
Мирра Яковлевна может рассчитывать, что на том свете ей много грехов простят за ее хлопоты! И вообще жизнь в России трудна – а для такого человека, как Гершензон, она ужасна. А В. Иванов – уже в Берлине. Очень жаль, что меня там нет: я бы его Вам показал – есть что посмотреть.
А Вы все-таки, Макс Ефимович, не очень уж погружайтесь в работу и не забывайте "режима". Берите пример с меня: я все отдыхаю и лечусь, лечусь и отдыхаю. Все время почти ничего не делал – только изредка в Вашего Dilt<h>ey заглядывал и каждый раз мысленно благодарил Вас: его книги мне очень и очень полезны…
Из Châtel’a поедем в Vichy. А<нна> Е<леазоровна> могла бы уже уехать, т. к. работа у нее окончилась, но она не хочет меня бросить и пробудет со мной здесь до конца моего лечения, то есть до 20–22/IX. В Vichy наш адрес: Villa le Rocher, Rue du Rocher, Vichy. А где будем жить этой зимой в Париже – пока не знаю. Знаю только, что до 15 октября квартира не будет готова.
Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет сердечный Мирре Яковлевне.
Ваш Шестов
P.S. Книги для Наташи еще не пришли: сегодня, завтра придут. Во всяком случае, большое Вам за них спасибо.
* Значительная часть письма – от слов "Между прочим, когда я был в Pontigny…" до "…и пробудет со мной здесь до конца моего лечения, то есть до 20–22/IX" – с мелкими неточностями приведена в кн. БарановойШестовой, I: 312–13.
1. См. прим. 6 к письму 13, от 4 августа 1924 г.
2. Карл Эйнштейн (1885–1940), немецкий писатель, историк искусства, литературный критик.
3. Речь идет о немецком издательстве Густава Кипенхоера (1880–1949), которого Шестов ошибочно называет Kiepenteuer (правильно: Kiepenheuer). В этом издательстве книги Шестова не выходили.
4. Макс Шелер (1874–1928), немецкий философ и социолог, один из основоположников философской антропологии; профессорствовал в Кельне (1919–28), затем во Франкфурте (1928).
5. Эрнст Роберт Курциус (1886–1956), немецкий филолог, переводчик, специалист по романским литературам.
6. Шестов имеет в виду переведенную на французский язык Б. Шлецером свою книгу Les révélations de la mort: Dostoïevsky – Tolstoï (Paris: Plon, 1923), составившую 1-ю часть вышедшей впоследствии книги На весах Иова (1929).
7. Жена Гершензона Мария Борисовна (урожд. Гольденвейзер; 1873–1940), сестра пианиста и композитора, музыковеда и музыкального педагога А.Б. Гольденвейзера. Происшествие, в результате которого Мария Борисовна сломала руку, описано в книге воспоминаний ее дочери:
На лестнице, когда она спускалась к парадному выходу, у нее закружилась голова, она упала и, пролетев вниз целый пролет, инстинктивно уперлась правой рукой в стену с такой силой, что сломала руку повыше кисти. Перелом оказался нехорошим, сломаны были обе кости. Руку положили в гипс и сделали это неудачно. Кость срослась неправильно, так что рука осталась искривленной, и мама ею с трудом владела до конца жизни. <. > Мама была одна дома; папа находился в санатории под Москвой, в Серебряном бору (Н.М. Гершензон-Чегодаева. Первые шаги жизненного пути (воспоминания дочери Михаила Гершензона). М.: Захаров, 2000, с. 257).
8. В августе 1924 г. Вяч. И. Иванов был командирован за границу по линии Наркомпроса и через Берлин отправился в Рим.
9. Образ Вяч. Иванова-философа представлен Шестовым в статье Вячеслав Великолепный. К характеристике русского упадничества (Русская мысль, 1916, № 10, сс. 80-110), прочитанной в виде доклада 4 ноября 1916 г. на заседании Религиозно-философского общества и впоследствии включенной в его кн. Власть ключей. О времени, когда статья создавалась (лето 1916 г.), знавшая обоих и наблюдавшая их вблизи Е. Герцык вспоминала:
Нас с сестрой особенно тешило эстетически, когда сходились Шестов и Вяч. Иванов – лукавый, тонкий эллин и глубокий своей одной думой иудей. Мы похаживали вокруг, подзадоривали их, тушили возникавший где-нибудь в другом углу спор, чтобы все слушали этих двоих. И парадоксом казалось, что изменчивый, играющий Вяч. Иванов строит твердыни догматов, а Шестов, которому в одну бы ноту славить Всевышнего, вместо этого все отрицает, подо все ведет подкоп. Впрочем, он этим на свой лад и славил (Евгения Герцык. Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1973, с. 111).
Параллельное портретирование Вяч. Иванова и Шестова см. в кн. Одиночество и свобода (1955) знавшего того и другого Г. Адамовича (гл. Вячеслав Иванов и Лев Шестов).
10. Вильгельм Дильтей (1833–1911), немецкий историк культуры, философ, литературовед.
16
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ
Châtel-Guyon
16/IX. <19>24
Дорогой Макс Ефимович!
Получил книги для Наташи и письмо от Вашего племянника. Очень благодарю и Вас и его. Я бы ему написал, но он не сообщил своего адреса – будьте добры, когда увидите его, поблагодарите его за меня. Книги вполне подходят, и больше Наташе уже ничего не нужно.
А теперь разрешите мне несколько слов, или, лучше, просьбу – совсем другого рода. И не о себе, а о сестре, о Фане Исааковне. У нее это лето вышло очень неудачным. У нее были очень большие неприятности – как я уже Вам однажды писал. В чем дело – рассказывать в письме не стану: она сама, когда приедет в Берлин, все Вам расскажет. Но пока, из-за этой ужасной истории, ей пришлось все лето прожить в Париже, и она намучилась неслыханно. И хотя все, к счастью, окончилось благополучно, но так извелась, что ей прежде чем приступить к работе, нужно хоть четыре недели отдохнуть. Сперва она об этом и слышать не хотела, и только после долгих усилий мне и А<нне> Е<леазаровне> удалось убедить ее приехать сюда и подождать Вашего письма. Ей совестно перед Вами, и она все боится, что Вы будете ею недовольны, если она <к> Вам запоздает. И вот я очень прошу Вас, если только Вы находите это возможным, написать ей несколько слов на тему о том, что Вы понимаете, что и ей нужно, после всего происшедшего, отдохнуть, и что Вы ей разрешаете продлить каникулы до 15 октября. Если она получит от Вас такое письмо, это ее успокоит, она полечится под надзором А<нны> Е<леазаровны> и накопит силы, которые ей нужны, чтобы зимой работать. Я очень извиняюсь пред Вами, что принужден доставить Вам новые заботы – но иного выхода нет. Чем скорей придет Ваше письмо, тем спокойнее будет лечиться и отдыхать сестре и тем скорее ей можно будет вновь приняться за прерванную работу. И если б Вы знали, из-за какого вздора ей пришлось так измучиться!
У нас все благополучно. На меня здешнее лечение действует как нельзя лучше. Надеюсь, что зимой смогу уже как следует работать.
Через пять, шесть дней мое лечение кончается, и мы переедем в Vichy, к той хозяйке, у которой мы в прошлом году жили. В Vichy переадресуйте ближайшие письма: Vichy, Villa le Rocher, rue du Rocher.
Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет от всех наших Вам и от всех наших и меня Мирре Яковлевне.
Ваш Шестов
1. О Ф.И. Ловцкой как ученице Эйтингона, работавшей под его патронажем, см. упоминание во вступительной статье.
17
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ
9. X. <19>24
Vichy
Villa le Rocher – Rue du Rocher.
Парижского адреса еще у меня нет -
пока пишите по адресу Сем<ена> Вл<адимировича>
Paris (XVI) Bd. Flandrin, 25
Дорогой Макс Ефимович!
Не знаю даже, как и благодарить Вас за Ваши заботы о моих делах. Я начинаю верить, что, в конце концов, Ваши слова оправдаются и американское издание состоится – благодаря, конечно, исключительно Вашей настойчивости. А если оно состоится – то можно надеяться, что оставшиеся мне годы можно будет посвятить исключительно моей работе, т. к. при средней даже удаче американское издание освободит меня от материальных забот.
Что касается английского издания, то, конечно, не следует ничего предпринимать, не справившись с мнением G. Kana, который хлопочет в Америке. Я только хочу довести до Вашего сведения, что появившиеся до сих пор на английском языке две моих книги вышли сперва в Англии, а потом в Америке – и у различных издателей, и это нисколько, как нам известно со слов Leo, не помешало их удачному распространению. Я даже склонен думать, что распространение в Америке облегчится, если будет там заявлено, что книги уже появились в Англии. Но все же я думаю, что необходимо об этом списаться с G. Капом. Как видно из его письма, у него есть знакомства и в мире издателей, и в мире писателей, и он легко может разрешить наши сомнения. Кажется, это все, что нужно было мне Вам сообщить по делу об англо-ам<ериканских> изданий <sic>.
Очень нас всех огорчило, что Вы пишете о своих головных болях. А<нна> Е<леазаровна> боится, что Вы опять слишком много работаете и забываете о "прижиме". Хотя Вы и хорошо полечились и отдохнули летом, но все же в работе нужно соблюдать меру и нельзя игнорировать правила гигиены. Нужно дышать (т. е. выходить в Тиргартен ), нужно двигаться, ходить. Я уже давно с этим примирился и в Париже буду тоже по правилам жить. Нужно и Вам так поступать и, в этом смысле, отдать себя в распоряжение Мирре Яковлевне, как я отдал себя в распоряжение Анне Елеазаровне.
Ф<аня> И<сааковна> поправляется. Конечно, телеграмма Ваша ее очень успокоила. В Виши она к нам приедет еще на недельку, так что во второй половине октября она уже будет в Берлине и расскажет Вам сама обо всем, что ей принесло это злосчастное лето.
О Ремизове ничего Вам не могу сказать. Возможно, он уже сам Вам ответил – а я уже давно ему не писал и давно от него ничего не имел. Летом, когда лечишься в особенности, письма пишутся плохо. Я думаю, однако, что он не откажется написать о Н<адежде> Вас<ильевне Плевицкой> – но далеко не уверен, что выйдет у него то, что нужно. Вы ведь его знаете – он, вернее всего, начнет по-своему рассказывать то, что видит, и, пожалуй, Н<адежда> Вас<ильевна>, которая к его манере не привыкла, не останется довольной.
Что до Герш<ензона>, то я, как Вам писал, 225 д<олларов> уже перевел ему. Теперь жду его указаний, как переводить дальше деньги. Он чего-то боится, и нужно быть очень осторожным. Теперь, когда Г<ерман> Л<еопольдович Ловцкий> будет в Берлине, лучше всего, чтобы Вы деньги, которые предназначены для Герш<ензона>, просто ему давали, и мы уже тогда все устроим.
Анна Ел<еазаровна> шлет Вам и Мирре Яковлевне свой искренний привет. И от меня такой же привет Мирре Яковлевне. Обнимаю
Ваш Шестов