Еще через пять лет там же, на ливадийском берегу, меня назначили заместителем начальника личной охраны Брежнева.
Начальником охраны был Александр Яковлевич Рябенко. Они встретились с Леонидом Ильичом еще до войны, в 1938 году. Рябенко-шофер получил новый "бьюик" и, как было велено, подъехал к обкому партии. Вышел парень – в белой рубашке, рукава закатаны.
– Поехали.
– Куда? Я жду секретаря обкома Брежнева.
– Я и есть Брежнев.
– Ну-да…
Их разлучила война. Рябенко тоже ушел на фронт. А после войны встретились и больше не разлучались. Бок о бок сорок лет.
В то лето, перед тем, как Рябенко назначил меня своим заместителем, произошла любопытная история. В 1973 году Брежнев пригласил на отдых в Нижнюю Ореанду Людмилу Владимировну, жену сына Юрия. Она взяла с собой Андрея, которому было тогда лет шесть-семь. Леонид Ильич очень любил внука. Подвижный, любопытный мальчишка, исследуя большую дачную территорию, исчезал на долгие часы, домочадцы каждый раз волновались, его приходилось разыскивать с помощью охраны. Леонид Ильич попросил Рябенко выделить кого-то, чтобы Андрей был под постоянным присмотром. Выбор пал на меня.
С утра, иногда даже до завтрака, мальчик мчался куда глаза глядят, и я вынужден был следовать за ним. В конце концов я объяснил ему, что дедушка просил меня быть с ним неотлучно и без меня он не должен никуда уходить. Андрей согласился, потому что побаивался деда, к тому же со мной ему было просто веселее.
Пришлось забросить свои прямые обязанности, не оставалось времени на спортивные занятия, даже постирать, погладить одежду едва успевал. С раннего утра Андрей уже ждал меня у порога. Я еще только сажусь завтракать, а он уже спрашивал у охраны: "А где дядя Володя?" Если в течение дня мне необходимо было отлучиться, со всех постов звонили: мальчик ищет, ждет. Мы ловили крабов, обследовали всю округу, излазили все самые дальние уголки. Мальчик был очень шустрый и интересный – пересказывал мне фильмы и книги, сам придумывал невероятные небылицы. Мы подружились.
Однажды я немного задержался, и Андрей ушел один. Я обнаружил его в небольшой бамбуковой рощице, мальчишка ломал молодые деревца. Их и без того было очень мало.
– Андрей, нельзя, – сказал я ему.
– Ну-да, нельзя, – ответил он и продолжал ломать.
И тут я шлепнул его по заднему месту. Мальчик обиделся:
– Я расскажу деду, и он тебя выгонит.
Повернулся и пошел домой.
Что могло последовать, если внук расскажет, что его отшлепали? Я был рядовым охранником. Малейшего неудовольствия Леонида Ильича достаточно, чтобы меня здесь больше не было. Но, кажется, я уже знал характер этого человека, который не только безумно любил своего внука, но и старался быть требовательным к нему.
Как я потом понял, Андрей не только дедушке, вообще никому ничего не сказал о нашей ссоре. Он даже домой не пошел. После обеда он подошел ко мне и – извинился… Дружба наша продолжалась.
..А ведь он, наверное, гордился всесилием своего деда. Наивное и чистое существо, сколько раз я вспоминал его потом, когда тоже гордившаяся всесилием имени Раиса Максимовна бесконечно жаловалась на меня Михаилу Сергеевичу – по всяким пустякам, к которым я и отношения-то не имел; когда горничная только за то, что пыталась усовестить внучку Горбачевых, была выгнана…
Телохранитель
Но я отвлекся.
Через какое-то время Александр Яковлевич Рябенко в довольно непринужденной обстановке, у бассейна, объявил мне:
– Ты назначаешься моим заместителем.
– Постараюсь оправдать ваше доверие, – ответил я по-военному.
Перед этим у Рябенко состоялся разговор с Леонидом Ильичом. Начальник охраны, как полагается в таких случаях, охарактеризовал меня: дело знает, четкий, выдержанный, не пьет, не болтун.
– Это какой Володя? – переспросил Брежнев. – Который с Андреем, ходит?
– Да. Он, между прочим, уже два года подменяет моих замов.
– А не молод еще?
Мне тогда было 35 лет. И Рябенко напомнил:
– А когда я вас, Леонид Ильич, впервые у обкома ждал, вам сколько лет было?
Больше вопросов не возникло. Я вошел в эту семью как свой. Вплоть до того, что собирал и складывал Леониду Ильичу в чемодан все вещи, когда мы отправлялись в командировку. И Виктория Петровна была спокойна за мужа, когда я был рядом.
Я и теперь считаю, что личная охрана потому и называется личной, что во многом это дело и семейное.
В просторечии, в народе, профессия моя именуется’ "телохранитель", профессионально же говоря, я – "прикрепленный".
Не могу сказать, что овладел этой наукой на каком-то этапе, нет, я овладевал ею всю жизнь. Разные этапы, разные государственные режимы, разное, если хотите, противоположное отношение народа к своим лидерам – все это создавало новые условия для нас, иные требования.
Как во всяком почти деле, были в нашей подготовке и издержки, нелепости, которые шли от казенщины. Так, мы проходили строевую подготовку, и в Кремле, в Тайнинском саду, нас заставляли маршировать, лишь в середине семидесятых эта муштра прекратилась. Проверка личного оружия – пистолеты, автоматы – проводилась почему-то именно перед большими праздниками, как будто в другие дни его можно было не чистить. Конечно, это все формально делалось, для галочки. Одна из проверок общефизической подготовки – лыжные кроссы, их почему-то всегда планировали весной, и хоть там дождь прошел и снега почти нет, а все равно заставляют бежать – план! Кстати сказать, Косыгин, Демичев, Соломенцев, некоторые другие, когда были помоложе, прекрасно ходили на лыжах, некоторые охранники на зимней лыжной прогулке не успевали за своими подопечными. Мои оба – и Брежнев, и Горбачев – южане, на лыжах не ходили.
Вместе с тем освоили мы и многое из того, что необходимо не только для службы, но и в повседневной личной жизни. Как наложить повязку при сломанной ноге или руке, как остановить кровь при помощи жгута, как спасать утопающего, какие лекарства при каких приступах и обострениях необходимы – все это мы знали назубок. Разве не важно знать не только нам, охране, но и каждому человеку, что предпринимать, например, при остановке сердца? Мы отрабатывали приемы на импортных резиновых куклах: накачиваешь и правой рукой берешь за подбородок, поднимаешь голову, левой зажимаешь нос и через марлю дышишь – рот в рот. Одновременно напарник давит на грудную клетку, загоняет внутрь воздух: три-четыре толчка – вдох… Это мы прошли еще в 18-м отделении, теперь же мы, все трое "прикрепленных" – заместители Рябенко, попросили Михаила Титовича Косарева, личного врача Брежнева, выделить нам инструктора для дополнительных занятий по приемам реанимации.
Кто бы мог подумать, что эти приемы мне придется использовать – один раз в жизни, в роковой час…
Многое из того, что мы знали и умели, нам вообще не понадобилось, и слава Богу: прикрывать охраняемого огнем, эвакуировать из зоны обстрела нападения. Одних только видов стрельбы сколько осталось невостребованными – навскидку, из завалов и укрытий, на бешеной скорости, в окружении людей, по движущейся цели, сверху – из окна или балкона, и т. д. Если не пригодилось все это, значит, мы неплохо делали свою главную работу – профилактическую, теоретическую. А стрелять для нас – дело последнее, это больше для кино, чем для жизни. Плохо мы сработали, что-то упустили, если до пальбы дошло.
Ежедневная работа телохранителя куда тоньше, она незаметна даже для очень внимательного постороннего глаза. Прикрыть охраняемого надежно, но так, чтобы не теснить его в малейших движениях; не касаясь рук охраняемого, уберечь их от неожиданных наручников или от рук прокаженного; на огромной скорости в один момент схватывать взглядом меняющуюся дорогу, подъезды, крыши, балконы, толпу. Для людей свободных, праздных – пейзаж, для нас – "окружающая местность".
Как-то в Железноводске (места Горбачева – Ставрополье, здесь его знают, помнят) мы выходили из магазина, многие здороваются с ним, а один схватил его за шею и крепко поцеловал. Люди вокруг свои, и Горбачеву объятие было, наверное, приятно, но по большому счету это – наше упущение.
Всякие наши усиления и укрепления обычно следовали после каких-либо ЧП. Так, в семидесятых годах в Архангельске во время праздничной демонстрации на трибуну, где стояли местные руководители, ворвался бандит и открыл огонь из автомата. Несколько человек были убиты, многие ранены. Милиция просто растерялась. Какой-то военный кинулся и выбил у преступника автомат. У нас в Москве после этого начались собрания, инструктажи, накачки, проработки методик.
Может быть, и не мешало иногда, время от времени, напоминать охране о каких-то моментах, но дело в том, что, как я уже говорил, многое делалось для "галочки", и это, наоборот, расхолаживало, а в итоге частенько заканчивалось начальственными глупостями. В Минске погиб на трассе первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Машеров – любимец республики, Герой Советского Союза, получивший награду за войну и в войну. Перед этим водитель-старик пожаловался Петру Мироновичу, что его хотят убрать на пенсию. А они работали вместе уже очень давно, чуть не с войны. Машеров сказал ему: "Не волнуйся. Ты будешь работать, пока я работаю".
В роковой аварии оказался во многом виноват и водитель, который тоже погиб.
По всей стране стали менять шестидесятилетних водителей спецмашин. Но я знал многих из них – опытных, мудрых, не растерявших ни реакции, ни зоркости, они некоторым молодым могли дать сто очков вперед.
На Ленинградском шоссе на машину Косыгина наскочил "Запорожец". На косыгинском автомобиле – ни царапинки. "Запорожец" – развалился (водитель чудом уцелел, и Алексей Николаевич просил не наказывать его). И что же? На другой же день на всех улицах, проспектах и даже самых широких и просторных магистралях Москвы появились знаки ограничения скорости до 60 километров в час (вместо прежних 80). Разве не глупость? На хороших трассах при высокой культуре автодвижения и на скорости в 160 километров можно ехать без риска, а не соблюдая элементарных правил или садясь за руль в нетрезвом виде, и при 60 километрах в час – попасть в аварию. Кажется, в те же дни со многих машин сняли спецсигналы, это сделали правильно. В ту пору тысячи блатных москвичей обзавелись ими: директора комиссионных магазинов и заведующие складами ездили, как члены Политбюро, – красные фары, правительственные сирены, странные, непростые номера. Немудрено, если на сирену косыгинской машины в тот день на дороге не обратили внимания.
Быстрое и формальное реагирование для отчетности – "меры приняты" – приводило к тому, что частности иногда губили хорошие планы.
По примеру ведущих зарубежных держав у нас решено было создать в Москве вертолетный парк. Президент США имеет возможность приземляться прямо у Белого дома, во Франции президент опускается на лужок у дворца в Рамбуйе, то же – в ФРГ. А нам как? У нас то ли не сумели, то ли не решились приспособить кремлевскую территорию для взлетов и посадок, а может быть, исходили из личного повседневного быта Леонида Ильича – ему от дачи в Заречье до работы всего 10 минут езды на машине. Решили соорудить вертолетную площадку… прямо возле дачи Брежнева в Заречье. А летать куда? Как куда – в Завидово, на охоту. Раз в неделю. Очень скоро выяснилось, что выигрыш во времени невелик. До Завидова – 150 километров, на машине полтора часа езды, даже меньше. На вертолете – 43 минуты. Но пока подъедем к вертолету, загрузимся, запустим движок, пока раскрутим, проверим машину – выигрыш во времени невелик. А главное – зависимость от погоды. Однажды поднялись и попали в грозу. Командир экипажа пытался обойти грозовую тучу, подняться выше – ничего не получалось. Вертолет трепало, как игрушку, то бросало камнем вниз, то снова вверх, грозовые огненные стрелы пронзали все воздушное пространство вокруг нас. Состояние было чудовищное. Мы испереживались за Брежнева. Высота – метров 250.
А Леонид Ильич спокойно сидел в кресле и смотрел с интересом в окно, как смотрят в зале приключенческое кино. Отчаянный человек.
После этого случая руководство гражданской авиации стало перестраховываться, сообщая нам о возможных грозовых фронтах в пути, сильном ветре и прочих напастях. Несколько раз мы подолгу ждали летную погоду, и в конце концов Генеральный секретарь плюнул на вертолетные затеи.
Окончательно точка была поставлена после истории с членом Политбюро В.Воротниковым. Вертолет, в котором он летел, попал в полосу сильного тумана, при посадке машина сильно ударилась, лопасти винта зацепились за землю, но продолжали крутиться, вовлекая в круговое движение и всю кабину. У помощника Воротникова оказалось сломано много ребер. Наш сотрудник безопасности, пытаясь удержать охраняемого в кресле, при ударе о землю был отброшен к стене, где висели вешалки для одежды. У него оказались серьезно повреждены шейные позвонки, после этой тяжелой травмы его попросту отправили на пенсию.
Воротников же отделался легким испугом, он даже не поинтересовался потом судьбой того, кто его спас.
Аварии вполне могло не быть, если бы командир экипажа спросил у Воротникова разрешение на приземление в любой другой точке, где нет тумана. Но он побоялся обратиться к "самому" члену Политбюро, это было бы нарушением традиций, нарушением устного наказа перед полетом и в конце концов – нарушением инструкции. Между партийным руководителем и тем, кто его обслуживает, – стена. Инструкция превыше всего.
От мысли "догнать" Запад отказались, на правительственном вертолетном транспорте поставили крест.
Только недавно к нему снова стали возвращаться.
Если после аварий и чрезвычайных происшествий, кроме накачек, ничего, в общем, не следовало, то гибель лидеров или покушения на них, где бы это ни происходило, серьезно влияли на содержание нашей работы.
В 1968 году прошла информация о том, что премьер-министр Австралии, купаясь в море, исчез. То ли утонул, то ли его утащили подводники каких-то спецслужб – непонятно. После этого случая руководство 9-го управления решило создать службу подводников-аквалангистов. Комиссия для отбора была намного строже, чем при наборе в армейские Военно-Воздушные Силы: около недели крутили на разных табуретках, провели все медицинские исследования. В конце концов отобрали группу молодых, физически сильных сотрудников – что-то около десяти человек, в нее вошел и я.
Дальше начались занятия – чрезвычайно суровые. Плавали в глубине бассейна до изнеможения, как только дыхание на исходе – всплываешь на мгновение у бортика, дыхнешь кислорода и опять на дно. Нас учили не бояться глубины: мы ныряли в узкую трубу – полная темнота и замкнутое пространство действуют ужасно, далеко внизу, на дне, в кромешной тьме мы должны найти акваланг, надеть его и вплыть.
Не все смогли пройти жесткий отбор. Из десятка половина отсеялась. Я, как и по многим другим, "сухопутным", дисциплинам, оказался среди лучших. Именно после этих крещений меня, кстати, и направили в 1968 году в Ливадию готовить пляж к отдыху Брежнева.
Личная охрана – это не только наука, это еще и повседневное огромное испытание: физическое, психологическое. Сочетание холодного рассудка и оперативной смекалки. И нравственность – обязательное качество, безнравственный человек в нашем деле просто опасен.
Я уважаю свою профессию прежде всего и больше всего за то, что у нас нельзя осесть по блату. В стране и в ту пору, а нынче особенно, протекционизм играл большую роль – и за деньги, и по приятельству можно было и в институт попасть, и на выгодную работу устроиться. Протекционизм, если хотите, процветал и в высших эшелонах государственной и партийной власти. Так вот к нам, в личную охрану, может быть, тоже молено было просочиться по блату, не знаю, но по блату осилить нашу ношу – невозможно. Случалось даже, не оправдывали ожиданий те, кто, кажется, по всем статьям годился. При Брежневе горели в основном по пьянке или из-за болтливости, в нынешние времена – из-за мелкого предпринимательства в заграничных командировках. Точные приметы времени. Но это, я скажу, единицы за десятилетия.
Тем, кто не очень верит на слово, думает, что я что-то преувеличил, превознес в нашей службе, в том числе и трудности, могу порекомендовать совсем небольшую проверку. Когда увидите на скорости президентский автомобиль, попробуйте "сесть на хвост" машине прикрытия. Если сумеете хотя бы немного продержаться, гарантирую острое ощущение. Но для охранников эта скорость – как азбука, они ее не чувствуют. Они каждую секунду видят, как прикрыть охраняемого спереди, сзади, справа, слева. Охрана не сидит в машинах, как это обычно принято, но все – с автоматами наизготовку, на краешках сидений, в полуприседе, как бы на корточках, в любой момент готовы выскочить.
Сколько пролитого пота за этой скоростью. Умение резко развернуться на 180 градусов, проскочить между препятствиями с миллиметровыми зазорами, вывести машину из заноса, управлять на такой же скорости на мокром или заснеженном асфальте… Водители машин – виртуозы, асы.
Вместе с ними все эти экзамены сдавали и мы, охрана.
Описанное мною лихое подразделение называется "выездная охрана". Так же, как и служба подводников-аквалангистов, она родилась не на пустом месте, а после покушения. На Брежнева…
Это произошло в январе 1969-го, через год после моего прихода в личную охрану. Случилось не в мою смену, но подробности знаю.
Офицер Советской Армии Ильин служил в части, расположенной в Ленинграде. Прихватив два пистолета Макарова с полными магазинами патронов, он заявился в Москву накануне возвращения из полета очередных космонавтов. В столице он поселился у родственника – сотрудника милиции. У него он стащил милицейскую форму и в таком наряде объявился у Боровицких ворот Кремля.
Москва в день встречи космонавтов была расцвечена флагами, гремела музыка. Десятки тысяч москвичей приветствовали героев космоса на всем пути следования из аэропорта Внуково-2. Диктор по радио передавал информацию о пути следования правительственного коржа. Ильин смешался с нарядом милиции, сам активно занимался наведением порядка у Боровицких ворот и сбил с толку сотрудников госбезопасности. Когда по радио объявили, что космонавты едут в первой машине, а во второй – Генеральный секретарь ЦК КПСС, Ильин прошел на территорию Кремля и встал здесь. Все рассчитал правильно – машины на въезде всегда сбавляют скорость.
Но у Брежнева случилась какая-то задержка, и его машина двинулась не второй, а пятой. Возможно, это спасло ему жизнь.
Когда вторая автомашина поравнялась с Ильиным, он открыл ураганный огонь, разрядив две полные обоймы. В этой машине сидели космонавт Береговой, внешне немного похожий на Брежнева, Терешкова, кто-то еще. Несколько человек были легко ранены, а водитель ГОНа (гараж особого назначения) получил смертельное ранение и по дороге в больницу скончался. Ранен был и один из мотоциклистов.
Сотрудники КГБ схватили террориста лишь после того, как он расстрелял все патроны. После судебно-медицинской и психиатрической экспертизы Ильин был признан невменяемым и помещен в психбольницу. Не могу сказать, насколько правильно поставили диагноз, как известно, наша судебно-психиатрическая медицина в ту пору была достаточно запятнана.