В дни пребывания Леонид Ильич проехал по улицам Вены, посмотрел город. Стареющий лидер решил, что в Вене, как в Москве, перекроют улицы и повсюду будет зеленый свет. Но оказалось, что в Вене свои правила дорожного движения, свой жизненный распорядок – при поездке по городу главы какого бы то ни было государства улицы не освобождаются от городского транспорта, никто никого не тормозит и не загоняет в переулки. Проехав несколько кварталов и простояв у каждого светофора немало времени, мы решили отказаться от затеи и вернуться в резиденцию. Брежнев покорно согласился.
Опять невольное сравнение с прежним Брежневым, шестилетней давности. В мае 1973 года он посетил ФРГ. Канцлер Вилли Брандт подарил ему "мерседес". Машину пригнали к гостинице, Леонид Ильич вышел на улицу. Немецкие специалисты стали объяснять ему, где какие ручки, кнопки, переключатели, как трогать машину с места, как останавливаться. Брежнев внимательно слушал, сел в машину и вдруг резко дал газ и… скрылся ото всех. Ни охраны нашей с ним, никого из местной службы безопасности – укатил один! Какой-то полицейский чин кинулся к телефону. По дороге, на подъеме, полиция выставила поперек две машины и перекрыла путь. Брежнев вынужден был остановиться, развернулся и приехал назад в гостиницу. Вышел из "мерседеса", засмеялся:
– Ну, как я от вас всех сбежал? Испугались? Не бойтесь, все в порядке.
Эта лихая поездка и теперь – чинная, по Вене…
Судьба распорядилась так, что несколько лет спустя я снова оказался в ФРГ, уже с Горбачевым, и снова советскую делегацию разместили в этой же гостинице – в живописном районе, на горе, над рекой Рейн. Тогда, в пору Брежнева, гостиница напоминала старый замок, внутренние покои также были пропитаны стариной, запомнился ни с чем не сравнимый, особый колорит. Теперь же я не узнал ее, гостиница оказалась перестроена практически заново – другой, современный внешний вид, шикарнейшие внутренние апартаменты: огромные лестницы и холлы, залы для приемов множества гостей, первоклассные огромные номера. Великолепная отделка стен и потолка, чудные светильники и люстры, много стекла и света, даже дверные ручки привлекали глаз.
Замечательная гостиница, но – таких замечательных много в мире, а та была – как штучное изделие.
Во всех своих поездках, и по стране, и за рубежом, Брежнев выступал по бумажке, до мелочей были расписаны все возможные вопросы ему и ответы на них. Группа подготовки, от которой во многом зависели успех или неуспех визитов, работала на совесть. И в молодости Леонид Ильич также не обходился без шпаргалок даже в достаточно простых ситуациях. Принципиальная разница в том, что прежде докладчик сам принимал участие в подготовке своих выступлений, в конце же был просто, как именуют некоторых теледикторов, "говорящая голова".
Докладов было множество. Поездка в ГДР по случаю 20-летия восточногерманского государства – доклад, визит в Польшу в связи с 25-летием ПНР – доклад, посещение Венгерской Народной Республики – опять доклад (на сессии Государственного собрания), едва ли не любая поездка по стране – выступление. Бывали речи по нескольку часов, как, например, на торжественном заседании в Кремлевском Дворце съездов, посвященном 100-летию со дня рождения Ленина. Многочисленные выступления на съездах партии, пленумах, конференциях.
Помощники Генерального секретаря – Г.Цуканов, А.Александров-Агентов, А.Блатов – создали группу, которая готовила речи. В нее входили Г.Арбатов, А.Бовин, В.Загладин, покойный ныне Н.Иноземцев и многие, многие другие. Когда очередной доклад был вчерне написан, Леонид Ильич дней за 15–20 до выступления с авторами выезжал в охотничье хозяйство "Завидово", там начиналась проработка каждой страницы. На втором этаже дачи, над столовой, был разбит "зимний сад – около 70 квадратных метров, стоял стол человек на двадцать, здесь и велась работа по ежедневному распорядку. В 9.00 завтрак, затем работа до обеда. Обедают в 13.00 – все вместе. Потом отдых, небольшая прогулка, и снова за работу.
Сам Леонид Ильич часто ранним утром уезжал на охоту, возвращался поздно вечером, часов в десять, и за ужином расспрашивал о проделанной работе.
Никакой палочной дисциплины не существовало, желающие могли расслабиться и за ужином выпить, некоторые позволяли себе это и в обед. Довольно пикантная ситуация возникла, когда Леонид Ильич повел решительную борьбу с весом. Все разработчики докладов были с весьма и весьма солидной кубатурой, некоторые едва ли не в полтора раза тяжелее Генерального. И вдруг он посадил их наравне с собой на скудный рацион. Ему говорили, что с такой едой молено протянуть ноги, он улыбался:
– Ничего-ничего, это для вас полезно.
Смешно, но люди украдкой просили у официантов дополнительное питание.
Чем меньше времени оставалось до выступления, тем напряженнее становился график, приходилось работать и ночами, теперь уже и ночью референты позволяли себе расслабляться коньяком.
При обилии докладов, а сроки всегда были невелики, люди часто работали на пределе сил, и однажды Цуканов не выдержал, сказал об этом Брежневу, однако никаких последствий разговор не имел, одни и те же люди в бесконечном режиме продолжали непрерывную работу.
Неумение Генерального секретаря обходиться без бумажки ставило его иногда в нелепое положение и в стране, и за рубежом. Выступая в Баку, он где-то в середине вдруг перескочил на другую тему, сообразил, что что-то тут не то, начал крутить и вертеть страницы, обернулся в президиум собрания, подозвал начальника личной охраны, что-то шепнул ему. Рябенко стал выискивать глазами Александрова, заметив его, двинулся к нему. Но помощник и сам сообразил, в чем дело, и начал судорожно искать недостающую страницу в резервном экземпляре. К сожалению, все присутствующие поняли, в чем дело, – трудно было не понять. Ситуация, конечно, пренеприятнейшая, кто оказался виноват, не знаю, но Генеральный потом сурово отчитал своего помощника.
Подобный казус случился и за рубежом, в Венгрии. Утром Леонид Ильич произнес речь и текст ее вернул К. Русакову, работавшему тогда в его аппарате. В 12 часов дня Брежнев должен был выступать перед парламентом Венгрии. За несколько минут до выхода Александров и Русаков передали ему запись речи и направились спокойно в соседнюю комнату выпить кофе. По дороге в президиум он на ходу обнаружил вдруг, что в руках у него – утренний доклад. Леонид Ильич растерянно обернулся и, увидев меня, дал знак подойти. В мгновение я оказался рядом, он протянул мне бумаги и произнес единственное слово:
– Где?!
Я пробежал глазами первые строки, с ужасом понял, что произошло, и, сорвавшись с места, кинулся искать помощников. Увидев меня, оба поняли: что-то случилось. "Где выступление?" – спросил я. "У Леонида Ильича, я отдал ему", – ответил Русаков. "Посмотрите у себя". Дрожащими руками Русаков вынимал из кармана листы, повторяя, что это уже использованный доклад. Я буквально выхватил страницу, глянул текст и кинулся обратно к шефу. Заседание уже началось, двери были закрыты, хорошо, что венгерская охрана знала меня. Я едва успел войти, как председательствующий объявил выступление Генерального секретаря ЦК КПСС.
Момент был напряженнейший. Опоздай я, Брежнев стоял бы на трибуне беспомощный, как глухонемой.
К счастью, никто из окружающих ни о чем не догадался.
Конечно, подобные ЧП не проходили бесследно для здоровья помощников и моего собственного. Нервы иногда бывали напряжены до предела.
Престарелые соратники
На дачу в Завидове позвонил как-то Алексей Николаевич Косыгин. Брежнев в этот момент прогуливался, и дежурный офицер сообщил:
– Леонид Ильич вне связи.
Чуть позже Косыгин перезвонил и в шутливой форме рассказал о своей безуспешной попытке связаться. Получалось так, что вроде бы Генеральный секретарь не захотел разговаривать с премьер-министром.
Сразу после разговора Брежнев вызвал начальника охраны Рябенко и устроил разнос: почему вы сталкиваете меня с людьми, стоящими у руля государства? Ваше дело не только физическая безопасность, но и взаимоотношения внутри руководства. Что за дубы у вас там дежурят на телефоне?
Ну, и добавил еще матерком.
В тот же день под непосредственный контроль Рябенко и наш, его заместителей, на телефон был посажен офицер личной охраны. Нам было указано: если звонят премьер-министр Косыгин, председатель КГБ Андропов, министр обороны Устинов или секретарь ЦК, главный идеолог страны Суслов – соединять немедленно в любое время дня и ночи.
– Эти люди по пустякам звонить не будут, – сказал Брежнев.
Действительно, Алексей Николаевич Косыгин во время отдыха Брежнева звонил крайне редко. Между ними сложились непростые отношения. По своей бесстрастной натуре, по характеру сухаря Косыгин был далек от Брежнева, но Генеральный очень уважал и ценил премьера как специалиста, понимая, что тот в хозяйственно-экономических делах – настоящий профессионал. Если мы докладывали: "Косыгин у телефона’, Брежнев бросал другие дела и брал трубку. В крайнем случае, перезванивал потом сам. Отчетливо понимая, что уступает Косыгину в знании дел, Леонид Ильич вел себя с ним неуверенно-стеснительно. При разговоре казался раскованным, шутил, но чувствовалось напряжение, положив трубку, он как бы расслаблялся.
Косыгин знал себе цену, разговаривал всегда с достоинством, он, пожалуй, единственный из высокого окружения не пел здравиц Брежневу.
Алексей Николаевич очень любил гулять на воздухе. Нередко часть пути домой шел пешком – от Кремля до начала Ленинского проспекта. По дороге на улице Димитрова заходил в гастроном. После первого же его посещения в этот магазин стали завозить все продукты, он стал одним из лучших в Москве.
Еще Алексей Николаевич любил греблю. Однажды во время прогулки на байдарке-одиночке он перевернулся вместе с лодкой и оказался в холодной воде. Охрана сработала мгновенно, ребят потом наградили.
После смерти Косыгина улицу, на которой он жил, назвали его именем. А гастроном на улице Димитрова снова стал заурядным, как все.
Таким же точно Далеким по характеру от Брежнева был и Михаил Андреевич Суслов, к концу жизни Генерального практически второй человек в партии. Перестраховщик, педант, догматик – ив словах, и в поступках. К тому же очень упрямый человек. Его, главного идеолога партии, более всего опасалась передовая творческая интеллигенция.
В высоком же окружений характер и привычки этого человека вызывали иронию. Чего стоят одни галоши, с которыми он не расставался, кажется, даже в ясную погоду и которые стали чем-то вроде его визитной карточки, как, впрочем, и его старомодное пальто, которое он носил десятки лет. После шутливого предложения Брежнева членам Политбюро скинуться на пальто Суслову тот наконец приобрел себе обнову.
Выезжаем иногда на Можайское шоссе и плетемся со скоростью 60 километров в час: впереди – скопление машин. Леонид Ильич шутит:
– Михаил, наверное, едет!
Брежнев ко всем обращался на "ты" и если не на людях, не при всех, то по именам – Юра, Костя, Николай. Суслова он мог назвать по имени лишь заочно, обращался же к нему, как и к Косыгину, только по имени и отчеству. Видимо, потому что с Сусловым, как и с Косыгиным, Генеральный чувствовал себя менее уверенно, чем с другими, и тот и другой могли ему возразить. Бывало так, все "за", а Суслов – "против". И когда решался, скажем, вопрос о наградах или лауреатстве и все шло как по маслу, всегда кто-нибудь скажет: "Как еще Михаил Андреевич посмотрит…" – "А вы объясните ему… – говорил Брежнев и через паузу добавлял: – Ну, я сам с ним поговорю".
Самым близким к Брежневу человеком из высокого окружения был, несомненно, Юрий Владимирович Андропов. И чрезвычайно для него важным, ибо Андропов, возглавляя самое могущественное и практически никому не подконтрольное ведомство – КГБ, был в курсе всех дел в стране – не только коррупции, преступности, возможных заговоров, но и состояния экономики, межнациональных отношений, внешнеполитических дел, настроений в народе. Человек интеллигентнейший, образованный, совершенно бескорыстный, веривший в социалистические идеалы, он напоминал мне большевиков начала века. Имея рядом такого информированного и преданного человека, Брежнев был застрахован от всякого рода неприятных неожиданностей. Я слышал, что после смерти Суслова Брежнев готовил Юрия Владимировича на его место – место второго человека в партии, но что-то там сорвалось.
Андропов был в высшей степени деликатным, во всяком случае, по отношению к Брежневу. Без предупредительного звонка не являлся и вообще понапрасну Генерального не беспокоил ни звонками, ни тем более визитами. Звонит его помощник – Крючков, тоже, как и шеф, гражданский, оба обходительные, я отвечаю: "Владимир Александрович, у него сейчас люди". Он отвечает, если дело срочное: "Все равно доложите" или "Сразу же доложите, как освободится". Когда звонил сам Андропов, в первую очередь справлялся о самочувствии Леонида Ильича. У него сейчас тот-то, отвечал я, а потом будет тот-то. "Доложить ему сейчас?" – "Нет-нет, ни в коем случае, у меня не срочно. Как только он освободится, вы мне позвоните".
Черненко, Кириленко, Тихонов, ну еще, может, кто-то, звонили Брежневу напрямую, Андропов – только через нас или через секретаря. Кириленко мог тряхнуть Брежнева за плечи: "А-а, Леня…" Подгорный тоже вел себя панибратски: "Леонид, ты…" Андропов же всегда обращался к Генеральному подчеркнуто уважительно, по имени-отчеству.
Думаю, что Андропов для Генерального был приятным собеседником даже в сложных делах, потому что, задавая какой-то вопрос, Андропов сам же ненавязчиво, в форме совета, подсказывал и ответ, не заставляя Генерального ломать голову. Он как бы щадил Брежнева, вначале – учитывая его занятость, потом – болезнь. Эта манера разговора с вышестоящим руководством была в традициях органов безопасности. Даже на нашем уровне, если кто-то обращается, скажем, к генералу с каким-то вопросом, то должен заранее вникнуть в суть, проанализировать все "за" и "против" и держать в уме предполагаемый ответ начальства.
Мне неоднократно приходилось быть свидетелем разговора Брежнева с Андроповым. Юрий Владимирович входил – всегда спокойный, рассудительный: "У меня, Леонид Ильич, несколько вопросов". Задавал четко, кратко, при этом как бы извинялся за то, что вынужден отвлекать Генерального от других важных дел. Брежнев обычно задумывался, а Андропов аккуратно заполнял паузу: "Думаю, надо поступить таким образом, как вы считаете?"
Все вопросы решались как бы сами собой, на том беседа заканчивалась, если вдруг Брежнев не спрашивал:
– Ну, Юрий, скажи, что ты на ужин ешь? Как с весом борешься?
– Да никак не борюсь.
Но эти вопросы Леонид Ильич задавал чаще Тихонову, тот худенький был. Выслушает, потом вызывает Рябенко:
– Давайте мне на завтрак, обед и ужин то же, что Николай Александрович ест. Вон он сухой какой.
Виктория Петровна также очень уважала Андропова, его жену, которая, как и она сама, не интересовалась политикой и не вмешивалась в государственные дела мужа.
Подобная практика доверия соратникам приводила к тому, что Брежнев, к сожалению, часто не вникал в суть проблем, и теперь, спустя годы после его смерти, многое ему вышло боком. Ошибки или безответственность многих исполнителей легли пятном на Генерального. Все правильно: он руководил страной – он за все в ответе.
Именно в пору правления Брежнева вспыхнуло движение диссидентов, отказников, которые вынуждены были покидать Родину или которых просто выдворяли за границу, отправляли в ссылки и лагеря. Самое удивительное, что лично Брежнев относился к диссидентам спокойно. Но приходил Андропов, как истинный коммунист, стоящий на столбовом социалистическом пути, докладывал, сам же давал ответы на поставленные вопросы, и Брежнев отвечал:
– Ну и давай занимайся. Если комитет считает, что…
Сахаров, Солженицын, Галансков, Гинзбург, Даниэль, Синявский, Максимов, Буковский… Андропов докладывал Брежневу по каждому имени. По каждому!
Или взять войну в Афганистане. Я хорошо помню, как во время визита в одну из социалистических стран Леониду Ильичу позвонил из Москвы Андропов и доложил, что Амин уничтожил Тараки и взял власть. Брежнев был и взволнован, и возмущен, стал вдруг рассказывать о Тараки как о национальном поэте, писателе, просто как о человеке – вспомнил добром. Никакого разговора о вводе войск тогда не было и в помине.
Зато потом все члены Политбюро стали практически ежедневно собираться в Ореховой комнате. Это продолжалось несколько месяцев. Ю.Андропов, Д.Устинов, А.Громыко – руководитель госбезопасности, министр обороны и министр иностранных дел, – они внушали Брежневу мысли об опасности соседства войск стран Североатлантического блока на наших южных границах. Решили: введут "ограниченный контингент", и все встанет на свое место. И думать не думали, что война затянется на десять лет, что пятнадцать тысяч наших молодых ребят сложат там головы, что страна запятнает себя позором.
Собственно говоря, Брежневу ничего внушать уже было не нужно, в ту пору он уже мало что соображал.
Сейчас говорят, что именно Андропов повел решительную борьбу с преступностью, с коррупцией. Да, он – когда стал Генеральным секретарем. Но где же он был раньше? Вся информация находилась в его руках. Неужели бороться с преступниками нужно лишь на посту главы государства? (Кстати сказать, вся информация о Щелокове, Чурбанове, Галине также шла к нему, но он не решался довести ее до Брежнева.)
Некоторые робкие попытки, впрочем, были.
В один прекрасный день я находился в кабинете Леонида Ильича, когда ему позвонил Андропов. Связь переключили с телефонной трубки на микрофон, все было слышно. Я поднялся, чтобы выйти из кабинета, но Леонид Ильич взмахом руки попросил остаться. Юрий Владимирович докладывал о первом секретаре Краснодарского обкома партии Медунове, говорил о том, что следственные органы располагают неопровержимыми доказательствами того, что партийный лидер Кубани злоупотребляет властью, в крае процветает коррупция.
Как обычно, Брежнев ждал конкретного предложения.
– Что же делать?
– Возбуждать уголовное дело. Медунова арестовать и отдать под суд.
Брежнев, всегда соглашавшийся, долго не отвечал, потом, тяжело вздохнув, сказал:
– Юра, этого делать нельзя. Он – руководитель такой большой партийной организации, люди ему верили, шли за ним, а теперь мы его – под суд? У них и дела в крае пошли успешно. Мы одним недобросовестным человеком опоганим хороший край… Переведи его куда-нибудь на первый случай, а там посмотрим, что с ним делать.
– Куда его перевести, Леонид Ильич?
– Да куда-нибудь… Заместителем министра, что ли.
На этом разговор закончился. Он продолжался минут десять.
Леонид Ильич был очень огорчен: Медунов – его ставленник – подвел его. В том, что Андропов сказал правду, Брежнев не сомневался.
Медунов из обоймы руководителей не выпал еще и потому, видимо, чтобы не было разговоров, утечки информации.