По выходе я узнала, что в императора стреляли при выходе из сада. Эта новость потрясла меня настолько, что я заболела, я столько плакала, мысль, что такой ангел доброты имеет врагов, желающих его смерти, мучила меня. Этот день еще сильнее привязал меня к нему; я думала лишь о нем и хотела выразить ему свою радость и благодарность Богу, что он спасся от подобной смерти. Я была уверена, что он испытывает такую же потребность меня увидеть. Несмотря на волнения и дела, которыми он был занят днем, он вскоре после меня приехал в институт. Эта встреча стала лучшим доказательством, что мы любим друг друга.
Вернувшись домой, я очень долго плакала, так я была растрогана видеть его счастливым от встречи со мной, и после долгих раздумий решила, что сердце мое принадлежит ему".
Как видим, любовь приходит и уходит, независимо от нашей воли, и порой для ее вспышки оказывается необходимым выстрел террориста из подпольной группы. Как говорится, что имеем, не храним, а по-настоящему что-то ценить мы начинаем только при риске это потерять.
После неудавшегося покушения их прогулки возобновились, но все уже было не так, как раньше. О своих ощущениях Екатерина писала:
"Я имела счастье вновь его увидеть 1 июля. Он был на коне, и никогда я не забуду его радость при встрече. В тот день мы впервые оказались наедине и решили не прятать то, что нас переполняло, счастливые от возможности любить друг друга. Я объявила ему, что отказываюсь от всего, чтобы посвятить себя любви к нему, и что не могу больше бороться с этим чувством. Бог свидетель невинности нашей встречи, которая стала истинным отдохновением для нас, забывших целый свет ради чувств, внушенных Богом. Как чиста была беседа в те часы, что мы провели вместе. А я, еще не знавшая жизни, невинная душой, не понимала, что другой мужчина в подобных обстоятельствах мог бы воспользоваться моей невинностью, но он вел себя со мной с честностью и благородством человека, любящего и уважающего женщину, обращался со мной, как со священным предметом, без всякого иного чувства - это так благородно и прекрасно! С того дня мы каждый день встречались, сумасшедшие от счастья любить и понимать друг друга всецело. Увы! Радость всегда недолга. Он сообщил однажды, что должен ехать в Москву на несколько дней, а затем переехать в Царское Село. Для меня это было ужасным горем, и кошмар разлуки стал пыткой".
* * *
Даже самые неприступные крепости иной раз сдаются. Весной того же 1866 года умерла мать Екатерины Долгорукой. Страшась одиночества, она всем сердцем потянулась к Александру, который по возрасту годился ей в отцы. И вот летом 1866 года в одном из дворцов Петергофа княжна наконец уступила Александру И. Потом она весьма элегантно выразила то, что с ними произошло:
"Я отдала ему с радостью единственную связь, которой нам еще недоставало, которая при таком обожании была счастьем".
Дело было так. В июне 1866 года в Петергофе праздновалась очередная годовщина свадьбы Николая I и Александры Федоровны. В трех верстах от главного Петергофского дворца находился небольшой замок Бельведер, покои которого предоставили гостям праздника. Сюда и привезли ночевать Екатерину Долгорукую, и здесь-то она впервые отдалась императору. В ту же ночь он сказал ей:
- Сейчас я, увы, несвободен, но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне я считаю тебя своей женой перед Богом, и я никогда тебя не покину.
Заметим, что "стать свободным" Александр мог только после смерти своей законной жены, императрицы Марии Александровны, тогда уже часто хворавшей. Так что клятва его, которую он обязательно сдержит, звучала как-то жутковато.
Об этом событии Екатерина писала так:
"26 августа мы провели памятный день. Он поклялся мне перед образом, что привязан ко мне навсегда и единственная его мечта - жениться на мне, если когда-нибудь он станет свободен. Он потребовал от меня такой же клятвы, которую я дала с радостью".
К тому времени она уже была фрейлиной императрицы Марии Александровны, хотя фрейлинских обязанностей почти не исполняла (императрице тяжело было видеть эту красивую девушку подле себя). Постепенно регулярные встречи с влюбленным монархом сделали свое дело. Екатерина стала привыкать к императору, начала позволять себе видеть в нем не только владыку, но и приятного мужчину, встречала его улыбкой, перестала дичиться.
В то время ему было сорок семь лет, и он оставался еще очень привлекательным мужчиной, находившимся в самом расцвете зрелости. Во всяком случае, французский писатель-романтик Теофиль Готье, побывавший в эти годы в России, оставил следующий портрет императора:
"Александр II был одет в тот вечер в изящный восточный костюм, выделявший его высокую стройную фигуру. Он был одет в белую куртку, украшенную золотыми позументами, спускавшимися до бедер… Волосы государя коротко острижены и хорошо обрамляли высокий красивый лоб. Черты лица изумительно правильны и кажутся высеченными художником. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому цвету лица, обветренному во время долгих путешествий. Очертания рта так тонки и определенны, что напоминают греческую скульптуру. Выражение лица, величественно спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой".
Мы уже знаем, что Александр II не был "юбочником". Он искал настоящего чувства, и в этом чувстве его привлекали не столько высокий романтизм или острые ощущения, сколько желание обрести подлинный покой, тихий и прочный семейный очаг.
Много месяцев он провел в "осаде", во время которой Екатерине даже удавалось избегать их встреч. Но однажды их взгляды встретились, она вздрогнула от внезапного сердечного потрясения и словно переродилась. Случился "памятный день". Она полюбила Александра то ли от жалости и сострадания к влюбленному в нее взрослому человеку, то ли потому, что просто пришло время влюбиться и ей. Причем чувство ее вдруг оказалось настолько сильным и всепоглощающим, что она не понимала, как могла противиться ему в течение целого года, как не полюбила этого человека раньше.
* * *
По свидетельству графини А. А. Толстой, при дворе все сначала приняли новый роман императора за очередное увлечение. В своих "Записках фрейлины" она пишет:
"Я не приняла в расчет, что его преклонный возраст увеличивал опасность, но более всего я не учла того, что девица, на которую он обратил свой взор, была совсем иного пошиба, чем те, кем он увлекался прежде… Хотя все и видели зарождение нового увлечения, но ничуть не обеспокоились, даже самые приближенные к императору лица не предполагали серьезного оборота дела. Напротив, все были весьма далеки от подозрения, что он способен на настоящую любовную интригу; роман, зревший в тайне. Видели лишь происходившее на глазах - прогулки с частыми, как бы случайными встречами, переглядывания в театральных ложах и т. д. и т. п. Говорили, что княжна преследует императора, но никто пока не знал, что они видятся не только на публике, но и в других местах, - между прочим, у ее брата князя Михаила Долгорукого, женатого на итальянке".
Все изменилось, когда Александр II вручил Екатерине ключ от своих апартаментов в Зимнем дворце. С этого дня ничто не могло помешать им любить друг друга. Три-четыре раза в неделю Екатерина тайно приходила в Зимний дворец, собственным ключом открывала низенькую дверь и проникала в уединенную комнату первого этажа, некогда служившую кабинетом императора Николая I. Отсюда по потайной лестнице, ведущей в царские апартаменты, она поднималась на второй этаж и, трепещущая то ли от страха, то ли от предвкушения встречи, оказывалась в объятиях своего возлюбленного.
Как разгневался бы император Николай I, если бы увидел, что его сын Александр, как будто в насмешку над ним, хранителем семейной морали, избрал местом любовных встреч именно его комнаты! Николай считал, что морганатические браки оскверняют трон. Да и сам Александр в 1865 году, незадолго до начала своего романа, поучал своего сына Сашу (будущего императора Александра III): "Не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье - это расшатывает трон… В нашей семье не было ничего серьезней гостинных интрижек".
Но теперь все было иначе. Биограф Александра пишет, что "эта поздняя страсть обратилась в главный импульс его жизни: она подавила обязанности супруга и отца, оказала влияние на решение основных политических вопросов, подчинила его совесть и все его существование вплоть до самой смерти".
Что же произошло с ним? Чем так покорила государя эта молоденькая провинциалка?
Возможно, именно своей юной невинной чистотой. Действительно, Екатерина долго не понимала, как же можно вступать в какие-то отношения без любви. И потом, ведь перед ней был сам государь, особа священная… Словом, в отличие от других женщин, она не сразу поддалась его чарам. Удивленный таким упорством девицы, император вдруг всерьез ею заинтересовался, взглянул на нее другими глазами и увидел в ней человека, личность… И тогда он увлекся ею всерьез, стал, как юный корнет, искать с ней свиданий в парках и иных уединенных местах, тронул ее какой-то своей внутренней беззащитностью и постепенно завоевал ее любовь.
* * *
Когда княжна Долгорукая, смущенно оглядываясь и прикрывая стыдливо лицо, стала регулярно появляться у императора, придворные, посвященные в тайны царских покоев, зашушукались. Слухи быстро дошли до родственников княжны, и те поспешили увезти ее в Неаполь. Как любил повторять Наполеон, единственная возможная победа над любовью - это бегство, и родственники сочли, что лучше будет увезти Екатерину куда подальше. Как говорится, от греха. Да, они мечтали о замужестве княжны, но император… И это при живой императрице… Скандал никому не пошел бы на пользу.
Старший брат Екатерины был женат на прекрасной неаполитанке маркизе де Черчемаджиоре. Узнав о скандальной связи своей золовки с государем, та поспешила увезти ее в Италию. Екатерина была в отчаянии. Но император, заботясь о ее репутации, тоже советовал ехать - и плакал. Перед отъездом снова были взаимные клятвы, а потом пошла интенсивная переписка, которая в целом, по подсчетам биографов, насчитывает около шести тысяч посланий, начиная с обстоятельных писем и кончая маленькими записками.
Вот, например, что писал Александр Екатерине из Петербурга 6 марта 1867 года:
"Весь день был так занят, что только сейчас могу наконец приступить к любимому моему занятию. В мыслях я ни на мгновение не покидал мою обожаемую шалунью и, встав, первым делом поспешил со страстью к любезной карточке, полученной вчера вечером. Не могу наглядеться на нее, и мне бы хотелось броситься на моего Ангела, прижать его крепко к моему сердцу и расцеловать его всего и везде. Видишь, как я тебя люблю, моя дорогая, страстно и упоенно, и мне кажется, что после нашего грустного расставания мое чувство только растет день ото дня. Вот уж точно я тобою только и дышу, и все мысли мои, где бы я ни был и что бы я ни делал, постоянно с тобою и не покидают тебя ни на минуту. Все утро прошло за работой и приемами. Только к трем часам смог выйти, чтобы сначала сделать свою скучную прогулку, впрочем, более приятную благодаря погоде, солнце и до семи градусов тепла. Но ты не можешь себе представить, насколько все эти лица, которые я вынужден видеть каждодневно, мне прискучили. Страх как надоели! Потом я отправился навестить старшего сына… От него мы пошли с его женой в Екатерининский институт, что я им давно обещал… Но ты знаешь, душа моя, почему сердце мое больше лежит к Смольному. Во-первых, потому, что, бывало, я там тебя видел, а во-вторых, теперь там твоя милая сестра, которая нас так любит обоих. Ты ведь поймешь, дорогая, как мне не терпится туда заглянуть, особенно сейчас, когда я знаю, что твоя сестра должна передать мне твое письмо. Для меня настоящая пытка обязанность откладывать этот счастливый момент исключительно из осторожности, чтобы не возбудить внимания слишком частыми визитами. Так все происходит на этом свете, большую часть времени приходится делать противоположное тому, что на самом деле хочется. А в особенности, к несчастию, мы можем прилагать это к нам. Надеюсь, когда-нибудь Бог нам воздаст за все жертвы, какие мы должны приносить сейчас одну за другой. Девицы в Екатерининском институте очень мило пропели несколько вещей, затем мы присутствовали при их обеде, а при отъезде они сбежались к моей невестке и ко мне, и каждая хотела поцеловать наши руки, так что просто пришлось бороться. В Смольном, слава Богу, до этого еще никогда не доходило.
К обеду было несколько человек, остаток вечера я провел за работой, на полчаса прервавшись для чая и небольшой прогулки в санях при великолепном лунном свете, с которой я только что вернулся. Буду теперь читать Евангелие 21-ю главу Деяний Апостолов, помолюсь за тебя и лягу спать, мысленно прижимая тебя, мое все, к твоему сердцу. Люблю тебя, душа моя, без памяти и счастлив, что принадлежу тебе навсегда".
Всем известно, что препятствия лишь разжигают любовь, вот и поездка Екатерины в Италию только еще больше разожгла ее безумную страсть. Страдал от разлуки и Александр. Вот что писала об этом Екатерина:
"Бедный император был как неприкаянный, его письма были полны грусти, и моральное состояние сказывалось на его здоровье: у него появилась бессонница, он худел. От разлуки он сделался безумно грустен".
* * *
В 1867 году Наполеон III пригласил русского императора посетить Парижскую Всемирную выставку. Визит Александра во Францию не планировался, к тому же он был опасен, поскольку в Париже осело много поляков, покинувших родину после неудачного восстания 1863 года.
Однако уже в июне 1867 года Александр прибыл в столицу Франции. Узнав об этом, примчалась туда и Екатерина, и французская полиция, бдительно следившая за безопасностью русского высокого гостя, начала аккуратно фиксировать его ежедневные тайные свидания, ставя о них в известность своего монарха.
А вот что рассказывает об этом шеф русских жандармов и начальник Третьего отделения граф П. А. Шувалов, который имел в своем распоряжении все возможности для того, чтобы быть максимально осведомленным о передвижениях своего императора:
"В первый же день нашего приезда в Париж государь отправился в оперу, но пробыл там недолго, найдя, что спектакль скучен. Мы вернулись вместе с ним в Елисейский дворец, довольные, что можем наконец отдохнуть после трудного дня. Между одиннадцатью часами и полуночью император постучал в дверь графа Адлерберга. "Я прогуляюсь пешком, - сказал он, - сопровождать меня не нужно, я обойдусь сам, но прошу, дорогой, дать мне немного денег". - "Сколько нужно?" - "Даже не знаю, может быть, сотню тысяч франков?"
Адлерберг тут же сообщил мне об этом странном случае, и, поскольку в моем распоряжении находились мои собственные агенты (не говоря уже о французской полиции), которые должны были издали следовать за государем, куда бы он ни направлялся, я остался почти спокоен. Мы вернулись в свои комнаты, конечно, позабыв о сне, ожидая с минуты на минуту возвращения императора. Но когда пробило полночь, потом час и два, а он не появлялся, меня охватило беспокойство, я побежал к Адлербергу и застал его тоже встревоженным. Самые страшные предположения промелькнули у нас в душе.
Полицейские агенты, которым было поручено вести наблюдение за императором очень деликатно, могли упустить его из виду, а он, плохо зная расположение парижских улиц, легко мог заблудиться и потерять дорогу в Елисейский дворец. Словом, мысль об императоре, одиноком в столь поздний час на улице со ста тысячами франков в кармане, заставила нас пережить кошмарные часы. Предположение, что он мог быть у кого-то в гостях, даже не пришло нам в голову; как видите, это доназывает наше полное неведение относительно главных мотивов его поступков.
Наконец, в три часа ночи он вернулся, даже не догадываясь, что мы бодрствовали в его ожидании. Что же произошло с ним этой ночью? Выйдя на улицу, император нанял фиакр, нагнулся под фонарем, прочитал какой-то адрес, по которому велел извозчику вести его на улицу Рампар, номер такой-то. Прибыв на место, сошел с фиакра и прошел через ворота во двор дома. Он отсутствовал примерно минут двадцать, в течение которых полицейские с удивлением наблюдали, как он безуспешно возился с воротами. Император не знал, что нужно было потянуть за веревку, чтобы дверь открылась, и оказался в ловушке. К счастью, агент, занимавшийся наблюдением, сообразил, в чем дело. Толкнув ворота, он быстро прошел в глубь двора мимо императора, как бы не обращая на него внимания, и таким образом дал возможность императору выйти. Извозчик ошибся номером, и дом, указанный императором, оказался в двух шагах. На этот раз он вошел туда беспрепятственно".
При встрече Александр сказал Екатерине:
- Все время, проведенное тобой в Неаполе, я не желал приблизиться ни к одной женщине.
Теперь вновь ничто не могло помешать их любви. Они встречались в Елисейском дворце, где поселился Александр и где тоже было немало потайных лестниц и комнат. Сама Екатерина жила в скромной гостинице, а по вечерам через потайную калитку на улице Габриэль и авеню Мариньи приходила к своему возлюбленному. Она была счастлива и писала:
"Как лихорадочно ждали мы этой минуты счастья после пяти месяцев мучений. Наконец настал счастливый день, и мы поспешили в объятия друг друга".
В оставшееся от любовных свиданий время Александр все же встречался с Наполеоном III и императрицей Евгенией, сильно заинтересованными в сближении с Россией. Но тут на Александра снова было совершено покушение, на этот раз польский эмигрант Антон Березовский стрелял в него, когда он ехал в карете с Наполеоном III. Но и на этот раз горе-террорист промахнулся. После этого приближенные Александра постарались ускорить его отъезд из небезопасной Франции.
И вновь последовала вынужденная разлука, о которой Екатерина писала:
"Увы! Мы вновь должны были расстаться на многие месяцы - после такого счастья это было ужасающе. На этот раз я видела, что он безутешен и мысль покинуть меня сводит его с ума, тем более что я не знала, что будет. Я видела, что он будто бы тайком от меня обдумывает какое-то решение. Позднее он признался, что, обезумев от отчаяния, решился уехать со мной в Америку и не возвращаться более в Россию, что мысль страдать вдали от меня для него невыносима. Единственное, что его остановило, - это тягостные обстоятельства, которые бы от этого последовали для меня из-за людской злобы. Один Бог ведает, в каком состоянии мы были; с того времени я не переставала кашлять, совершенно ослабла и слегла. Врачи послали меня на курс лечения, от которого стало только хуже… Он был в сходном состоянии и жил лишь моими письмами, а его были для меня единственным утешением. Мы жили лишь надеждой встретиться в сентябре в Петербурге".
А вот еще одна из ее записей: