Ой, извините, ошибочка вышла: последняя цитата – не из Машиного романа, а из "Красной Пашечки" – знаменитой пародии Александра Иванова на душещипательные дамские сочинения ныне забытой Людмилы Уваровой. Однако не вина рецензента, если патопсихологическая проза Маши Трауб сама по себе тяготеет к пародии. Тем более что читатели, которым предназначена эта кладбищенская литература, едва ли заметят подвох.
Многотиражка
Татьяна Устинова. Неразрезанные страницы: Роман. М.: Эксмо
На недавней встрече писателей с премьер-министром России Татьяна Устинова назвала себя совестью нации. Дело, в общем, житейское: в свое время бухгалтер из романа Ильфа и Петрова называл себя вице-королем Индии, а еще раньше гоголевский титулярный советник провозглашал себя королем Испании. Правда, в момент всех этих судьбоносных заявлений Берлага активно косил под сумасшедшего, а Поприщин уже безвозвратно спятил. Устинова же Татьяна Витальевна, напротив, пребывает сегодня в здравом уме, трезвой памяти и даже, кажется, не замечена в употреблении легких курительных смесей.
Чуть позже писательница разъяснила журналистам смысл своей фразы. Все дело в "многомиллионной аудитории". То есть право пишущего человека именовать себя гордым словом на букву "с" прямо пропорционально количеству проданных экземпляров. Таким образом, у Андрея Платонова, например (тираж одного тома в новом собрании сочинений издательства "Время" – 3 тысячи), шансов стать совестью нации в 46,7 раза меньше, чем у самой Татьяны Витальевны: стартовый тираж ее романа "Неразрезанные страницы" – 140 тысяч.
В названном романе, где речь идет о писателях и издателях, вакансию alter ego Устиновой прочно занимает ее любимая героиня – автор популярных женских детективов Маня Поливанова (она же Марина Покровская). Манины тома, выставленные на полках книжных супермаркетов между Стивеном Кингом и Марселем Прустом, приносят читательницам радость, издателям счастье, книгопродавцам доход. Маня не истощена фитнесом и не считает калорий, зато она "добрая, славная и преданная". Гонорары тратит на ближних, дает в долг без отдачи, выручает попавших в беду, спонсирует больных, а сама порой еле-еле наскребает себе на гамбургер (где уж там уж слетать на уик-энд в Париж!). Именно героини, подобные Мане и по мироощущению, и по габаритам, в финале романов Устиновой обычно обретают приз – прекрасного принца, перевязанного ленточкой. А тощим смазливым стервозам, не вылезающим из спортзалов и плетущим интриги, в итоге достанется шиш без масла, презрение народа и суровое: "Пройдемте!" Ведь каждая вторая худющая гадина тут причастна к уголовщине, без которой детектив – не детектив.
Новый роман начинается с трупа, а среди мотивов преступления опять лидирует зависть к тому, кто популярен и успешен. В предыдущей книге о Мане, "С небес на землю", злодеями оказывались блогерша-неудачница, которая тщетно пыталась раскрутиться в качестве романистки, бездарный редактор, который безуспешно продвигал блогершу, и бездарный же литагент, который, обобрав до нитки подопечного писателя, продолжал ему подло мстить. В новом романе жертвой заговора становится знаменитый телеведущий Сергей Балашов. По подозрению в убийстве арестован невинный человек, но к финалу героиня его обязательно спасет. История смахивает не на шахматную партию, а на игру в поддавки: главный сыщик, полковник Никоненко, с самого начала на Маниной стороне…
"Я только и делаю, что ставлю перед обществом вопросы, несмотря на то что пишу детективы", – поведала Устинова в уже упомянутом интервью. Что ж, перечислим несколько вопросов, обнаруженных в ее романе: "Оль, чего с этими котлетами?", "Кто хочет компоту?", "Я что, когда-нибудь отказывал тебе в деньгах?", "Она бросает меня?", "Вы худеете к лету?", "Девушка, вы что, больны?", "У вас с мозгом что-то?".
На все те вопросы даны четкие ответы, однако этого мало. Если предположить, что у романов Устиновой есть сильные стороны, то детективная интрига к ним точно не принадлежит. Писательница может закрутить сюжет, но когда настает черед его раскручивать, она отделывается какой-то обидной для законов жанра скороговоркой. Концы с концами упорно не сходятся, из кустов величественно выплывают рояли, с небес спускаются роковые совпадения, заказчицей злодейства оказывается эпизодическая идиотка (да, молодая, да, тощая), а исполнителем – чуть ли не дворник. Зато в личной и творческой жизни любимой героини все хорошо. Ее новый роман наверняка разойдется огромным тиражом, и, значит, Маню тоже можно будет причислить к совести нации…
Впрочем, стоп: раз главный критерий – количество потребителей товара, то совестью придется считать все-таки не сочинительниц женских детективов, а производителей дешевой водки. У нее-то, к великому сожалению, и впрямь самый большой в России тираж.
Увезу себя я в тундру
Татьяна Устинова. Где-то на краю света: Роман. М.: Эксмо
Остановите на улице прохожего и попросите продолжить фразу: "Губернатор Чукотки Роман…" Вам наверняка ответят: "…Абрамович!" Между тем администрацию Чукотского автономного округа последние шесть лет возглавляет хоть и Роман, но Копин – юрист, который на восемь лет моложе знаменитого предшественника. Его лицо не отмечено печатью гламурной небритости, как у хозяина "Челси", зато он постоянно носит очки в модной оправе.
Вы спросите, при чем здесь очередной детективный роман Татьяны Устиновой? Терпение, читатель. Сочинительница книги "Где-то на краю света" – женщина практичная. В отличие от коллеги Дарьи Донцовой, разбавляющей произведения product placement, то есть скрытой рекламой, в умеренных пропорциях (в среднем на один труп – один сорт макарон), Татьяна Витальевна не мелочится. По сути, весь ее новый роман является одним большим product placement. В роли рекламируемого товара выступает отдельно взятый субъект Российской Федерации, со столицей в Анадыре…
Итак, брошенная любовником-начальником московская барышня Лиля Молчанова ("длинные ноги и выдающийся во всех отношениях бюст") в слезах и соплях отправляется в командировку на Чукотку. Девушка наивна, полна предубеждений и уверена: этот край торосов и белых медведей – жуткая дыра. Но, сойдя с самолета, Лиля попадает в край чудес. Здесь и "свет вокруг другой, лазоревый, чистый", и "никто ничего не ворует", и даже начальник погранотряда не ругается матом.
О том, что "губернатор у нас правильный мужик", героиня слышит сразу после прилета. Этот Роман "та-а-акой интересный! В очках", он "не болтун какой-нибудь, а человек дела". Конечно, он пока не бог и не может улучшить климат, но все прочее совершенствует. "Он как пришел сюда, на Чукотку, так сразу стал зимники строить, ну дороги, жилье ремонтировать, много всякого!" Губернатор добавил Анадырю красок, чтобы глаза не уставали, и поставил всюду ретрансляторы, чтобы донести до каждого стойбища музыку и новости. Он носит джинсы, катается на сноуборде и обладает чувством юмора. Лиля могла бы влюбиться в главу региона, если бы уже не успела влюбиться в его брата – принца с радио "Пурга". С ним она и останется на Чукотке, наплевав на Москву.
Вы скажете, что любовь – это прекрасно, но хотелось бы детектива. Ладно, будет вам труп, дождитесь страницы 66. Но только помните: штамп – не сноуборд, он вывезет и без креплений. Эпизодического чукчу-охотника зовут Коля Вуквукай? Значит, ожидайте встречи со словом "однако". Другого эпизодического героя зовут Лева Кремер и он местный еврей? Значит, читателю не избежать словечка "таки". Ну а если Кремер через двадцать страниц после кончины Вуквукая скажет, что это не самоубийство, а убийство, в финале таки оно и будет. Конечно, преступление окажется нетипичным, не вполне даже местным, имидж Чукотки не пострадает. Писательница верна заветам тов. Саахова: если преступник, то "не из нашего района!"
Штамп – еще и отличный стройматериал в условиях мерзлоты; можно использовать готовые блоки. Девушка "уставилась Преображенцеву в лицо, как будто впервые его увидела". Уже было? О, неоднократно! "Степан уставился на него, как будто впервые увидел" ("Большое зло и мелкие пакости"). "Тереза Васильевна поджала губы и взглянула на Женьку, как будто впервые увидела" ("Сразу после сотворения мира"). Еще примеры? Пожалуйста. "Лиля Молчанова потерлась щекой о его скулу". Было? Было! "Она шмыгнула носом и потерлась щекой о его плечо" ("Жизнь, по слухам, одна"). "Она потерлась щекой о его свитер" ("Седьмое небо"). "Он потерся щекой о ее волосы" ("Отель последней надежды"). "Ольга потерлась щекой о его плечо, он сильнее прижaл ее к себе" ("Всегда говори всегда-2"). И так далее. Статического электричества, возникшего при трении героев Устиновой, хватит на обогрев всего Анадыря.
В мире живых нет разнообразия, в мире мертвых и подавно. Читаем в новом романе: "Дядя Коля был абсолютно, окончательно, непоправимо мертв". Случалось такое? И не раз. "Поперек дорожки лежал человек… Человек был абсолютно, непоправимо мертв" ("Неразрезанные страницы"). "Петр Борисович был абсолютно, непоправимо мертв… Окончательно и бесповоротно" ("Подруга особого назначения"). "На полу, прямо посреди ковра, ничком лежал человек… Он был непоправимо, чудовищно, абсолютно мертв" ("Саквояж со светлым будущим"). "Человек был мертв. Так безнадежно, так ужасающе мертв" ("Близкие люди"). И др., и пр.
Будь романы Устиновой не детективами, а фантастикой, можно было бы подумать, что один и тот же труп кочует – на манер зомби – из одной книги в другую: то здесь безнадежно приляжет, то там бесповоротно прикорнет. Кстати, это и неплохой задел на будущее. Если новый контракт придет с острова Гаити, Устинова в следующем романе может без труда отрекламировать тамошний культ вуду. Рука набита.
Сами посудите
Татьяна Устинова, Павел Астахов. Я – судья. Кредит доверчивости: Роман. М.: Эксмо
Будущие соавторы этой книги – писательница и штатный борец за права ребенка – неоднократно встречались в суде. Не подумайте чего дурного: Татьяна Устинова и Павел Астахов были на одной стороне. Да и суд вообще-то был игрушечным, поскольку слушания проходили в эфире канала "Рен ТВ". Приглашенные актеры рвали в клочья мексиканские страсти, изображая ответчиков и истцов, Павел Алексеевич в парике и мантии играл роль справедливого судьи, а Татьяна Витальевна по ходу программы делилась со зрителями разнообразными криминально-бытовыми случаями.
Этот жизненный телеопыт, надо думать, и подтолкнул Устинову с Астаховым к созданию совместной книжной серии "Я – судья". Первый роман, с подзаголовком "Божий дар", вышел четыре года назад. Во втором главные герои те же: судья Лена Кузнецова и прокурор Никита Говоров. Лене – тридцать пять, она мать-одиночка, воспитывает дочь Сашу и вечно улаживает проблемы младшей сестры-разведенки Наты, мамы юного Сеньки.
С жанровой точки зрения, роман двух соавторов особого интереса не представляет. Брачный аферист Владик, который для получения банковских кредитов использует паспорта потенциальных жен, сразу весь как на ладони. И если он арестован не на 20-й странице, а на 306-й, то лишь потому, что у романов фиксированный объем. Ради него приходится оглуплять даже положительных персонажей. К примеру, симпатичный авторам опер Таганцев только после долгих мучительных раздумий соображает, что подпись под вызвавшим споры кредитным договором может быть, пожалуй, и поддельной!
Среди соавторов первую скрипку играет Устинова, хотя ее однообразное дамское щебетанье ("искорки вспыхнули в ее глазах", "его глаза потемнели от обиды", "не скрывая своих тайных желаний, рассматривал каждый изгиб" и пр.) все же иногда прерывается тяжелыми астаховскими пассажами, типа: "В случае если предоставление необходимых доказательств затруднительно для сторон и других участвующих в деле, суд по их ходатайству оказывает содействие в собирании и истребовании доказательств". Это, заметим, не судебная речь героини, а внутренний монолог повествователя.
Написание детектива было, похоже, не единственной целью авторов. И Устинова, и Астахов наверняка догадываются, что в нынешней России судей не любят даже больше, чем депутатов. По подсчетам социологов "Левада-центра", судебной власти не доверяют свыше 45 % граждан – причем скепсис в первую очередь распространяется на сотрудников райсудов. Верховный суд парит в заоблачных высях, зато работники первой инстанции с их, мягко говоря, малопопулярными решениями – у всех на виду. В последнее время некоторые из столичных судей могут посоперничать с поп-звездами и серийными маньяками по числу упоминаний в СМИ: Ольга Солопова из Басманного суда, Марина Сырова из Хамовнического, Ольга Боровкова из Тверского, Ирина Суменкова из Бабушкинского…
Как известно, у российского суда – женское лицо. Если в США женщины-судьи занимают менее трети вакансий, то у нас по стране – две трети. В Москве число женщин-судей превышает 70 % процентов, в Петербурге достигает 80 %. Не исключено, что книгами своей серии соавторы попытались, как могли, "очеловечить" русскую Фемиду. Вы, мол, думаете, что ее служительницы едят икру, носят часы за сто тысяч баксов и живут на Рублевке? А вот посмотрите на Лену! Она перебивается на одну зарплату, живет в казенной развалюхе (такие квартиры "показывают в сюжетах о неблагополучных семьях – тут подтек, там сломано, здесь ободрано"), ездит на бэушной "хонде" и ходит в чем попало ("ситуация с обувью складывалась катастрофическая"). В райсуде "зимой обогревателей не допросишься, летом – кондиционеров", "ответственность – сумасшедшая, загруженность – бешеная". Нервные стрессы, бессонница, почти никакой личной жизни, но все это – ради высокой цели: "Как чудесно, как замечательно, что к восстановлению этой справедливости я могу приложить свои силы, свои знания, интуицию и жизненный опыт".
В конце XVIII века Николай Карамзин, написав "Бедную Лизу", произвел революцию в умах современников утверждением "и крестьянки любить умеют!". Авторы книги о "бедной Лене" в начале XXI столетия решили доказать, что и под черной судейской мантией может биться трепетное сердце женщины, которая хочет только хорошего. "Моя мантия, как белый халат врача, – чтобы спасать жизнь, – с гордостью размышляет судья Кузнецова в финале, мимоходом путая черное с белым. – Чтобы глаза становились счастливыми вот так, сразу после нескольких моих фраз – точных, выверенных и справедливых".
О том, что у каждого процесса бывает как минимум две стороны – и, стало быть, после оглашения приговора всегда остаются и другие люди, с несчастными глазами, – героиня как-то не подумала. Забыла, наверное. Столько дел!
Суррогат начинает и выигрывает
Антон Чиж. Безжалостный Орфей: Роман. М.: Эксмо
Петербург, конец XIX века. Молодой и уже гениальный сыщик Родион Ванзаров признан умершим и оплакан друзьями – криминалистом Аполлоном Лебедевым и юным полицейским Колей Гривцовым. Но три месяца спустя выясняется, что слухи о смерти героя преувеличены. Ванзаров возвращается целехонек и включается в расследование нескольких похожих убийств. Одна за другой погибают три молодые женщины, отравленные хлороформом, и нет гарантий, что душегуб уже не присмотрел себе жертву номер 4…
Книги Антона Чижа выходят в серии "Интересный детектив", название которой – такая же бессмысленная тавтология, как "сладкий сахар" или "мокрая вода": всякое сочинение в названном жанре обязано быть интересным по определению – все прочее есть заведомый брак. Ныне существует множество жанровых подвидов (шпионский детектив, юмористический, политический, военный и пр.), и куда разумнее было бы не давать оценку романам, а просто маркировать их. Даже по краткому пересказу фабулы "Безжалостного Орфея" видно, что литпродукция Чижа попадает в разряд ретро-детективов, чья популярность у нас связана с "фандоринским" циклом Б. Акунина.
Собственно, каждому из трех упомянутых персонажей досталось по кусочку профессионализма Эраста Фандорина: Ванзарову – его наблюдательность и интуиция, Лебедеву – научный подход к уликам, а юноше Гривцову – пылкость и старательность молодого Эраста Петровича времен "Азазеля". Потому-то первые полтораста страниц, пока Ванзаров зачем-то притворяется трупом (смысл этой хитрости а-ля Шерлок Холмс или Джеймс Бонд в романе так и не раскрыт), расследование хромает на одну ногу. Но как только троица соединяется в единый полицейский организм, у душегуба не остается шансов избежать ареста.
Повествование соткано из литературных штампов. Тут и "непокорная челка", и "по щеке предательски скатилась слезинка", и "легкий холодок тронул бесстрашное сердце". Пытаясь хотя бы отчасти стилизовать текст "под XIX век", романист вынуждает персонажей выделывать кульбиты почище цирковых: "зацепили дальше некуда", "не удостоил напор и легким сомнением", "совершил в лице переворот к почтительности", "приняв строгое положение спины", "нашел себя свернувшимся калачиком" и т. п. Впрочем, среди акунинских клонов Чиж не худший. Он все же следит за исторической фактурой, делает познавательные сноски по ходу сюжета и обходится без явных анахронизмов. Другое дело, что персонажи почти лишены человеческих свойств, а потому трудноразличимы. Вот у Коли Гривцова "вспыхнула искорка надежды", через четыре страницы такая же "искорка надежды" мелькает в душе Лебедева, а еще сотню страниц спустя почти так же электрически заискрит в зрачках прекрасной авантюристки.
Главным героям книги Чижа не везет на индивидуальность. В сравнении с ними со всеми, вместе взятыми, Фандорин (не самый многогранный образ) кажется полифоническим героем русской классики. Ванзаров же, по воле романиста, выделяется среди прочих разве что пронзительно-голубыми глазами и воронеными усами, а Гривцов может похвалиться еще меньшим – лишь тонкими усиками. Лебедев назван "яркой до ослепления личностью", однако запоминается лишь яростным хрустом леденцов, которые носит с собой (дабы забыть о табаке). На протяжении двух третей книги читателя ежестранично преследует этот адский хруст, но едва криминалист возвращается к сигаретам и выкидывает жестянку с монпансье, он теряет единственную зримую черту: так уэллсовский Невидимка, размотав уродливые бинты, явил за ними зияющую пустоту.
"Безжалостный Орфей" балансирует на грани бульварщины, порой ее переступая. Автор, завязавший множество сюжетных узелков, в финале избавляется от них, не утруждая себя фантазией: подслушанные разговоры, роковые совпадения плюс потерянный и обретенный брат-безумец. Автор делает ставку в этом заезде на никогда не проигрывающую лошадку – на маньяка. Маньяк пренебрегает логикой, на него легко списать любой вывих сюжета (мозги маньяка, известное дело, потемки), а главное – маньяк хитер, и, значит, им может оказаться любой персонаж. Хоть Иван Иваныч, хоть Матильда Карловна, хоть лакей или брадобрей.
Казалось бы, поклонник ретро-детектива, привыкший к более тонкому сюжетному кружеву "фандорианы", должен с негодованием отвернуться от клона, а не обеспечивать ему тиражи. Но человек слаб. Между двумя последними романами про Эраста Петровича ("Весь мир театр" и "Черный город") прошло более трех лет, и чем заполнить паузу? Приходится довольствоваться суррогатом. Читатель оказывается в положении героини "Разгрома" А. Фадеева: Варя влюблена в одного, но, когда он не приходит, она машинально отвечает на ухаживания другого, вовремя оказавшегося под боком. "Но ведь это же Чиж… – думает Варя, – да, но ведь это же Чиж… откуда он, почему он?.. Ах, не все ли равно…"