В один из весенних дней 1937 года Джульет Пойнтц, не надев ни пальто, ни шляпы, вышла из своего дома и исчезла навсегда. Ни ее друзья, ни полиция не смогли узнать никаких подробностей ее исчезновения. Была ли она похищена и отправлена в Москву или убита и тайно захоронена? Некоторые подозревали Джорджа Минка, другие считали, что к этому делу приложил руку Шахно Эпштейн, человек НКВД и близкий друг Джульет Пойнтц. Но всё это всего лишь догадки. Может быть, прибыла "мобильная бригада" из-за границы, ликвидировала мисс Пойнтц, а потом, согласно правилам НКВД, спешно покинула страну.
Джульет Пойнтц была одной из случайных жертв большой чистки, другие важные агенты, такие, как Буков, Экхардт и Марсель, были отозваны в Россию. Многие выбирали рискованный путь и оставляли советскую службу.
Измена Чамберса в 1938-м, чьи идеологические расхождения с коммунизмом начались задолго до того, как он решил стать перебежчиком, стала большой потерей для аппарата. Чамберс выполнял множество сложных заданий. Он вместе с Джоном Шерманом и Майклом Либером основал Американский союз литераторов, который на самом деле был филиалом советской военной разведки и служил прикрытием для входящих в него "писателей".
Более важным шпионским делом Чамберса, проведенным под наблюдением Бориса Букова, была вербовка ряда правительственных чиновников, от которых он получал информацию. Когда Чамберс после шести лет работы отошел от дел, он знал очень много секретов и понимал, какая опасность ему грозит в случае измены.
Как только агент переходит на другую сторону, встает несколько вопросов. Как будет вести себя противоположная сторона? Заговорит ли перебежчик или нет? А если заговорит, то как много он скажет? Чамберс прекрасно понимал главный принцип: изменник не может быть спокоен за свою жизнь. Он знал об участи "Игнатия Рейсса", Джульет Стюарт Пойнтц и многих других, которые пытались стать перебежчиками. Но он знал и о других, которым удалось выйти из игры. Многие предпочитали молчание, но это редко спасало. Когда "Игнатий Рейсс" был убит в Швейцарии в сентябре 1937 года, Лев Троцкий сделал ряд выводов, которые он представил в статье "Трагические уроки", общий смысл которой сводился к следующему: лучшей мерой предосторожности против наемных убийц Сталина является полная гласность.
Колеблющийся и неуверенный, Чамберс пришел к Джею Ловстону за советом. Будучи убежденным, что публичное заявление обеспечит большую степень безопасности, чем просто исчезновение и молчание, Ловстон предложил устроить в своем офисе пресс-конференцию, на которой бывший советский агент рассказал бы всю историю советской разведки в Соединенных Штатах. Но Чамберс ушел, так и не решившись, а потом упорно избегал встреч с Ловстоном.
Колебания преследовали Чамберса десять лет. Целый год, как он признался потом, он жил в тревоге, "спал днём, а ночью бодрствовал с винтовкой или револьвером в руках, отзываясь на каждый шорох". Он готов был рассказать всё, но боялся за свою семью и самого себя. Потом он выбрал путь компромисса: открыть лишь часть своей истории, но не публично. В результате оказалось, что компромисс в подобных случаях не является лучшим решением.
Более года прошло после того, как Чамберс оставил службу в советской разведке, прежде чем он смог увидеться с помощником государственного секретаря Адольфом Берлем. Чамберс приехал в Вашингтон с намерением рассказать свою историю президенту Рузвельту, но его секретарь Мартин Макинтайр передал это дело Берлу, который отвечал за безопасность. Чамберс не все рассказал Берлу. Он сделал упор на связях коммунистов с определенными официальными лицами, но не стал раскрывать советское участие в шпионской деятельности, за исключением нескольких попыток раздобыть данные о кораблях. Он назвал Берлу ряд имен и выделил среди них Гарри Декстера Уайта и Абрахама Джорджа Силвермана, как наиболее активных и важных агентов, но просил, чтобы о них не сообщали в ФБР. В общем, Чамберс сделал только намеки, в то время как люди, имена которых он назвал в качестве коммунистов и прокоммунистов, имели прекрасные послужные списки в правительстве.
Берл не стал докладывать о Чамберсе президенту, но обсудил вопрос с Макинтайром, а тот сообщил о деле Рузвельту. Ни сам Берл, ни Рузвельт не предприняли никаких действий. Берл не обратился ни в ФБР, ни к офицерам службы безопасности государственного департамента. И дело было отложено на долгое время.
Прошло еще более двух лет, прежде чем Чамберс рассказал половину своей истории ФБР. И снова ничего не произошло. Коммунисты в правительственных учреждениях так и остались на своих постах, некоторые из них продвинулись по службе, продолжая поставлять информацию советской разведке. И только когда закончилась война и обстановка полностью изменилась, органы безопасности Соединенных Штатов начали тщательное расследование.
Незадолго до измены Чамберса Джон Шерман, второе лицо в подпольном трио Чамберс - Шерман - Либер, недовольный и перепуганный, оставил при помощи Чамберса советскую тайную службу и появился в Калифорнии как рядовой член легальной коммунистической партии. Советский аппарат молча и неохотно принял независимый поступок Шермана. Так закончилась карьера этого одаренного и многообещающего советского агента.
Последний член трио, Майклом Либер, остался верен своим советским хозяевам и после чистки. Он был литературным агентом многих известных писателей, среди которых был Эрскин Колдуэлл. Одним из его клиентов был даже Лев Троцкий. Это выглядит парадоксально: в то время, как Сталин заключал в тюрьмы и уничтожал троцкистов, один из его людей устраивал статьи Троцкого в наиболее популярные американские журналы. Ясно, что Либер делал все это с согласия своего начальства, потому что профессиональные связи с Троцким служили ему отличным прикрытием. Однако, когда настал пик чистки, шефы Либера, которые сами дрожали за свои жизни, приказали ему оставить своего знаменитого клиента.
Для Либера было не так просто выпутаться из этого дела. И он начал самым неуклюжим способом саботировать свою работу. Он срывал переговоры с издателями, скрывался от самого Троцкого, пока тот не отказался от услуг Либера. В апреле того же года Комитет по защите Льва Троцкого в Нью-Йорке, который готовил документы для предполагаемого процесса с целью оправдания коммунистического бунтаря, попросил Либера от имени Троцкого дать возможность ознакомиться с перепиской между автором и его агентом. Либер ответил комитету, что он уничтожил переписку. На самом деле он передал ее советским разведывательным органам.
Примерно в то же время внезапно произошло еще одно неприятное событие - арест Михаила Горина (настоящая фамилия Муромцев), советского гражданина и агента военной разведки, который служил в "Амторге", а в 1936 году был переведен в Лос-Анджелес под видом менеджера Интуриста. Горин не пользовался преимуществами дипломатического иммунитета. Его история только подтверждает всю беззащитность советских резидентов в США в те времена.
Одним из успешных действий "Горина"-Муромцева в Лос-Анджелесе была вербовка офицера секретной службы Соединенных Штатов Хафиза Салеха, который обладал секретной информацией по Японии. Горин с рекомендательным письмом от советского вице-консуда прибыл к Салеху с предложением о "сотрудничестве". Салех отказался, но у него были родственники в России, и, когда Горин стал упоминать о них, ситуация сразу же изменилась. Салех начал снабжать Горина секретными документами, в основном о разведке в Японии и о военно-морском флоте. Он передал в общей сложности 62 американских секретных документа, получив за это 1700 долларов.
Это сотрудничество могло продолжаться и дальше, если бы Горин не нарушил правила поведения агента. Через три года он был жестоко наказан за непростительную ошибку. Человек, которому он отдал почистить свой костюм, обнаружил бумаги в его карманах. Они явно принадлежали разведке Соединённых Штатов. Когда Горин и Салех были арестованы, советское посольство в Вашингтоне встревожилось: не было ли это преднамеренной "ошибкой" Горина? НКВД взялась за дело Горина. Надо было освободить его из тюрьмы как можно скорее и отправить его, если это возможно, обратно в Россию. Более суровые меры могли подождать.
Горин после ареста потребовал разрешения позвонить из Лос-Анджелеса в посольство и получил его. Когда он дозвонился до Константина Уманского, тогдашнего действующего посла, то попросил "инструкций" (еще одно нарушение правила - шпион, пойманный за руку, не должен спрашивать посольство об указаниях, как себя вести дальше). Уманский отправил на самолёте советского вице-консула Михаила Иванушкина (на самом деле человека из НКВД) из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, а сам поехал в государственный департамент, чтобы встретиться с государственным секретарем Самнером Уоллесом. Уманский перешел в наступление - это был характерный способ поведения, когда официальное советское лицо попадалось на шпионаже, - и резко возражал против ареста. Он требовал объяснений, почему Горина заставили говорить с советским послом по-английски. В целом он протестовал против "самовольных и противозаконных действий полиции".
Потом Уманский потребовал от Лоя Гендерсона из европейского отдела государственного департамента разрешения для представителя посольства на встречу с арестованным Гориным. Разрешение было дано.
Иванушкин прибыл в Лос-Анджелес и, естественно, испугался, что Горин "заговорит". Он отбросил все предосторожности и сказал Горину в присутствии агента ФБР, как ему следует себя вести, если ему предъявят обвинение в шпионаже. "Мы ни в чем не признаемся, - сказал Иванушкин, - и не станем делать никакого заявления в связи с найденными в костюме бумагами".
В течение расследования Уманский нервничал все больше, заявляя все новые и новые протесты госдепартаменту. Десятого марта 1939 года Уманский снова обсуждал дело Горина с Лоем Хендерсоном. Не сумев убедить Хендерсона в том, что американские власти ведут себя неправильно, Уманский сказал буквально следующее: "Мистер Хендерсон, должен вам сообщить, что если окружной прокурор не отзовёт дело до окончания следствия, то всё это может плохо кончиться".
Теперь дело выглядело так, будто правительство США должно было принести извинения советскому посольству. Уманский передал в государственный департамент ноту, в которой содержались осуждения и обвинения в адрес США по поводу дела Горина.
Государственный департамент не принял никаких мер, и дело Горина продолжалось. Михаила Муромцева-"Горина" приговорили к шести, а Хафиза Салеха - к четырем годам заключения. Более двух лет дело ходило по судам высших инстанций, но все апелляции были отклонены. В январе 1941 года Верховный суд Соединенных Штатов утвердил первоначальный приговор.
Через несколько дней Уманский снова посетил госдепартамент и потребовал, чтобы Горина отпустили и позволили уехать в Россию. Наконец соглашение было достигнуто, и в марте 1941 года госдепартамент и генеральный прокурор "порекомендовали" суду Лос-Анджелеса (по соображениям "государственной важности") отложить исполнение приговора.
Через несколько недель после урегулирования дела Муромцева-"Горина" в подобный скандал оказался замешан Гайк Овакимян, служащий "Амторга" и агент-ветеран НКВД в Соединенных Штатах. Арестованный в мае 1941 года, он должен был предстать перед судом за нарушение закона о регистрации иностранных граждан. Овакимян, сидя в тюрьме, потребовал для себя дипломатического иммунитета, заявив, что являлся агентом по закупкам оборонных товаров, хотя не имел права по политическим причинам заключать крупные сделки в этой сфере. Советское правительство внесло залог размером 25 тысяч долларов. Овакимяна отпустили, а вскоре разрешили выехать в Россию.
Активность разведки возрастала в годы, непосредственно предшествовавшие войне. Особенно бурную деятельность развернули в Соединенных Штатах немецкие и японские агенты. Шеф ФБР Эдгар Гувер заявил 20 июня 1939 года, что его агентство за последние пять лет расследовало примерно по 35 шпионских дел в год. А в 1939 году подобных дел уже было 1651. Объявляя первого сентября 1939 года антишпионскую кампанию в стране, генеральный прокурор Мэрфи заявил: "Не должно быть повторения ситуации 1917 года, когда демократия оказалась неподготовленной к противодействию шпионажу".
В 1939–1940 годах советские разведывательные аппараты, почти разрушенные в результате чистки, начали постепенно восстанавливаться. К моменту заключения советско-американского военного союза они достигли прежних размеров. Вспомогательный персонал военного атташе в Вашингтоне, уменьшенный, как мы видели, в предыдущие годы до немыслимого предела, в 1942 году был увеличен до шести, в 1943 году до семи, а в 1944 году - до девяти человек. В апреле 1941 г. генерал Илья Сараев был послан в Вашингтон в качестве военного атташе. Этот пост долгое время оставался вакантным. Новый военный атташе сыграл заметную роль в советской разведывательной работе в Соединенных Штатах.
Высокая активность разведки во время войны
В годы войны США заняли первое место в списке советских источников информации и объектов разведки. Информация, которую собирали в Европе агентства и отдельные шпионы, касалась локальных и чисто военных событий, её поток зачастую и вовсе прерывался. В Японии осенью 1941 года была разгромлена сеть Зорге. В 1942–1943 годах все взоры были устремлены на Вашингтон. Сотни советских официальных лиц пополняли штаты посольства, закупочных комиссий, консульств и субагентств в Соединенных Штатах и Канаде. И с каждой группой советских работников прибывало несколько человек из спецслужб.
Попытка скоординировать работу была предпринята в конце 1943-го, когда генерал Джон Р. Дин был послан в Москву в качестве главы военной миссии. Одной из целей этой миссии был обмен секретной информацией между советской военной разведкой и американским Управлением стратегических служб (УСС). По словам генерала Дина, он получил инструкции как можно меньше проявлять интерес к сведениям о России. Его шеф, генерал Маршалл, был убежден, что поиски такой информации не только не нужны, но будут раздражать русских и сделают невозможным оперативное сотрудничество.
Американская открытость контрастировала с русской секретностью. В Соединенных Штатах работали тысячи советских представителей, которым было разрешено посещать местные заводы, школы, присутствовать при испытаниях самолетов и другого вооружения. После открытия второго фронта в Италии, а позже во Франции и Германии, русских представителей охотно принимали в полевых штабах союзников и позволяли им наблюдать за всеми операциями по их желанию. Политика США состояла в том, что русские получали доступ к новым изобретениям в электронике и других областях. Каждый месяц генерал Дин получал список секретного американского оборудования, о котором можно было информировать русских, в надежде на то, что его можно было бы применить на русском фронте. На это великодушие или по меньшей мере хорошее отношение русские никогда не отвечали взаимностью, а только вели бесконечные споры, переговоры и устраивали всякие задержки.
В декабре 1943 года шеф УСС генерал-майор Уильям Донован, прибыл в Москву обсуждать несколько наивный проект связи и сотрудничества между разведывательными организациями двух стран. В беседах с руководителями советской военной разведки генералами П. М. Фитиным и А. П. Осиповым генерал Донован рассказал о способах засылки агентов на вражескую территорию, об их подготовке и оснащении. Он описал новые компактные рации, сообщил о пластической взрывчатке и т. д. Было решено, что, когда проект будет окончательно принят, полковник А. Г. Грауер со своим штатом прибудет в Вашингтон, чтобы представлять там советскую военную разведку. Однако в Вашингтоне появились сомнения в том, что советская разведка на американской территории будет держаться в законных рамках, и в марте 1944 года президент Рузвельт аннулировал этот план.
Пока Вашингтон колебался, Москва получила полную информацию другим путем. Дункан Ли, член группы Силвермастера в Вашингтоне, доложил в Москву по тайным каналам, что обмен миссиями между НКВД и УСС стал предметом обсуждения в правительстве США. Ли доносил, что все присутствующие на совещании, за исключением адмирала Лейхи, поддержали идею генерала Донована, даже шеф ФБР Эдгар Гувер не высказал никаких возражений. По словам Элизабет Бентли, в Вашингтоне бытовало мнение, что НКВД многие годы крутится вокруг Соединенных Штатов и будет гораздо проще, если русская разведка как-то легализуется.
Это происходило в начале 1944 года, накануне президентских выборов. Легализация советской разведки принесла бы значительные затруднения президенту и правительству, потому что пресса уже начала кампанию против шпионажа в Соединенных Штатах. В конце марта президент телеграммой информировал посольство в Москве о неодобрении плана, указав, что "внутренние политические соображения Соединенных Штатов были доминирующим фактором" при принятии этого решения.
Однако сотрудничество между американской миссией и советской военной разведкой в Москве продолжалось, хотя и на ограниченной основе. Генерал Фитин временами снабжал американцев некоторой скупой и недостоверной информацией, например - о неких контактах в Швейцарии и на Балканах, о судьбе американских агентов в Чехословакии, о методах подрывной работы в Германии. Американская помощь России была более существенной и важной. Генерал Дин писал: