Леонид Андреев ласково просит Шаляпина приехать к нему отдохнуть - в Териоки. Куприн (1919) передает приглашение спеть в Гатчине "Русалку" или другую оперу. Кустодиев просит жену Шаляпина разрешить сфотографировать писанный им же - Кустодиевым - великолепный портрет Федора Ивановича. Анна Павлова поздравляет Шаляпина (1921) с успехом его заграничных гастролей. Н. К. Метнер (1919) пересылает ноты своего романса на слова Пушкина "Мечтателю". К. И. Чуковский (1919) просит Шаляпина завершить начатое - диктовку воспоминаний о Горьком. А. В. Луначарский (1921) советует подписать контракт с американской кинофирмой "Несравненная Анна Павлова". Л. Б. Красин приглашает певца на обед. Демьян Бедный (1919) восхищается "водопадом" - Шаляпиным и приглашает его к себе в гости. Пишут Шаляпину Вл. И. Немирович-Данченко и К. С. Станиславский, поздравляя его с юбилеем (1919):
"За то, что мечты наши черпали веру и силу в ваших художественных достижениях;
за то, что в наших работах мы часто пользовались уроками, продиктованными вашим гением;
за то, что вы так высоко держите знамя сценического искусства - нашего искусства, - говорится в этом письме. - Московский Художественный театр в полном своем составе, со старыми и малыми, низко вам кланяется".
Пишут Шаляпину его первый учитель пения - Усатов, директор императорских театров Теляковский. Пиетет балерина Бронислава Нижинская. Пишут почитатели - молодые и старые. Пишут целые коллектив: "Великий Гений Мира - сын Российской Трудовой Семьи Федор Иванович! Прими от Имени Красного Революционного Кронштадта, товарищей моряков, солдат, рабочих и работниц Сердечное Российское спасибо за твой Великий дар твоего труда на святое дело Просвещения Молодой Российской Демократии и искреннее пожелание здравствовать Тебе и твоему семейству на многие, многие, многие лета…"
Моряки напоминают ему о его заслугах перед рабочим классом, - он воспевал народ, вместе с ним прошел его трудный путь. "Да здравствует Царство Социализма, - заканчивается это письмо. - Декабря \7 дня 1917 года".
Среди всех этих бумаг попадаются рисунки Шаляпина - замечательные по выразительности. Автошаржи. Автопортреты в образах Дон-Кихота, Ивана Грозного, Мефистофеля. "Пушкин по-футуристически". Портрет жены Исая Дворищина. Баса Мозжухина…
Сохранились автографы самого Федора Ивановича - поздравления "прекрасному театру ГАБИМА" и "Самому нежному другу моей души" - оркестру Мариинского театра.
Пачка писем Шаляпина к детям, - многие представляют собою рассказы в картинках: тут и фантастические чудовища, и гостиница, из которой он посылает письмо, и сам адресат, и сам автор.
Но интереснее всего письма его к И. Г. Дворищину. Писанные в первые годы после отъезда из Советской России и ясно передающие тогдашние настроения Шаляпина.
"Попал на старости лет на каторжные работы, - жалуется он в письме из Америки, помеченном 2 февраля 1924 года. - …Устал, брат, как собака!" И, опровергая слухи, распущенные про него желтой прессой, объясняет их обилием клеветников и завистников, "которые от злости не знают что и делать". "Как?.. Большевик?.. В Америке?.. Во Франции (я в июне буду петь в Гранд Опере в Париже)… И везде пускают?.. Да что же это? И деньги платят? И опять он, каналья, пьет шампанское? А?.. А мы?
- Вот то-то и есть - Вы! "Мы"! У вас копыта не вычищены и хвост паршивый - вот, тебе и "мы"".
"Я все больше и больше имею успех, - сообщает он в том же письме. - Теперь могу сказать, что сделался популярным в Америке и американцы не выговаривают моей фамилии, как прежде Чарлайпайн, а называют меня Шарлапин. Это уже что-нибудь…"
И снова - по поводу выставки, посвященной его жизни и творчеству: "Многие узнают, что хотя и трудно жилось во время революции - все-таки же артистов уважали, как нигде и никого. Это в особенности щелкнет по носу американцев".
И все же - возвращение в Россию откладывается. Шаляпин связан контрактами с Америкой, с Европой, с Австралией, с Новой Зеландией. Собирается в Китай, в Индию… Пишет о необходимости материально обеспечить себя на старости лет, проявляя непонимание происходящих у нас социальных процессов. Но в то время, - это видно из писем, - он еще полагает, что вернется в Россию. Можно только глубоко пожалеть, что возле Шаляпина не оказалось в ту пору людей, которые удержали бы этого великого художника нашего века от ложного шага, ставшего для него трагическим. Особенно досадно думать об этом, когда читаешь в письме из Нью-Йорка, написанном в конце 1924 года:
"Говоря по совести, до боли скучаю по дорогой родине, да и по вас по всех. Так хотелось бы повидать всех русаков, всех товарищей, поругаться с ними, а и порадоваться вместе. Стороной узнаю, что жизнь в СССР налаживается хорошо - уррра! Какие мы с тобой будем счастливые, - обращается он к Дворищину, - когда все устроит русский рабочий народ!"
Да, много ценного содержат эти неизвестные материалы для будущей биографии Ф. И. Шаляпина и для нашего представления о его отношении к Советской России и его положении на чужбине.
Кстати, потом выяснилось, что эти реликвии оставались во время войны без призора, часть из них была сложена в мешок и взята на сохранение Ленинградским театральным музеем.
После войны вещи снова вернулись в шаляпинскую квартиру. По мнению А. Ф. Синицына их место - в будущем музее Ф. И. Шаляпина. Я с ним согласен, но советую до времени передать их в Ленинградский театральный музей и печатаю в "Литературной газете" (1964, 29 февраля, № 26) статью "Что хранится на улице Графтио?" Синицын передает документы и вещи Шаляпина безвозмездно, материалы же дворищинского архива музей приобретает за деньги. Долго спустя после этого по телевидению показана передача из квартиры Шаляпина, а тексты, мною уже напечатанные, объявляются вновь открытыми в одном из журналов и в третий раз "открываются" на страницах одной из газет. Имя автора этих недобросовестных публикаций… Впрочем, к чему оно - это случайное имя рядом с бессмертным именем - Федор Шаляпин!
ПИСЬМО Ф. И. ШАЛЯПИНА К А. М. ГОРЬКОМУ
Как уже было сказано, в бурцевском чемодане в Актюбинске обнаружилось неизвестное письмо Шаляпина к Горькому. В печати оно не появлялось, я огласил его только по радио. Между тем оно интересно и очень значительно. И дополняет представления наши не только о той долголетней творческой дружбе, которая связывала великого русского певца с великим писателем, - об этом мы знаем из других дошедших до нас 40 писем (21 письмо Шаляпина к Горькому и 19 писем К Шаляпину Горького). Нет, новое письмо особо значительна потому, что содержит рассказ Шаляпина об одном из самых выдающихся событий его артистической жизни. И даже больше - об одном из важнейших событий в истории русского музыкального искусства. Речь в этом письме идет о гастролях в Парике "Русской оперы" С. П. Дягилева и о представлениях оперы Мусоргского "Борис Годунов" с Шаляпиным в главной роли.
Это было весною 1908 года. Премьера состоялась 19(6) мая в театре "Grand Opera". Кроме Шаляпина в спектакле участвовали Д. А. Смирнов (Дмитрий), В. И. Касторский (Пимен), И. А. Алчевский (Шуйский), В. С. Шаронов (Варлаам), Н. С. Ермоленко-Южина (Марина), М. М. Чупрынникоз. (Юродивый) и другие солисты императорских театров. Шел "Борис Годунов" в постановке А. А. Санина, в декорациях А. Я. Головина, К. Ф. Юона и А. Н. Бенуа; хором московской оперы руководил У. И. Авранек; дирижировал оперой Ф. М. Блумеифельд.
Как пишет биограф Дягилева, впечатление от спектакля было невероятное. Публика в холодно-нарядной "Гранд-опера" словно переродилась: люди взбирались на кресла, исступленно кричали, стучали, махали платками, плакали… Французская столица была завоевана. С этого дня не только Франция, весь мир стал постигать гений Мусоргского и чудо искусства - Шаляпина. Артисты всего мира, и не только оперные артисты, и не только в "Борисе", стали учиться у Шаляпина, стали петь и играть иначе - не так, как играли и пели до тех пор.
Если перед спектаклем Шаляпин волновался от неуверенности, как перед одним из ответственнейших испытаний в своей артистической жизни, - об этом рассказывал Дягилев, - то после премьеры он был глубоко взволнован грандиозным успехом. И впечатлениями своими хотел поделиться прежде всего с Алексеем Максимовичем Горьким. По окончании парижских гастролей, уже на борту парохода, идущего в Аргентину, где его ждет новый успех, Шаляпин берется за перо и на бланке "Гамбургско-Южноамериканского пароходного общества" пишет:
"Дорогой мой Алексей!
Мне просто стыдно, что я не нашел время написать тебе несколько строк.
Сейчас, уже на пароходе, хочу тебе похвастаться огромнейшим успехом, вернее триумфом в Париже, - Этот триумф тем более мне дорог, что он относится не ко мне только, а к моему несравненному, великому Мусоргскому, которого я обожаю, чту и которому поклоняюсь. - Как обидно и жалко, что ни он, ни его верные друзья не дожили до этих дней, великих в истории движения русской души. Вот тебе и "Sauvage" - ловко мы тряхнули дряхлые души современных французов. - Многие - я думаю - поразмыслят теперь, пораскинут гнильем своим в головушках, на счет русских людей. Верно ты мне писал: "Сколько не мучают, сколько не давят несчастную Русь, все же она родит детей прекрасных и будет родить их - будет!!!" Милый мой Алеша, я счастлив как ребенок - я еще не знаю хорошо, точно, что случилось, но чувствую, что случилось с представлением Мусоргского в Париже что-то крупное, большое, кажется, что огромный корабль - мягко, но тяжело - наехал на лодку и конечно раздавит ее, - Они увидят, где сила, и поймут, может быть, в чем она. -
Сейчас я еду в Южную Америку и вернусь в средине сентября в Европу. Дорогой, мне ужасно стыдно, что я тебе - во 1-х опоздал, а во 2-х прислал только три тысячи фр. Но это ничего, я приеду из Америки, привезу или пришлю тебе еще. - Одно обстоятельство непредвиденное, о котором я могу тебе только рассказать на словах, поставило меня на некоторое время в смешное финансовое положение. -
Осенью я тебе пришлю мои фотографии Бориса Годунова и некоторые статьи журналов о Борисе, а теперь я еще не знаю хорошо и точно, что писали, - знаю только, что писали много. - В Париже я пел в граммофон, и пластинки мои вышли замечательно хорошо. Я просил фирму "Граммофон" послать тебе на Капри машину и диски и уверен, что они все это сделают, - предупреждаю тебя, что платить им ничего не нужно, а когда получишь, послушаешь, то черкни мне твое впечатление в Bouenos Aires -
Theatre Colon.
Марья со мной не поехала, а осталась дней на десять в Париже, так как очень захворала. - Прошу тебя, передай мой привет и поцелуй ручку Марье Федоровне, а тебя целую крепко я,
твой Федор.
P. S…"
"Русский сезон" Сергея Дягилева и особенно выступления Шаляпина произвели на французов впечатление столь сильное и оставили след настолько глубокий, что пять лет спустя, в мае 1913 года, в дни дягилевского сезона Шаляпин вновь пел в Париже Бориса. И скова парижская пресса писала о "блестящей победе" и о "новом торжестве" русского искусства в Европе.
Итак, Шаляпин выступал в Париже в роли Бориса в мае 1908-го и в мае 1913 года. Публикуемое письмо не датировано, последние строки, приписанные после знака "Р. S." на отдельной страничке, до нас не дошли. Тем не менее, решая вопрос о том, к какому времени отнести это письмо, мы можем уверенно датировать его 1908 годом. Именно в том году по окончании парижских гастролей Шаляпин уехал в Южную Америку и выступал в Буэнос-Айресе ("Русская музыкальная газета", 1908, № 34, 35 за 24–30 августа). Упоминание в конце письма имени М. Ф. Андреевой точно так же заставляет отнести письмо к этому времени: в 1913 году Марин Федоровны Андреевой на острове Капри не было (уточнено Е. П. Пешковой).
Казалось бы, аргументом в пользу 1913 года служат слова о Мусоргском и о "его верных друзьях", которые не "дожили до этих дней, великих в истории движения русской души": в мае 1908 года еще был жив Н. А, Римский-Корсаков, в инструментовке которого шел "Борис Годунов". Его-то именно и должен был, прежде всего, иметь в предмете Шаляпин, когда вспоминал друзей Мусоргского. Однако следует принять во внимание, что письмо пишется в Атлантическом океане, после окончания гастролей в Париже - последний, спектакль "Бориса" состоялся 4 июня. А Римский-Корсаков умер 8-го. И под свежим впечатлением от дошедшего до него горестного известия Шаляпин вспоминает о нем, о Бородине и о Мусоргском - великих творцах русской музыки, покорившей французов.
В день открытия в Париже гастролей оперы Дягилева редакция газеты "Matin" поместила статью Шаляпина "Цветы моей родины", в которой он рассказывал о Мусоргском и - что очень важно для восприятия публикуемого письма - о своем друге Горьком. "Я люблю свою родину, - писал Шаляпин в этой статье, - не Россию кваса и самовара, а ту страну великого народа, в которой, как в плохо обработанном саду, стольким цветам так и не суждено было распуститься". Упомянув "славное имя Мусоргского" и его "шедевр" - оперу "Борис Годунов", Шаляпин более половины статьи посвящает личности Горького и, называя его "мой друг Горький", восклицает: "как он чист, как он честен, как безусловно честен… мне стыдно потому, что я не так чист, как этот чистейший цветок моей родины". А в конце статьи делится своей верой в будущность русского искусства и своей "чудесной земли".
Успех парижских спектаклей Шаляпин оценивал правильно. Это был не только его собственный успех, величайшего певца и замечательного актера, не только успех гениальной оперы Мусоргского, а триумф всего русского реалистического искусства в пору, когда во Франции господствовали модернисты, которых вместе с их почитателями и подразумевает Шаляпин в строках, где говорит о "дряхлых душах современных французов".
Шаляпину хотелось услышать суждение Горького и об этом триумфе и о своем исполнении еще и потому, что он знал, как относится к нему Горький, как высоко ставит его в русском искусстве. Мнение Г орького о Шаляпине известно. И тем не менее каждый раз, перечитывая эти отзывы, мы удивляемся горьковской прозорливости, его умению видеть масштаб явления. "Ты в русском искусстве музыки первый, как в искусстве слова первый - Толстой, - писал Горький Шаляпину несколько лет спустя. - Это говорит тебе не льстец, а искренне любящий тебя русский человек, - человек, для которого ты - символ русской мощи и таланта… Так думаю и чувствую не я один, поверь. Может быть, ты скажешь; а все-таки - трудно мне! Всем крупным людям трудно на Руси. Это чувствовал и Пушкин, это переживали десятки наших лучших людей, в ряду которых и твое место - законно, потому что в русском искусстве Шаляпин - эпоха, как Пушкин".
О недостатках Шаляпина, которые в конце жизни оторвали его от родины, Горький знал лучше многих. И не скрывал их. Ио считал, что ценить этого великого художника надо высокой ценой.
"Ф. Шаляпин - лицо символическое, - писал он в 1911 году И. Е. Буренину. - …Федор Иванов Шаляпин всегда будет тем, что он есть: ослепительно ярким и радостным криком на весь мир: вот она - Русь, вот каков ее народ - дорогу ему, свободу ему!"
Думается, что новое письмо Шаляпина послужит существенным дополнением к его переписке с Горьким. Как много узнали мы из него и о дружбе этих великих людей, и о глубоких прогнозах Шаляпина, и о громадном авторитете русского искусства за рубежом, чему мы получаем теперь каждый день все новые и новые доказательства…
НА БЛАНКЕ ПАРОХОДНОЙ КОМПАНИИ
Я уже говорил, и вы, наверное, обратили внимание, что письмо Шаляпина к Горькому написано на бланке "Гамбургско-Южноамериканского пароходного общества". Обратила внимание, читая первое издание этой книги, и Кира Петронна Постникова. Увидев фирменный бланк с флажком, она вспомнила про письма Ф. И. Шаляпина к ее отцу - Петру Ивановичу Постникову; одно из них было писано на таком точно бланке. Достав их и порадовавшись тому, что они у нее целы, Кира Петровна решила передать письма мне. И как только она выполнила это свое намерение, я их обнародовал по телевидению - как раз в те дни исполнялось девяносто лет со дня рождения Ф. И. Шаляпина. А теперь включаю их в книгу, - очень уж они хороши, эти письма, остроумны, талантливы и широко раскрывают могучий образ Шаляпина, неповторимого даже в своем литературном стиле.
Для того чтобы все в них оказалось понятным, надобно знать, что была в начале нашего века в Москве, на Большой Дмитровке, лечебница Петра Ивановича Постникова - хирурга великолепного и добрейшей души человека. Говорю это не с чужих слов, не понаслышке: в мои молодые годы я сам знал его - Петр Иванович умер в 1936 году. А в 1906-м в его лечебнице по случаю воспаления в гайморовой полости лежал Федор Иванович Шаляпин. Операцию делал Постников. Чтобы не портить лицо великого актера, не оставлять на щеке шрам, хотя бы и небольшой, Постников применил новый в ту пору способ и щеку резать не стал.
Лежа в лечебнице, Шаляпин сдружился не только с самим Петром Ивановичем и женой его Ольгой Петровной, но и с другими врачами и с фельдшерицами, получившими от него общее прозвище - "Братия". Это были почитатели таланта Шаляпина, не пропускавшие его спектаклей, а одна из фельдшериц, Р. В. Калмыкова, в 1908 году даже ездила в Париж, чтобы присутствовать на тех самых спектаклях "Русской оперы" С. П. Дягилева, в которых участвовал Ф. И. Шаляпин: надо же было послушать его в "Борисе". В настоящее время уже никого из этой шаляпинской "братии" нет.
Первое письмо помечено: "СПБ. 12/XII 906". Шаляпин жалуется на дирекцию императорских театров, которая перевела его из московского Большого театра на петербургскую сцену.
"Дорогие мои,
преславные и преподобные друзья Петр Иванович, Ольга Петровна и прочая любезная братия мужского и женского пола! С тех пор нечистая сила, заседающая в кулуарах зданий императорских театров и нами грешными правящая, - послала меня в вертеп, называемый Петровым градом, я мечусь и стрекочу подобно кузнецу в летнюю пору с той только разницею, что истинный кузнец стрекоча славит бога, а я стрекочу петербургской публике. И таково много стрекочу я здесь, что правду сказать даже побриться времени не нахожу - то репетиции, то спектакли, то депутации, то концерты - прямо светопредставление да и только - стакан вина и то не проглотишь сразу, а все по капелькам в виде как гофманские капли принимаешь. Эх, соколики - куда лучше и приятнее жизнь в Москвин - зайдешь бывало в лечебницу, так тебе и вино и елей и кофей и котлета, пьешь и наслаждаешься, да еще и милые добрые, хорошие лица угощают. Ну, впрочем скоро прикачу опять к Вам - 19-го уезжаю из вертограда, а 20-го даже и петь в Москве уже буду.
Вчера закатился на охоту верст за 100 от Питера и застрелил зайца - жалко было косого, да охотничий азарт припер к горлу ну и решил заячью жизнь, а по совести сказать совестно перед трупиком - совестно. Кажинный день промываю гайморовскую тоннель и дело кажется идет на лад, а впрочем не знаю - к докторам ни к каким не захаживал и никого ни о чем не спрашивал, - Что-то Вы поделываете? Как все поживаете и здоровы ли?.. Ну, голубчики, до скорого свидания, обнимаю всех по одиночке, а милым дамам целую ихние ручки и прочие мелочи. Такого интересного, о чем можно было б порассказать - пока ничего нет, а потому прилипаю устами моими к рядом стоящему стакану с винцом и пью его за Ваше всех здоровье.