Я помнил слова руководителя бригады перед вторым полетом, и все же эти слова показались мне шуткой. Я решил сам посмотреть на коллегу, и мы вместе с врачом подошли к оператору.
Сомнений не было. Бледное, осунувшееся лицо, измученный взгляд. И этот чертов гигиенический пакет в руках.
– Таблетку дать? – поинтересовался врач.
– Нет, – помахал рукой оператор и, закрыв глаза, замер в кресле, весь уйдя в борьбу со своими ощущениями.
До конца полета оставалось еще полчаса, которые для оператора, наверное, будут казаться часами.
Я уже повернулся, чтобы уйти, но н открыл глаза, остановил меня.
– Ничего не хочу. Только бы побыстрей на землю! И невесомость понял, кажется, только сейчас. Ты не пиши о ней красиво. Она злая, – и оператор снова закрыл глаза.
А мне подумалось. Как же трудно космонавтам жить на орбите в постоянном ожидании того известного нехорошего состояния, или того же вообще неизвестного, не познанного никем! Ведь никто не знает, когда это произойдет. Быть готовым к неожиданностям нужно в любой момент времени. Таково первейшее требование к космонавтам. Уверенность, это прекрасно. Но она может перерасти в самоуверенность, и потому доля сомнения помогает не расслабляться, быть в постоянной готовности к встрече с неизвестным, чужим, даже враждебным.
А влияние невесомости на человека и сейчас до конца, до глубины не выяснено. Хотя многое об этом уже известно.
Медики говорят, что перераспределение крови в организме при наступлении невесомости вредно влияет на человеческий организм. Особенно остро это проявляется в первые дни пребывания в невесомости. Именно тогда, когда члены экипажа должны выполнять большой объем высокоточной и физической работы, чтобы привести системы корабля и станции в рабочее положение.
Со временем организм привыкает \адаптируется\ к новым условиям. Однако, невесомость коварна, и нельзя расслабляться, нельзя не выполнять огромную физическую работу, нельзя не нагружать мышцы, если хочешь сохранить хорошую рабочую форму.
Известно, что в невесомости из-за вынужденного снижения физической нагрузки из костей постепенно исчезает кальций. Кости космонавта, находящегося многие месяцы на орбите, становятся более хрупкими, более подвержены переломам, чем в обычных условиях. А ведь космонавтам предстоит после полета посадка, всегда сопровождающаяся перегрузками, повышенными ударными воздействиями на весь организм. Поэтому в невесомости у космонавтов, если не заниматься усиленно физкультурой, довольно быстро развивается атрофия мышц. Недаром, возвращаясь из полета, космонавты адаптируются к земным условиям по специальной программе и под пристальным наблюдением медиков...
А очередная "горка" тем временем снова заявила о себе. Это была последняя "горка" в полете. В общей сложности за два полета я находился в невесомости более десяти минут. И в этом своем последнем свободном парении я с радостью наблюдал за космонавтом, которому поначалу не везло. Он летал, кувыркался. Может быть не та резво, как остальные, но инструктор был им очень доволен.
Уже под конец режима, устав от впечатлений, я устроился возле бытового отсека, уцепившись за опору руками и ногами, как кавалерист. В полуметре от пола это было не опасно. Кончится режим, и я спокойно встану ногами на пол.
И вдруг, когда уже было объявлено, что до конца режима осталось 5 секунд, мимо меня пролетел руководитель бригады, которого явно несло в сторону и вверх.
Я даже не понял сразу. Ради шутки я схватил его за ногу или всерьез обеспокоился его положением. Что-то сработало в сознании, а вот почему, до сих пор понять не могу. Хотя вслух потом восхитился своей реакцией и поступком. Считал, что это действие есть результат того, что я окончательно освоился с невесомостью. Может быть и так, но действовал я тогда все же неосознанно.
Руководитель бригады с благодарностью посмотрел на меня.
– Молодец, – и встав на ноги, сразу поспешил к космонавтам.
Пожалуй, где то тут, в этом факте, заключался для меня главный урок, который я вынес, работая в невесомости.
Как все-таки важно, чтобы в трудную минуту при выполнении любой работы, рядом оказался понимающий, чуткий человек, который помог бы лучше понять твой организм, твое место в жизни вообще, стать увереннее в себе, испытать истинную сладость победы над собственными слабостями, осознать великое чувство уважения к другому человеку.
Нет, не только физические ощущения невесомости познал я в этом полете. Урок Человечности был и останется на всю жизнь для меня важнее урока невесомости.
ДВА РАССКАЗА ПЕРИОДА ПЕРЕСТРОЙКИ
АВТОГРАФ
Рассказ
Виктор Шеверов, командир экипажа космического корабля, с самого утра был недоволен собой. Не было привычного спокойствия, сосредоточенности, четкой нацеленности на выполнение задач, которые предстояло выполнить сегодня.
А началось все еще вчера, когда поздно вечером, вернувшись домой после очередного затянувшегося занятия, он увидел встревоженное лицо жены. Оказалось, что их сын Костя, ученик десятого класса, впутался в школе в неприятную историю и, вроде бы, даже ударил свою одноклассницу.
Шеверов устал, разбираться в каких то дрязгах, а тем более спорить, не хотелось и первой его мыслью было: "Бред какой то!" Однако, что-то надо было предпринимать и он, повернувшись к жене, как можно мягче сказал.
– Балуешь ты сына. Вот и дождалась.
– А ты! – сразу вскочила со своего места жена, давно готовая к отпору. – Ты не вмешивайся! Эпизодическим папой быть неплохо. Но я не хочу, чтобы меня поливали на каждом родительском собрании в нашей задрипаной школе.
– А цена спокойствия тебе не важна? – Шеверов все еще пытался быть спокойным.
– Цена в торговом центре существует. А здесь, сейчас решается будущее нашего ребенка! Нашего! Понимаешь? – Жена нервно заходила по кухне, с раздражением переставляя с места на место попадавшиеся под руку предметы.
– Но ведь и я о том же, – Шеверов отобрал у жены заварной чайник и принялся колдовать над смесью чая и целебных трав.
– Все-таки тебе не надо вмешиваться, – неожиданно спокойно произнесла жена, которая успокоилась, поняв, что муж не собирается глубоко вникать в суть конфликта. Однако, она все же сочла необходимым оставить последнее слово в разговоре за собой. И потому, дождавшись когда муж приготовил чай и с удовольствием сделал первый глоток, спокойно, но строго, произнесла.
–Вообще-то, ты можешь не беспокоиться. Спокойно готовься к полету и лети. А уж я как-нибудь сама справлюсь и с домашними делами, и с учителями, раз уж тебе некогда. Вернешься. Тогда и поговорим. Может быть у тебя и время свободное для обстоятельного разговора появится.
Шеверов, неудовлетворенный разговором, раздраженно махнул рукой, но продолжать спор не стал. Не допив чай, он прошел в комнату сына. Тот спал и Шеверов, постояв немного возле этого крепкого, хорошо физически развитого парня, успокоился, и сама собой к нему пришла мысль о том, что вся эта информация о школьном скандале действительно сплошной бред. Он не стал будить сына для разбирательства, а попытался поскорее уснуть сам. До космического полета, к которому он готовился первым номером, оставалось всего два месяца, а нерешенных вопросов, между тем, оставалось еще достаточно много.
Жена, однако, не могла успокоиться, прийти к какому то определенному выводу. Она то плакала, то делала новые попытки заставить мужа сделать какие-то шаги для облегчения положения сына, то ненадолго замолкала и вдруг снова, сурово и с раздражением начинала обвинять мужа в бессердечности, в невнимании к семье и сыну. И снова плакала.
Шеверов молчал. Знал. Его согласие или возражение лишь позволят жене более длительное время проводить с ним "воспитательную работу". Жена была уверена в том, что с сыном она справиться и сама, но для нее важно было не допустить к разбирательству мужа.
Утром, уже собравшись на работу, Шеверов все же подошел к спящему сыну, легко тронул его за плечо.
– Вставай.
– Отец? – удивленно повернулся к нему Костя. – Что-нибудь случилось?
– Что произошло в школе?
– А... доложили, – сын сел в постели, подобрав колени к подбородку, оперся спиной о стену. Взгляд его был устремлен в окно, за которым брезжил рассвет. И, наверное, прошло несколько минут, пока он как то тихо и обреченно сказал. – Не хотелось бы говорить об этом сейчас, – он посмотрел отцу в глаза. – Можно?
– Нет. – Шеверов на секунду заколебался в своем решении. – У меня мало времени.
– Как всегда. – Сын засмеялся. – И кажется в этом сегодня мое счастье. Быстро объяснить не смогу, а коротко – бесполезно.
–Ты в чем то виноват?
– В том, что родился твоим сыном.
– Так уж и... – Шеверов задумался, отошел к окну. Похоже было, что дело могло оказаться гораздо серьезнее, чем он предполагал. Иначе Костя не стал бы так явно уклоняться от его вопросов.
– А знаешь, папа я вчера сам по городку круг сделал на нашей тачке, – сын уже поднялся и тщательно расчесывал перед зеркалом свою непокорную гриву.
– На моей машине, надо понимать? – Шеверова неприятно задел тон сына, но он не стал акцентировать на этом своего внимания.
– Ну да. Мама справа сидела, – радостно подтвердил Костя.
– И ГАИ тебя не остановила?
– Так они ж понимают. К тому же, мы никого на этот раз и не встретили.
– И давно вы так с мамой катаетесь?
– Да нет. Последний раз это когда мы еще с тобой тренировались.
– Лады. Но чтобы больше без меня не ездил. Мало ли что может произойти.
– Хорошо, – Костя понял, что гроза позади и тут же добавил. А вообще-то, папа, твое присутствие на втором сидении не прибавляет чувства ответственности и самостоятельности. А вот, когда мама рядом сидит, то это почти что сам, хотя она тоже имеет права.
– Я сказал. И больше не обсуждаем. Возвращаемся к школе. – Шеверов многозначительно посмотрел на часы.
–Хорошо, – сын хитро улыбнулся. – Только мама советует мне поступать после школы в МГИМО, а я хочу в летное училище. Как быть?
– Поступай.
– Куда?
– Куда хочешь?
– Но ты же знаешь маму!
– Если ты мужик, так и поступай по мужски.
– Спасибо, – Костя подошел к отцу, встал прямо перед ним. – Не беспокойся. Свои дела в школе я улажу сам. Да, я виноват, но ничьей помощи в данном случае не требуется.
– Хорошо. Перенесем разбор полетов на вечер.
– Придется, – сын тяжело вздохнул и улыбнулся.
– Добро. Я вижу, что у тебя есть позиция. Выходит, что ты знаешь, чего добиваешься? – Сын попытался еще раз улыбнуться, но получилось это как то вымученно и он, пожав плечами, опустил голову. – Лады, договорились, – Шеверов хлопнул сына по плечу и добавил уже от двери. – Дождись, если вечером задержусь.
И вот сейчас домашние дела не отпускали Шеверова на тренировке. Уже в первые минуты работы на тренажере он сделал две ошибки, тем более досадные, что объяснялись они только торопливостью.
Однако, первую тренировку он в целом все же завершил успешно. Во время обеда и короткого отдыха вроде сумел обуздать свои нервы, успокоиться и на вторую тренировку пришел на тренажер космического корабля "Ветер" даже несколько раньше назначенного времени.
Войдя в комнату подготовки, Шеверов быстро переоделся в тренировочный костюм, открыл документацию, пытаясь сосредоточиться на предстоящих действиях. Но мысли разбегались. Сосредоточиться не удавалось, и он отложил бумаги, внимательно осмотрелся, стараясь отыскать в знакомом до мелочей оформлении комнаты что-то новое, не запомнившиеся ему. Но нет, все было привычно Стол Диван. Три стула. Зеркало. Шкаф. Дверь. На стене портрет Юрия Гагарина. С другой стороны стенд для объявлений. Шеверов улыбнулся. Вот оно – новое. На стенде висел бюллетень с фотографией, абсолютно незнакомого Шеверову, человека. Под фотографией несколько человек успели сделать автографы.
Еще вчера Шеверов не глядя подписал бы бюллетень, считая, что о плохих людях и их недостатках не будут сообщать в подобных бумагах. Другое дело, что у этого человека, может быть, и нет особых заслуг перед Шеверовым лично и космонавтикой вообще. Нельзя же считать регулярный выход на работу и выполнение повседневных обязанностей особыми заслугами. Ну да пусть это будет на совести тех, кто вывесил этот бюллетень на всеобщее обозрение в комнате подготовки космонавтов.
Шеверов взял ручку, посмотрел на нижнюю часть листка в поисках более удачного места для своего автографа. Однако, рука так и не поднялась к бюллетеню. Все почетные места были уже заняты этими выскочками Коровиным и Кретовым. Слетали бы в настоящий полет, а не на прогулку, тогда и рвались бы подписывать все и везде первыми. Некоторых подписей Шеверов вообще не мог разобрать. Вероятно, это были коллеги героя бюллетеня. Подписываться ниже каких то неизвестных закорючек, для Шеверова было просто неприемлемо.
Подписи под поздравлениями, как и под некрологами, имели свою иерархию, и ее нарушение в данном случае означало для него собственное унижение.
"До чего же бестолковые и беспардонные люди, которые вывесили этот бюллетень, – раздраженно подумал Шеверов. – Знают ведь правила игры, а бумагу все же повесили. Тоже мне перестройщики. Наверное, из тех, кто сначала требовал сделать общим стол заказов, а теперь заставляет подписываться под сомнительным текстом. Ну, уж нет. Попробуем и мы быть принципиальными.
Шеверов не стал больше напрягать память, снова внимательно осмотрел на зону автографов, и уже окончательно решил, что этот бюллетень обойдется и без его подписи. Он в последний раз посмотрел на лист бумаги, прежде чем возвратиться в кресло. И тут его взгляд невольно задержался на цифре 20 и он прочел: "... более 20 лет в Центре подготовки космонавтов... ". Это заинтересовало и он, хоть и бегло, все-таки прочел весь текст. В нем сообщалось, что некий Ларин более 20 лет работал специалистом по электронным вычислительным машинам на тренажерах Центра.
Шеверов попытался напрячь память, но так и не вспомнил этого Ларина. Даже фамилия ничего ему не напоминала. Он внимательно посмотрел на фотографию, и на миг ему показалось, что где то он его все же встречал. Но где именно вспомнить не мог. Хотя, впрочем, за 20 лет можно было его встретить в Центе не один раз. Может быть, чем то мог и запомниться.
Переходить от предшествующих мыслей к читаемому тексту было трудно, однако какая то внезапная мысль заставила Шеверова еще раз внимательно прочитать текст. Мысль упорно ускользала и он, усмехнувшись таланту местных юмористов "прятать концы в воду", хотел было уже окончательно отойти от бюллетеня, н взгляд снова остановился на цифре 20. Получалось, что Ларин готовил Шеверова еще и к первому полету. А он до сих пор не знает кто это такой. Не знаком с ним.
А ведь тогда, в первые годы космических полетов, в Центре подготовки космонавтов все сотрудники знали друг друга н только в лицо, но и по фамилиям. А многих даже по именам.
Однако, прошло всего несколько лет и обстановка стала меняться. Росли обязанности космонавтов. Росло количество тех, кто участвовал в их подготовке. У космонавтов образовалась своя партийная и комсомольская организации. А с теми, кто их готовил, они встречались либо на тренажерах, либо на общих торжественных собраниях, на которых конечно же много друг о друге не узнаешь.
Да и на тренажерах космонавт, прежде всего, знакомился и общался с теми специалистами, которые работали у пульта инструктора, а тех, кто, как и Ларин, работали на вычислительном комплексе и другой вспомогательной технике и в основном в других помещениях, он естественно и не встречал вообще. Вспоминать о них приходилось только тогда, когда что – то не ладилось на тренировке. И опять ругать в такие минуты приходилось не конкретно какого то Ларина, а безымянный "вычислительный комплекс" или "имитатор фона Земли". Тех, кто там работал, обеспечивал безотказность работы системы, ни один космонавт не знал. Да и зачем ему знать. Лишние хлопоты.
Вот и этот любитель автографов, тем более неприятный, что он из нашей среды. Непонятно. Противно даже. Ведь ясно, что, как и в большинстве случаев, подпись так и будет валяться забытой среди старых бумаг, или извлекаться перед гостями – как-то помню, встретился с Героем, он и расписался по старой дружбе. Хотя ничего подобного и не было. Была второпях сделанная роспись на подсунутой, как сейчас, бумаге, или где то на большой встрече, среди огромного скопления людей, когда и подписывающий и желающий получить автограф, даже рассмотреть друг друга, как следует, не успевают, не то чтобы уж запомнить.
– Черт его знает что, – раздражаясь, подумал Шеверов. – Зачем вообще все это в нашей комнате подготовки? Развесили макулатуру времен застоя. Здесь нужно помещать только то, что успокаивает, настраивает на рабочую атмосферу, деловитость. А это, – он усмехнулся, – Жаль, что-толстая бумага. Никакой пользы. А может быть написать тебе, друг любезный, какую-нибудь каверзу? – Шеверов даже машинально сунул руку в карман в поисках ручки, но писать вновь расхотелось.
Дверь в комнату открылась, и на пороге появился инструктор экипажа Глухов. Он подошел к бюллетеню, не читая текст, быстро расписался и, повернувшись к Шеверову, спросил.
А вы? Не вижу результатов трудов праведных, – Шеверов промолчал, потом не торопясь уселся в кресло, в свою очередь, спросил.
– А ты где шлялся? Почему до сих пор нет инженера?
–Он у командира, – Глухов привычно быстро раскладывал на столе необходимые для инструктажа документы. – Какие-то его земляки приехали.
– Я что же один за всех должен буду отдуваться?! – Уже всерьез стал сердиться Шеверов.
–Он придет вместе с исследователем. Кстати, у нас есть время обсудить одну проблему.
– Мне и старых проблем хватает, – Шеверов придвинул к себе бортжурнал.
–И все же, – Глухов помолчал. – Эта проблема возникла в результате просьбы парторганизации. В год ребенка мы решили школьникам нашего городка сделать подарок. Тем более, что при школе, как и по всей стране, организовывается школа юных космонавтов. Ребята стоят перед выбором дальнейшего пути. Вот мы и решили выделить им время для посещения космических тренажеров. Ведь они не хуже тех ребят, которые приезжают к нам в составе различных делегаций на экскурсии.
– В показуху решили с пацанами поиграть? – Шеверов усмехнулся, пожевал жвачку, чуть склонил голову набок, изучающе посмотрел на собеседника, продолжая жевать.
С некоторых пор эта жевательная привычка уже очень прилипла к нему. Вроде бы поначалу помогала не вспоминать о куреве. Но теперь Шеверов стал больше жевать, чем раньше курил, вызывая при этом насмешки и шутливые замечания друзей и знакомых.
– Извините, – Глухов немного растерялся, не ожидая такой реакции, но потом все же продолжил. – Все это вполне серьезно. Сегодня у нас в гостях первая группа – десятиклассники. И мы просим вас встретиться с ними. Это займет всего несколько минут.
Глухов говорил что-то еще, пытаясь объяснить свои намерения, но Шеверов уже не слышал его, мучительно подбирая ответ поядовитее, позабористее. В последнее время он уже не мог спокойно слышать два слова – экскурсия и делегация.