– А я и не стараюсь, чтобы меня поняли. Разве я выхожу на перекресток и кричу до хрипоты? Для меня главное, чтобы ты меня понял и состоялся в этом мире как человек. А для этого моего влияния еще хватит и в годы перестройки. Ты посмотри, сын, кто перестраивается. Те, нищие, которые ничего не имели, и теперь хотят ничего не делая получить все. А власть имущие эту реальную власть отдавать не хотят и не отдадут. Но и те и другие апеллируют к народу: "Лучше работайте. Лучше работайте. От нас самих все зависит". Да ничего от них не зависит! Кто хорошо работал, тот и раньше имел все, что ему требовалось. А, кто был тупоголовым, тот и после перестройки им же и останется.
Раньше ты не повторялся, папа, но все равно интересно. – Костя откинулся на спинку дивана, приготовившись к долгому разговору.
– Согласен, – кивнул головой Шеверов. – Но иногда лучше повторить, чем забыть. Да и повторы мои не точная копия, а с принципиальным оттенком. Так вот, повторяю. Я согласен в принципе с перестройкой. Это хорошая возможность пустить новую кровь в застаревший организм. Вот только зачем она мне лично и именно сейчас? Я давно перестроен, и снова перестраиваться мне чрезвычайно трудно. Это как в электротехнике переходные процессы. Слишком много ненужных бесполезных затрат. Да и тебе она сейчас ни к чему. Школу надо спокойно и успешно закончить. И вообще. Без нее у тебя было твердое будущее. А теперь? Многовато придется пошевелить мозгами, прежде чем поступишь в институт.
– А я в летное училище хочу поступать.
– А какая разница? Там та же кутерьма и новые принципы. А еще больше демагогии.
– Некоторые называют это плюрализмом мнений и демократией.
– Я вижу, что тебя уже здорово подковали в школе. Только не забывай, что плюрализм мнений всегда может перерасти в антагонизм, и тогда твой любимый кот Леопольд не сможет сказать ребятам: "Давайте жить дружно". Хотя, – Шеверов усмехнулся. – Кот останется при этом котом, а мышь мышью, – он снова внимательно посмотрел на сына и многозначительно закончил. – Серой мышью. Так вот ты и определись, кем ты хочешь быть для своего поколения, а уж потом трудись в поте лица для достижения своей цели.
– А ведь, если послушать тебя, папа, тошно жить становится на Земле. Зачем? Это же оправдание, в конце концов, фашизма, рассизма и "чего изволите"!
– Это реализм, сын. Во всяком случае, для данного этапа человеческого развития. Есть умные и глупые, есть способные и бездари, есть трудолюбивые и лентяи. Они есть независимо от расы, национальности, государства. И ты хочешь, чтобы они были равными? Пока у нас социализм или, если хочешь, капитализм, а не коммунизм. Пока у нас нет изобилия.
– Хорошо. Но, если тебе по труду положены определенные блага, то почему ты стремишься получить еще больше? Значить, ты их у кого то отнимаешь. А это уже несправедливо.
– Да. Похоже, что не зря я с тобой тут распинаюсь. Вбили в тебя трафареты очень крепко.
– Не зря, папа, – успокоил отца Костя. – Просто, я человек думающий. Вот и возникают вопросы. Вот я и думаю, что многие пьяницы и алкоголики стали такими именно потому, что кто-то забрал себе их долю благ, а они не смогли воспротивиться, потеряли веру в свои способности, махнули на себя рукой. Жалко их. По статистике среди них наибольше число самоубийц.
– Боюсь, сын, что окажись ты сам в подобной ситуации, то победы не одержал бы. Вот потому и дерусь сейчас за тебя я сам.
– А я не хочу, папа. – Костя был удивительно спокоен. – Я хочу сам. Понимаешь – сам! Сам хочу строить свою жизнь. Плохо или хорошо, но сам. А в твоей прекрасной, как всегда, программе нет места для моих самостоятельных шагов.
– Почему же? – Удивился Шеверов. – На каждом этапе твори, выдумывай, пробуй, имея в виду главную цель. Но глупо, при наличии возможности или необходимости, отказываться от помощи близких тебе людей. Не хочешь в институт, иди в училище. Но получить высшее образование надо. Я буду даже рад твоей самостоятельности. Но ты должен помнить, что с отцом можно откровенно поговорить на любую тему. С другими это опасно. Школьный случай как раз и есть тому подтверждение.
– Я извинился перед Наташей, папа, – Костя замер ожидая реакции отца.
– Знаю. Твоя красавица успела доложить мне своей окончательной победе. Ладно, ладно. – Шеверов увидел, как Костя стал подниматься с дивана. – Шучу. У нас был серьезный разговор. И вот что. Объясни й, что у меня действительно нет ни одной свободной минуты. После полета мы можем организовать необходимую встречу. Но не раньше.
– Хорошо, папа, Только знаешь, – сын засмеялся – Она, по-моему, это и сама знала.
– Как это?
– Просто она давно хотела с тобой поговорить. Просто так. Считает, что в таком разговоре лучше можно понять человека.
– Зачем ей это?
– Наверное, чтобы через тебя лучше понять меня.
– Ну и бог с ней, – успокоился Шеверов. – Хватит. Уже час ночи. Спасть пора.
Еще целый час они пили на кухне чай и продолжали разговор. Уж слишком много накопилось вопросов друг к другу.
Спать в эту ночь Шеверову почти не пришлось. Сначала жена потребовала отчета о разговоре с сыном, и никак не мгла поверить в то, что разговор был чисто философским, на отвлеченные темы. Она ожидала криков и ругани, а за дверью слышался только смех. Потом уж и сам Шеверов долго не мог уснуть. Все пытался соединить в какую-то стройную систему прошедшие за день события и разговоры. Он спорил и дискутировал сразу со всеми оппонентами. Но больше всего мешала уснуть мысль о том, что Глухов явно на стороне Ларина, хотя он не из их среды. Бывший космонавт. Ну, не слетал. Ну, не повезло. Но ведь и мы от него не чураемся. Помогли найти свое место. Считаем его за своего. Не помню, чтобы кто-то отказал ему в какой то просьбе. А он... Давно хотел с ним об этом поговорить, да все как то не ко времени было. А сегодня как раз соответствующее настроение. Злой был. Вот и заговорил вечером, в конце занятий. Да так напрямую и спросил.
–Скажи откровенно, Паша, почему ты за Ларина больше беспокоишься, чем за меня?
Не ожидал Шеверов, но ответил Глухов сразу и без всякого смущения.
– Потому что вы стали другим, Виктор Иванович. – Голос Глухова был серьезным и даже грустным.
– Вот, вот. Уже в который раз говорю тебе о выканьи. А ведь это пример, который подчеркивает твою отчужденность от нашего братств. Почему?
Долго молчал на этот раз Глухов, и Шеверов не торопил его. Наконец инструктор встал из-за стола, посмотрел прямо в лицо собеседнику и спросил.
– А существует ли братство, Виктор Иванович? Может быть, оно и был когда начинали летать. А сейчас, – он помолчал, усмехнулся и добавил. – Мы уже не один год с вами тыкаем и выкаем, а вы только обратили внимание.
– Это ерунда, – возразил Шеверов. – Никакой подлости по отношению к тебе я не допускал.
– Верно. Со мной вы даже разговариваете на эту тему. Но до разговора на эту тему с тем же Лариным не снизойдете... Вы знаете тех, кто наверху, и ничего не знаете и не хотите знать о "нижних чинах". Нижние чины плохо пахнут. От них можно и заразиться.
– Похоже, ты уже преуспел в этом. Жаль. Хороший парень был. А твой Парин...
– Ларин. Именно Ларин, – засмеялся Глухов.
– Я что-то не так сказал?
– Беленков никак не мог запомнить фамилии нескольких инженеров. Так и на пенсию ушел. А вы уже и одного запомнить не можете.
– Да не нужен он мне.
– Тогда зачем же так волноваться? Делайте хорошо свое дело, и будет полный порядок. А они тоже от вас не отстанут. Хорошо подготовят. В этом я вас гарантирую. И еще. К вопросу о "ты" или "вы". Если бы я во время не перешел на "вы", вряд ли бы сейчас стоял перед вами. Меня, наверное бы, и в Центре не было.
– Чушь какая! Вот здесь ты абсолютно неправ! – Шеверов тоже поднялся со стула.
– Дай то бог. Но не все решаете вы лично. Во вторых. Когда вы только начали подготовку, то готовы были любому коллеге, попавшему в беду, отдать и рубашку и зарплату. А сейчас я в этом сомневаюсь. – Глухов сделал паузу, ожидая реакции Шеверова, и, не дождавшись, спросил. – Сколько вы отдали в помощь Армении после землетрясения?
– При чем здесь это?! – уже возмутился Шеверов. – Помощь это всегда личное дело каждого. И никто не вправе спрашивать об этом.
– Ну да, помощь другим тоже стала коммерческой тайной, – засмеялся Глухов. – Раньше вы не возмущались по таким поводам. А люди все равно все знают. Извините, но меня ждут. – Наверное еще минуту он стоял раздумывая, потом медленно вышел из класса.
Шеверов не остановил его. Продолжать беседу расхотелось. И вот сейчас, ночью, Шеверов вновь мысленно вступил в спор со своим инструктором, которому, похоже, всерьез захотелось урезать часть пирога с космонавтского стола. И похоже, что на этот раз он уверен в своей победе, так как теперь воюет не один. Ведь это же надо! Ему – Шеверову сказать: "Вы космонавты живете как новые капиталисты, новые буржуи. Неужели вы хотите, чтобы народ совершил новую революцию? Хотя у народа вроде и выхода другого нет. Вы ведь добровольно свои привилегии не отдадите. Для вас уже и просто равенство стало унизительным".
Ну, да бог с ним, с Глуховым. Он богом обиженный. Не повезло ему. Но вот собственный сын! Он, похоже, так себя в разговоре и не раскрыл. Больше молчал. Хотя и старался Шеверов склонить его к полной откровенности. Почему? От ответа на этот вопрос зависело многое. Хорошо, если все понял и действительно хочет сам во всем разобраться. А если он категорически против, и серьезно не возражал лишь из уважения к отцу?
Ведь тогда... Тогда рушились надежды Шеверова еще на один шаг в движении вперед, к лучшему будущему для его семьи. Сын выходит из под контроля. А ему самому остается доживать век в тихости и благости мирного пенсионера. Но ведь он, Шеверов, не хочет этого. Не хочет! И будет бороться! За сына! За семью! За свое будущее!
Шеверов понимал, что в сложившейся ситуации надо что-то делать. Простым упрямым "нет" или "запрещаю" сейчас ничего не добьешься. Их слишком много на той стороне. И, чтобы не отдать им Костю, надо менять тактику, набирать сторонников. И не торопиться. Время работает на нас. Сколько раз убеждался в этом. А вы горлопаньте, горлопаны, пока голос не сорвете.
Шеверов медленно ходил по кабинету, куда в конце концов вернулся, бросив остатки недолгого сна. Иногда он останавливался, когда не мог сразу подобрать нужные слова для мысленного ответа собеседнику, несколько раз повторялся в своих суждениях, но не замечал этого. Снова и снова он повторял.
– Ты что же хочешь, чтобы я по твоей или чьей то воле, даже команде, сразу забыл несколько десятков лет иной жизни? Меня все эти годы перевоспитывали, и видит бог, я сопротивлялся. Но теперь, когда я полностью принял эту жизнь, мне снова говорят: "Вы ошибались. Подвиньтесь". Нет уж. Пусть перековываются другие. А я доживу свой век и так. Да, сейчас можно считать, что я развращен благами и вседозволенностью. Но и ты сам, товарищ Глухов, и Ларин, и многие другие виноваты в том, что потакали мне, не были жесткими там, где должны были ими быть. Вы все унижались передо мной из уважения, страха или еще черт знает по какой причине. Каждый из вас не поступал как Человек с большой буквы, какими стараетесь быть сейчас, когда все вроде бы разрешено и дозволено.
Теперь вы хотите, чтобы я сразу же сделался паинькой и относился к вам как к самым достойным представителям своего времени, своего поколения. Но ведь я тоже не хочу унижаться! Не хочу и все тут! Мне абсолютно не хочется повторять ваши ошибки, и я буду бороться за свое право. – Шеверов остановил поток своих мыслей, ища им продолжение, и вдруг выругался вслух. – Я! Я! Я! черт тебя подери!
Он сел в кресло, невидящим взглядом уставился в стену, снова задумался. Все-таки в чем то они правы. Хочется быть таким как прежде. И тем более видеть сына таким, каким сам был в молодости. Именно в молодости. Но, похоже, вся эта общественность его уже сгубила. Не перед сыном лебезили школьники и учителя, а предо мной. Боялись. Вдруг обижусь. Напакостить мог бы. Это верно. Но ведь я пакостей никогда и никому не делал. Меня никто не трогал, и я никому не мешал. Правда, жена... Похоже, что она в школе использовала свое влияние на полную катушку. Но ведь она, это все же не я!... А сын все таки молодец, – Шеверов даже улыбнулся при этой мысли, – В летное училище таки хочет поступать, а не коммерчески-бизнесменную школу, как это модно сейчас. Может быть я и ошибаюсь, но человек из него вроде получается неплохой. Хотя... – Шеверов снова почувствовал какую-то неуверенность в своих размышлениях. – Институт для него все же был бы предпочтительнее.
И вновь в силу необъяснимых причин, мысли Шеверова вернулись к последнему разговору с Глуховым, который он сам на свою беду и затеял. Когда Шеверов в очередной раз спросил Глухова о Ларине, тот не задержался с ответом.
– Такие как Ларин не запятнали себя в застойный период, хотя и бойцом он не был. Просто работал молча, отлично делал свое дело.
– Вот и сейчас пусть работает, как положено. Нельзя одновременно и работать и болтать. Что-то обязательно будет плохим.
– Да не болтает он. Но и не хочет, чтобы его и дальше за человека не считали. Так, небольшой, но необходимый придаток космонавта. Если все оставить без изменений, тогда что такое для него перестройка?
– Это дело длинное, даже если и увенчается успехом. Не спеешь и благами воспользоваться.
– Да не о благах он думает! О своем месте в обществе. О детях своих, наконец!
– Моим и так хватит на безбедное существование. А другие пусть зарабатывают, и на чужой каравай пусть рот не раззевают. Знаешь такую мудрость?
– Почем же чужой? Работа у нас общая, а цена каждому разная. Не справедливая. По вашему перестройка это кусок сладкого пирога, который надо дать народу, чтобы каждый стал драться хоть за маленький кусочек. А пока они дерутся, вам можно спокойно пожить. Никто не заберет у вас то, что вы успели получить. Но ведь не награды должны определять желание человека лететь в космос, а само желание познать неизведанное. У летчиков трудностей и опасностей не меньше, но они такими привилегиями, как вас, не пользуются. Есть и другие, не менее опасные для жизни, профессии, о которых мы вообще мало что знаем. Однако, вы должны честно признать, что определяющим фактором в принятии решения на космический полет, остаются награды и будущие привилегии, возможная успешная карьера.
–Какие привилегии? Разве что я теперь могу с большей легкостью попадать в высокие кабинеты. Но ведь и там свою позицию надо доказывать. И Ларин это может делать с таким же успехом. Только ему лень.
– Его и кабинет никто не пустит, – засмеялся Глухов.
Ничего не смог тогда ответить инструктору Шеверов, хотя возразить как раз и можно было. Ведь не все космонавты одинаковы. Многие не думали перед полетом о наградах. Но надо признать, что постепенно именно они стали определяющими для большинства.
А началось все еще с первого отряда космонавтов. Отбор в него проводился по крепости здоровья, а не по уровню интеллекта. И можно только удивляться тому факту, что среди 20-ти отобранных были и по настоящему талантливые люди. Двенадцать человек из отобранных слетали в космос. Девять человек из слетавших живы. И из этих девяти шесть человек уже генералы. Можно с уверенностью сказать, что трое остальных не стали генералами только потому, что сами не захотели добиваться генеральской должности, либо уж слишком некорректным было их поведение после полета. Еще больше космонавтов стали генералами из последующих отборов.
При рассмотрении этих фактов невольно закрадывается мысль о том, что в этом кроется и одна из причин того, что тренажерная техника Центра подготовки космонавтов находится в запущенном состоянии. Руководство Центром в лице космонавтов осуществлялось не профессионально, так как они больше думали о должностях, а не о развитии тренажной базы для обеспечения будущих полетов. Сами ведь они уже отлетались.
Шеверов тяжело вздохнул и подумал о том, Что об этом он все-таки нигде говорить не будет. Не зря ведь ему намекнули, что после удачного полета и ему уже наметили генеральскую должность. Не враг же он, в конце концов, самому себе. Так что надо подождать со своей активностью.
Наскоро попив чаю, Шеверов собрался уже было уходить, но вновь уселся на табурет возле окошка на кухне, снова задумался. Почему то вспомнилось, как однажды в споре самокритично признал вину космонавтов в том, что 50% стыковок космонавтов на орбите были неудачными. Согласился, потому что знал факты, а на следующий день руководство официально передало ему кипу вырезок из газет с сообщениями ТАСС, где в каждом случае неудача объяснялась исключительно техническими причинами. Забыли, что в период застоя и пресса наша работала застойно. Обидно конечно, что в результате и по настоящему профессиональные действия космонавтов тоже не находили отображения в наших газетах.
У того же Джанибекова было две аварийных стыковки, и оба раза он отлично справлялся с ситуацией. Малышев в процессе стыковки вовремя спрогнозировал отказ прибора, принял верное решение, и осуществил стыковку вручную.
Да, есть космонавты, которые тоже пытались в аварийной ситуации все же осуществить стыковку. Но недостаток знаний и уверенности, в момент принятия нужного решения, только усугубляли их положение. Последующие решения Центра управления полетом в таких случаях всегда были однозначными – срочное возвращение.
Не выполнил стыковку на орбите будущий генерал Береговой. У Шаталова во втором полете до процесса стыковки дело вообще не дошло. А в третьем полете Шаталов с таким усердием осуществил стыковку, что согнул стыковочную штангу. Пришлось срочно расстыковываться, да и то эта операция получилась не с первого раза. Но кто знает эти и другие детали многих полетов? Однако, космонавтов награждали, лелеяли. Разве что при явных ошибках вместо Героя Советского Союза иногда награждали орденом Ленина. Ведь если признать неудачу, то надо было кого то, может быть на самом верху, серьезно наказывать.
Все от нас кормились, а теперь отошли и ждут, что и мы сами начнем драку за власть. Только вряд ли дождутся. Мы соваться вперед не будем. Выждем. Сначала посмотрим, кто окажется наверху. Космонавтика это работа на будущее, и без нас, профессионалов, никому из власть имущих не обойтись.
Эта последняя мысль неожиданно придала ходу рассуждений Шеверова новое направление. Он зашел в кабинет, постоял возле полки с книгами, и, наконец, решившись, взял в руки свои мемуары о первом полете в космос, мысленно проследил за своей рукой, которая могла бы сделать надпись "Ларину на долгую память и с благодарностью за отличную подготовку к этому полету".
– Интересно, – подумалось ему. – Сколько их там, за стенами работает? Ведь по сути, ни с кем из них я не знаком. А народу дай только повод.
Шеверов еще раз прочел аннотацию к книге, в которой расхваливалась метода построения материала, его новизна и глубина анализа выполненных космонавтом работ на орбите и усмехнулся. "Пробить" книгу оказалось трудно. Но все же вот она издана. Он аккуратно полистал книгу, долго вглядывался в свою фотографию на титульном листе, затем медленно вынул из кармана авторучку и вновь задумался.