Владлен Логинов нашел в Российской государственном архиве социально-политической истории мемуары Эйно Рахья, в которых рассказывается о встрече Ленина со Сталиным 4 октября 1917 г. Это подтверждает, что и Ленин и некоторые члены ЦК искали возможность компромиссного выхода из конфликта. Самой беседы Рахья, конечно, не слышал, но по внешнему виду собеседников заключил, что "они договорились". Предмет этой договоренности можно, вслед за Логиновым, реконструировать по тем предложениям, которые Сталин на следующий день внес на заседании ЦК: 1. выход из Предпарламента; 2. созыв партийного совещания из членов ЦК, а также петроградских и московских большевиков; 3. перенос на "короткий срок" съезда партии для более тщательной его подготовки. По всей видимости, в обмен на это Ленин обязался снять свое заявление о выходе из ЦК и прекратить "антипартийную" деятельность, т. е. борьбу с Центральным комитетом и "агитацию в низах" за немедленное восстание.
В начале октября происходит еще одно событие, которое сказывается, в том числе, и на внутрипартийной дискуссии в РСДРП(б). Начинается новое немецкое наступление на дальних подступах к Петрограду – Моонзундская операция. Балтийские моряки продемонстрировали высокий боевой дух и стойкость, но вынуждены были отступить перед превосходящими силами неприятеля, оставив ему острова Эзель, Моон и Даго. Воображение русской публики потрясло принесенное газетами известие о том, что английская эскадра, находившаяся в непосредственной близости от района боев, не сдвинулась с места, и не предприняла ничего, чтобы помочь союзнику в критический момент.
В разгар немецкого наступления на Моонзундском архипелаге Временное правительство приняло решение о переезде в Москву и об эвакуации центральных государственных ведомств (Советы в их число не входили) и стратегических предприятий. Это предсказуемо вызвало скандал, а новая кампания по "выводу ненадежных полков" вызвала ненависть со стороны солдат гарнизона.
Многие большевики (и не только они) воспринимали планы эвакуации правительства, как верный признак того, что правящие круги решили сдать врагу революционную столицу. Эти подозрения были не лишены оснований. Правая пресса откровенно обсуждала в те дни возможность сдачи Петрограда врагу во имя быстрого "оздоровления" ситуации в тылу и на фронте. Самое откровенное признание прозвучало в интервью газете "Утро России" М. В. Родзянко: "Петроград находится в опасности… Я думаю, бог с ним, с Петроградом… Опасаются, что в Петрограде погибнут центральные учреждения… Очень рад буду, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, России они ничего не принесли". Хотя сегодня известно, что у Временного правительства не было плана сдачи столицы, подобные планы обсуждались в самых влиятельных кругах.
Все эти факты произвели огромное впечатление на Ленина, который писал: "не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планом правительства переселиться из Питера в Москву, что между русскими и английскими империалистами, между Керенским и англо-французскими капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем? Я думаю, что доказывает". Вероятно, аналогичные выводы делал не только Ленин, но и других большевистские лидеры. А это должно было подталкивать их к более решительным шагам, к форсированному захвату власти. Во всяком случае, опасность сговора между российскими правыми силами и союзниками могла стать важным аргументом в пользу поддержки предложенного Лениным курса.
Как бы то ни было, 5 октября начинается резкий поворот в тактике Центрального комитета. На очередном заседании, "после дискуссии принимается всеми против одного решение уйти из Предпарламента в первый же день по прочтении декларации". Это одно из двух важнейших требований Ленина, которое он накануне, по всей видимости, согласовал со Сталиным.
На заседании 5 октября присутствовало одиннадцать членов Центрального комитета: Свердлов, Троцкий, Сталин, Каменев, Сокольников, Ломов, Иоффе, Коллонтай, Смилга, Бубнов и Дзержинский. Почти все они изначально были противниками участия партии в Предпарламенте. Исключение составил только Каменев (и, возможно, Дзержинский), который и голосовал против выхода из Предпарламента.
Среди тех, кто голосовал за предложение Сталина, также не было полного единодушия. Рассказывая вечером того же дня на заседании ПК о принятии этого решения Центральным Комитетом, Бубнов свидетельствовал, что "здесь были разногласия, которые касались, <вопроса о том,> когда следует уходить". Сам Бубнов от себя добавлял, что "не нужно связывать себе руки и говорить, что выйти непременно на первом [заседании]… Сегодняшняя наша резолюция – только для внутреннего пользования". Однако тезисы декларации о выходе были приняты ЦК, а ее окончательную выработку поручили редакции "Рабочего пути".
ЦК также принял "видоизмененное предложение Сталина о созыве партийного совещания из ЦК, питерских и московских работников". На этом совещании настаивал, помимо прочего, Петербургский комитет. Одновременно с этим было решено отложить "на короткое время" партийный съезд. Таким образом, ЦК принял весь пакет предложений Ленина. Прекращение "военных действий" между высшей партийной инстанцией и Лениным знаменовало смену политического курса.
В повестке дня заседания ЦК 5 октября последним пунктом значился вопрос о "Платформе". Что это за платформа до сих пор неизвестно, но из протокола следует, что "проект платформы Троцкого поручено подробно обсудить и принять редакции ЦО". Учитывая, что редакция "Рабочего пути" должна была также готовить декларацию о выходе большевиков из Предпарламента, а также, что авторство обоих документов принадлежало Троцкому, нет никаких сомнений, что они были выдержаны в одном ключе. Можно предположить, что "платформа Троцкого" предназначалась для предстоящего партийного совещания и представляла из себя концепцию новой тактики Центрального комитета.
Троцкий, так же как и Сталин, с самого начала выступал против участия партии в Предпарламенте. Но он считал (и эту точку зрения разделяли в ЦК и партии многие) наиболее надежным путем к власти съезд Советов. Как председатель Петроградского Совета, он вел постоянную агитационную и организационную работу по подготовке съезда и именно с ним связывал надежду на перелом в развитии революции.
Ленину передали слова, сказанные Троцким: "Если большевистский в своем большинстве съезд Советов, не возьмет власти, то большевизм попросту выведет себя в расход… Созывая после всего, что было, съезд Советов на 25 октября, с заранее обеспеченным нашим большинством, мы тем самым публично обязуемся взять власть не позже 25 октября". Даже через семь лет, когда вооруженное восстание уже было "канонизировано" в большевистской летописи, Троцкий все еще считал верным свой курс, а тактику Ленина называл ошибочной: "Но все же брать власть собственной рукою, независимо от Совета и за спиной его, партия не могла. Это было бы ошибкой. Последствия ее сказались бы даже на поведении рабочих и могли бы стать чрезвычайно тяжкими в отношении гарнизона. Солдаты знали Совет депутатов, свою солдатскую секцию. Партию они знали через Совет. И если бы восстание совершилось за спиной Совета, вне связи с ним, не прикрытое его авторитетом, не вытекающее прямо и ясно для них из исхода борьбы за власть Советов, – это могло бы вызвать опасное замешательство в гарнизоне. Не нужно также забывать, что в Петербурге, наряду с местным Советом, существовал еще старый ВЦИК, с эсерами и меньшевиками во главе. Этому ВЦИК можно было противопоставить только съезд Советов".
Вероятно, именно такой подход отражала "платформа Троцкого". Это было своего рода предложение компромисса. Последние две недели тактика подготовки к съезду Советов подразумевала осторожную политику участия в Предпарламенте во имя будущего союза с умеренными советскими партиями. Теперь Троцкий предлагал отказаться от этого союза, сохраняя съезд в качестве единственного ориентира.
Однако оставались и сторонники прежней политики. В таком качестве о себе заявил Каменев, голосовавший против выхода из Предпарламента, а после принятия этого решения подавший прошение о сложении полномочий в представительских органах (ЦИК и т. д.). Троцкий по этому поводу писал, что "лишь Каменев сохранил верность первоначальной линии, вернее, он один отважился открыто отстаивать ее". Очевидно, с Каменевым были солидарны и те члены ЦК, которых не известили о содержании писем Ленина, и которые не "отважились" афишировать свою позицию. Влияние Каменева и его сторонников в партии было еще велико. У них оставались еще сторонники в местных партийных организациях и большевистских фракциях Советов. Да и среди членов ЦК, не присутствовавших на заседании 5 октября, точку зрения Каменева поддерживали Зиновьев, Ногин, Рыков и Милютин.
Острота внутренней борьбы и рост противоречий в большевистской партии в эти дни был заметен и во вне. Например, Суханов, рассказывая о том, как большевики 7 октября покидали Предпарламент, обратил внимание на недовольство умеренных большевиков: "Троцкий, однако, казался довольно нервным … в результате вынесенной борьбы, окончившейся не блестяще. Правые большевики, около Рязанова, ворчали и были злы".
Вместе с тем, центральная партийная пресса несколько изменила направленность статей. До конца сентября все передовицы "Рабочего пути" обвиняли в эскалации напряженности в обществе буржуазию, которая, якобы, стремилась спровоцировать пролетариат на вооруженное выступление, чтобы "потопить его в крови"; читателям же предлагалось сохранять выдержку и спокойствие и готовиться к съезду Советов. В течение первых дней октября призывы к сдержанности постепенно исчезают со страниц "Рабочего пути", хотя установка на Советский съезд по-прежнему сохраняется. А в передовице от 4 октября впервые съезд обуславливается активными действиями народа: "Съезд состоится, если этого, как следует, захотят рабочие и солдаты. Нельзя медлить ни одного часу". Передовица, по всей видимости, принадлежала Сталину. Следовательно, будущий вождь народов поддерживал предложенную Троцким тактику. Впрочем, его практические рекомендации были все еще весьма умеренными: "надо никого не дожидаясь и не обращая внимания на саботаж, выбирать делегатов, собирать областные съезды и посылать к указанному сроку делегатов в Петроград".
Ощущение зыбкости и неопределенности соответствовало реальной ситуации внутри РСДРП(б) между 3 и 10 октября. Один внутрипартийный режим, с его политической программой и соответствующей стратегией был, фактически, дезавуирован, а новый еще не сложился.
* * *
Седьмого октября в Мариинском дворце с большой помпой открылось первое заседание "Временного совета Российской республики". "Спешно приспособили роскошную уютную залу. Убрали глубокие кресла, располагающие ко сну, и заменили их более убористыми стульями (ибо кресел не хватало для членов Предпарламента), завесили царские эмблемы, затянули холстом знаменитую картину Репина, висевшую над президентской эстрадой. Назначили солидную чиновную комендатуру, перевели из Думы опытную и дисциплинированную приставскую часть. А в общем извне вышел парламент хоть куда!" – язвил Суханов.
Вопреки своим скудным полномочиям законосовещательного органа и той довольно жалкой судьбе, которая его ждала, Предпарламент собрал в своих стенах огромное число политических звезд первой величины. "Состав его был исключительно блестящ. Он сосредоточивал в себе поистине цвет нации… Людей без всероссийского имени здесь было поэтому довольно мало". После того как к избранным Демократическим совещанием 313 депутатам совершенно произвольно прибавили представителей "цензовых элементов" (только кадетов среди них было 75 человек, еще около ста – формально беспартийные представители буржуазных и казачьих организаций), Предпарламент приобрел в глазах "хорошего общества" известную респектабельность. "Члены Совета говорили друг другу, осматриваясь по сторонам: хорошо, если Учредительное собрание будет не хуже этого!" – вспоминал П. Н. Милюков. Однако вместе с тем, он утратил всякую работоспособность: все важнейшие голосования заканчивались "вничью".
Но единственное, чем Предпарламент запомнился в истории революции – это демонстративный выход большевиков сразу после открытия первого заседания. Слухи о том, что партия решила устроить "скандал" циркулировали в кулуарах Мариинского дворца уже с утра. Президиум даже выслал на разведку одного из лидеров "соглашателей", правого эсера Авксентьева, который на вопрос о планах большевистской фракции получил ответ Троцкого – "пустяки, маленький пистолетный выстрел".
И выстрел прозвучал: большевистская "декларация начиналась с установления, что власть сейчас столь же безответственна, как и до Демократического совещания, созывавшегося якобы для обуздания Керенского, и что представители имущих классов вошли во Временный совет в таком количестве, на какое они не имеют ни малейшего права. Если бы буржуазия действительно готовилась к Учредительному собранию через полтора месяца, ее вожди не имели бы оснований отстаивать сейчас с таким ожесточением безответственность власти даже пред подтасованным представительством. "Вся суть в том, что буржуазные классы поставили себе целью сорвать Учредительное собрание". Удар попадает в цель. Тем более бурно протестует правое крыло. Не отклоняясь от текста декларации, оратор бичует промышленную, аграрную и продовольственную политику правительства: нельзя было бы вести иного курса, если бы даже поставить себе сознательной целью толкать массы на путь восстания. "Мысль о сдаче революционной столицы немецким войскам… приемлется, как естественное звено общей политики, которая должна облегчить… контрреволюционный заговор. Протесты перерастают в бурю. Крики о Берлине, о немецком золоте, о пломбированном вагоне, и на этом общем фоне, как бутылочный осколок в грязи, – уличная брань".
Суханов отметил что "Правые большевики, около Рязанова, ворчали и были злы". Действительно, основания для беспокойства у них были. Общее настроение правых большевиков сформулировал Каменев сразу после заседания ЦК, которое постановило выйти из Предпарламента: "Дорогие товарищи, я полагаю, что ваше решение о выходе с первого же заседания "Совета Российской республики" предопределяет тактику партии на ближайший срок в направлении, которое я лично считаю опасным для партии". Такое же впечатление неизбежности и предопределенности большевистского восстания произвел демарш Троцкого и на Суханова. "Из Предпарламента им только одна дорога – на баррикады. Бросая избирательный бюллетень, необходимо взять винтовку. А твердо решив все вопросы, твердо решив взять винтовку, нечего делать с бюллетенем… Так все и было. Но большинство этого не поняло, этого не видело, этому не верило. Мы, соседи и соратники, это понимали".
На самом деле, ясного и однозначного выбора пария еще не сделала. "Советская легальность", связанная со съездом, надежды на примирение с другими партиями "революционной демократии" – все эти установки продолжали сосуществовать с идеей вооруженного выступления. Причем речь шла не просто о выделении фракций, групп сторонников той или иной тактике, но и о том, что все эти политические ориентиры могли сочетаться друг с другом в самых разнообразных комбинациях в головах большевистских лидеров.
Ленин понимал, что ему необходимо формальное решение ЦК о вооруженном восстании, которое отбросило бы колебания и внесло определенность в партийную тактику, иначе дело не сдвинется с мертвой точки. И он добивается принятия такого решения на ставшем впоследствии знаменитым заседании Центрального комитета 10 октября.
"О, новые шутки веселой музы истории! Это верховное и решительное заседание состоялось у меня на квартире, все на той же Карповке" – писал Суханов, сокрушаясь, что благодаря заботам его жены, большевички, – "высокое собрание было совершенно гарантировано от моего нашествия"
Вместо хозяина, на заседании присутствовали 12 членов высшего партийного органа: сам Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников и Ломов. Заседание продолжалось десять часов и закончилось только к трем часам ночи. Уже одно это свидетельствует о том, что дело не сводилось лишь к формальному закреплению де-факто уже принятой линии.
Обсуждению основного вопроса – о текущем моменте – предшествовало три коротких доклада, сделанных Свердловым о ситуации на фронтах и в провинции. "Его сообщения – рассказывает Троцкий – были посвящены фронту и, по-видимому, заранее согласованы с Лениным, чтобы дать ему опору для необходимых выводов: это вполне отвечало приемам Ленина". Свердлов докладывал, что контрреволюционное командование на фронте готовит "какую-то темную историю", и, вероятно, приготовляет "новую корниловщину". Однако в войсках сильны пробольшевистские настроения, солдаты даже предлагают захватить штаб Западного фронта и отправить в Питер революционный корпус.
Наконец, слово для доклада получил сам вождь партии. "Он констатирует, что с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании". Затем Ленин кратко повторяет свои аргументы в пользу того, что откладывать вооруженное свержение власти больше нельзя. По его словам, к восстанию подталкивает подготовка правительством сдачи Нарвы и Петрограда. При этом, в стране "большинство теперь за нами". В то же время нарастают абсентизм и равнодушие масс, утомленных бесконечными резолюциями. "Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу. Областным съездом и предложением из Минска надо воспользоваться для начала решительных действий" – заключает вождь.
Протоколы не отражают всех поворотов дискуссии. А между тем, Ленин вынужден был сражаться сразу на два фронта. Троцкий вспоминал в 1924 году, что "еще прежде, … чем напасть на противников вооруженного восстания, он стал нажимать на тех, кто связывал восстание со вторым съездом Советов". Съезд вообще может не состояться – говорил вождь – да и глупо назначать дату восстания, предупреждая о нем противника. ""Во всяком случае, – настаивал Ленин, – захват власти должен предшествовать съезду Советов, иначе вас разобьют и никакого съезда вы не созовете"
В протоколах заседания не отложилось выступление Троцкого, но известно, что его ближайший сподвижник, Урицкий, вместе с ним пришедший из межрайонной организации, высказался в пользу восстания: "надо решиться на действия определенные" – заявил он.
Через месяц после этого, выступая на заседании ПК, Ленин признается, что он больше всего опасался "оппортунизма со стороны интернационалистов-объединенцев, но это рассеялось, а в нашей партии члены – не согласились. Это меня крайне огорчило". Зная об автономии группы бывших межрайонцев (Троцкий, Урицкий, Иоффе), Ленин весьма опасался инерции их политического мышления. Однако Троцкий, не без колебаний, все-таки поддержал ленинскую тактику, согласившись на то, что восстание и захват власти должны предшествовать съезду. Ленин оценил эту уступку: "с тех пор не было лучшего большевика" – заявил он месяц спустя.