– Да, незавидно попадаться бандитам в лапы, – посочувствовал начальник разведки, но если…
Он не дал офицеру договорить.
– А вы думаете, что эти гады не знают, что я восточник. Только попадись к ним, и пикнуть не дадут – раз и на гильяку. На ветке повесят.
Капитан заметил, что эти слова он произнес с оттенком особой обреченности, а поэтому счел необходимым возразить.
– Оуновцев не интересует, где кто родился. Раз человек поддерживает советскую власть – значит, он их враг и его надо уничтожить.
– Но на что они все-таки надеются? Ведь теперешняя власть проявила к ним акт великодушия. Тот, кто приходит с повинной, тому прощаются старые грехи… Почему они не выходят из схронов подполья?
– Основная масса давно вышла, – ответил Алексеев собеседнику. – С повинной сейчас являются колеблющиеся, ну а главари все еще раздумывают. Видно, крови на руках у них много не отмытой… В том числе и свежей. Фанатичность тут не в характере – она у них событийная и только. Понимают, что за конкретные злодеяния надо конкретно и отвечать.
Рубинов настороженно посмотрел на капитана.
– А что будет с теми, кто не явится? С ними что будет, что их ожидает?
– Главари останутся одинокими волками. Будут блудить по лесам, пока их не истребят.
– Не завидую вашей работе, – прервал он офицера. – Да, вам приходится иметь дело с серьезным противником, знающим и местность, и людей. И нет от бандюгов покоя. Все дни у вас в напряге – и семью забудешь.
– Да, ничего тут не поделаешь… Война бывает и после войны.
Он перебил капитана в очередной раз и, с подчеркнутой вежливостью, заметил:
– Понимаю, понимаю, но в восточных областях все же спокойнее. Небось, не один раз вспоминали родные места?
– Вспоминать не приходится. Я каждый день встречаюсь с малой родиной. Я ведь уроженец этих мест, – поправил Алексеев Рубинова.
Финансист поднял, а скорее, резко вскинул брови и с заметным смущением посмотрел на офицера.
– Разве?..
– Да. Я из Ровно.
– Неужели? Это для меня открытие. Почему же вы никогда не зайдете к нам? Это бы принесло столько радости моей жене… Она ведь у меня уроженка Луцка – выходит, ваша землячка. Учительница. Великолепно играет на пианино. Так что заходите, будем рады.
Прощаясь с Алексеевым, он спросил:
– Как, по-вашему, стоит ли обращаться в райком партии, чтобы мне заменили село. Хочу поближе к Осовецку. Приходится ездить на край света. Разве нет кого покрепче здоровьем. У местного руководства странное понятие: раз восточник – поезжай в дыру. Нет, серьезно, оставаться на старом месте я больше не могу.
Алексеев пообещал поговорить с секретарем райкома. Пожимая руку на прощанье, Рубинов еще раз напомнил о своем приглашении…
Он ушел, а через час Алексееву позвонил лейтенант Урусов и сообщил страшную новость: в Осовецком лесу нашли убитыми секретаря райкома комсомола Дусю Ничипорук и врача районной больницы Константина Сергеевича Слудчака.
– Значит, Рубинов был прав, – подумал разведчик, – в Осовецком лесу действительно орудует банда.
Вечером об этом уже знал командир полка, вернувшийся из одного из батальонов.
Прошло две недели. Позвонил Сидоров.
– Ну как дела, капитан, как настроение? – дружелюбно спросил он. – Что-то спокойно в ваших краях. Не скучаешь?
– Вы прекрасно понимаете – скучать не приходится. Это затишье может оказаться перед бурей.
– Вот-вот… Это правильная оценка. Кстати, как там обстоят дела со взрывами? Не приоткрыли ли тайну их появления?
– Нет пока. К сожалению, нечем похвастаться.
В эту минуту начальнику разведки стало стыдно, и, как показалось, Павел Иванович это почувствовал.
– Я не виню вас, но что-то долго проясняют ваши подчиненные. Наверное, надо теснее работать с территориальными органами госбезопасности и армейскими контрразведчиками.
Алексей несколько секунд молчал, а потом заверил его, что контакт с правоохранителями налажен, но и у них тоже никаких данных нет.
– Ну что ж, ищите, товарищ капитан. Когда найдете – позвоните. Единственное, чтобы не забыть, – немедленно доставьте мне найденные бандеровские документы.
– Есть, товарищ подполковник.
На следующий день комполка снова позвонил.
– Я не пророк, но ваши предположения, Алексей Алексеевич, мне кажутся обоснованными. Постарайтесь через нашу агентуру наладить со вчерашними бандитами связь. У меня создается впечатление, что кое-кто из бывших участников банд стал на правильный путь активной борьбы против своих главарей. Не исключена возможность, что они до поры до времени не хотят раскрывать карты. Ты понял намек? Ну желаю успеха! – проговорил он, переходя то на "вы", то на "ты" со своим подчиненным, от которого ждал развязки в истории с таинственными подрывами бандеровцев.
В последнее время фининспектор Рубинов стал буквально опекать капитана Алексеева: звонил, передавал приветы через других лиц, приглашал в гости, но с таким расчетом, чтобы заранее предупредить – жена должна, мол, приготовиться: накрыть красиво и вкусно стол, а для этого нужен разгон – нужно время.
Но начальнику разведки полка было не до банкетов. Он, словно чекистский оперативник-розыскник, мотался по хуторам и селам, лесам и болотам вместе с солдатами внутренних войск, милиционерами и "истребками" из местных граждан в выкорчевывании бандеровской нечисти. Она уже не плодилась, но еще оставалась достаточно опасной особенно для местных граждан, поддерживающих советскую власть, и самой власти. Лесные бандиты делали, как правило, ночные вылазки в хутора и села. Там ловили, казнили, пленили нужных им граждан. В города соваться боялись из-за наличия там воинских гарнизонов, подразделений милиции и других правоохранительных органов.
Они устраивали засады, нападали на мелкие подразделения Красной армии и отдельных военнослужащих, милиционеров и представителей партийно-хозяйственной администрации на местах.
Общее руководство истребительными батальонами (ИБ) было возложено на заместителя председателя СНК СССР, наркома внутренних дел Л. П. Берию, Центральный штаб истребительных батальонов при НКВД СССР и оперативные группы при управлениях НКВД областей.
Начальниками ИБ назначались работники советов, руководители предприятий и организаций, оперативные работники райотделов внутренних дел и милиции. А личный состав батальонов формировался из тех, кто не подлежал обязательной мобилизации.
Ход развития и движения ИБ дал И. В. Сталин в своем выступлении по радио 3 июля 1941 года. Он говорил: "Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам".
В некоторых больших селах под эгидой ИБ были созданы роты, взводы и отделения истребков. Они существенно помогали внутренним войскам, милиционерам и сотрудникам органов ГБ бороться с бандитизмом.
От одного из "истребков" органы ГБ получили информацию, что фининспектор конспиративно встречается с неизвестными, посещающими его по вечерам. Этот сигнал перерос в дело оперативного учета под названием "Инвалид".
В 1946 году сотрудники территориальных органов МГБ выяснили, что Рубинов потерял ногу еще в 41-м году не в партизанах, а в банде на Тернопольщине – во время ее боестолкновения с подразделением РККА.
Мотаясь по хуторам и селам района, он собирал данные на советских активистов и сотрудников правоохранительных органов. В дальнейшем Рубинова арестовали. Он оказался агентом СБ ОУН. На следствии он признался во многих грехах. По его наводкам было ликвидировано до двух десятков человек.
С начальником разведки полка капитаном Алексеевым он стремился сблизиться. Приглашение в гости являлось, по существу, приглашением на смерть. Его должны были пленить вояки одного из отрядов ОУН во время гостевого посещения Рубинова.
Новые взрывы
На Полесье пришла ранняя весна. Проносились теплые ласковые ветры. В низинах шумела талая вода. Пенились от натуги переполненные ручьи в узких горловинах небольших оврагов. С возвышенностей бежали игривые ручьи, переплетаясь в прозрачные косы. И вот глухой ночью, как первый весенний гром, прогрохотали очередные взрывы в Семидубах и других местах, с короткими паузами, один громче другого.
В полдень приехал из подразделения, участвовавшего в операции, комполка в сопровождении автоматчиков.
– А что я говорил? – здороваясь, хмуро прогрохотал он из дверного проема. – Что, не моя ли правда? Говорил, что подорвут. Надо посмотреть, что там случилось.
Собрались быстро. На машинах они ехали в Семидубы. Полковник Сидоров, недавно получивший звание, молчал, нервно раскуривая папиросу за папиросой. Он курил только "Казбек".
Семидубы – большой в несколько десятков дворов хутор, как далекий островок, затерявшийся в густом лесном массиве. Хутор отделяли сорок пять километров от райцентра. Аборигены жили более вольготно, чем жители окрестных сел. Создавая видимость, что они далеки от политики, выдавали себя за евангелистов-баптистов. Клялись святостью своей веры. Но все это было для вида, как говориться, для отвода глаз. Новая власть – советская – их пугала колхозами.
А вот с приходом немцев в каждом дворе белыми скатертями накрывались столы, ставилось угощение с горилкой, домашней тушенкой, ведрами куриных яиц и крынками молока и простокваши. Все перечисленные продукты немцы очень любили, ласково называя последние два деликатеса "яйками и млеко". Хозяева, фигурально выражаясь, встречали немецких завоевателей хлебом-солью.
По душе пришелся хуторянам гитлеровский "новый порядок". Семь молодых хлопцев добровольно пошли служить в полицию, двадцать пополнили отряды повстанцев. Молодые и старые, в слепой ярости, жгли польские села, вырезали еврейские семьи, стреляли из-за угла в советских партизан, отказывали в куске хлеба бежавшим из плена красноармейцам и, как правило, тут же сдавали их полицаям.
С изгнанием немцев никто из хуторян не пошел служить в Советскую армию. Здоровые парни сделались "малолетками", "инвалидами", "недоумками". Мужчины средних лет отрастили бороды и представлялись негодными для какой-либо работы из-за хворей стариками.
Доказывать было трудно – документов не было: церковные книги сожжены, в регистрационные журналы Сельского совета жители записывались, как кому вздумается.
Внешняя сторона их жизни выглядела безупречно. Сюда не нужно было направлять уполномоченных по контролю над обязательными поставками и уплатой сельхозналога – дела обстояли блестяще. Семидубцы умели держать марку. Все выполняли первыми – без напоминаний, но для разговоров с ними было трудно найти общий язык. Говорить они с чужаками не любили. Двор с двором переплелся родственными узами.
Доходило до смешного: спросишь сивого или безусого хуторянина: скажите, кто проживает в этом доме? – посмотрит исподлобья хитрыми, мигающими глазками и процедит сквозь зубы: а бис (рус. – черт. – Авт.) его знает, я не здешний, я с другого села.
На краю хутора, возле самого леса, стоял заброшенный срубленный из отборного леса внушительный дом бывшего контрразведчика отряда атамана "Оскирко" Трофима Затирки. Трое его сыновей поздней осенью 1939 года сбежали в Германию. Возвратились с немцами в тревожные дни 1941 года. Старший сын Пахом стал районным проводником ОУН, но карьера его быстро оборвалась – его сразу же убили народные мстители. Местные партизаны не простили ему казней своих односельчан и родственников.
Средний – Мартын занял пост коменданта полиции в Седлищах, а младший – Петро устроился переводчиком в Залесское гестапо.
Старик при немцах стал начальником войсковой школы УПА, так называемого вышкола – готовил кадры для пополнения "уповцев". После освобождения территории от гитлеровцев связь с собратьями по оружию он не порвал. Жил с двумя дочерьми. Жена скончалась перед войной. В душе ненавидел советскую власть, а поэтому открыто и скрыто занимался антигосударственной деятельностью.
Среди односельчан он не раз говаривал:
– Не покорюсь Советам, пусть хоть на куски режут!
Поймали старика на горячем – с поличным, когда он вместе с дочерьми – связными банды – доставляли в условленное место взрывчатку, боеприпасы и пропагандистскую в антисоветском духе литературу.
Старика Трофима Затирку и дочерей власть, по решению суда, выселила: по одни данным, в Сибирь – на лесоповал, по другим – в Воркуту – добывать уголь.
Все это Алексееву припомнилось на пути к хутору.
Машина миновала спуск и помчалась по проселочной дороге прямо к кирпичному заводу, стоявшему на пути к Семидубам. В просторном классе, где расположилась оперативная группа, молодой, широкоплечий с большими черными глазами командир батальона ВВ подполковник по фамилии Украинец докладывал своему старшему начальнику полковнику Сидорову.
– Под домом Затирки после взрыва мы обнаружили капитальный бункер размером шесть на десять метров с тремя подземными выходами.
– Стойте, стойте, – перебил говорившего подчиненного полковник. – Это не родственник Трофима?
– Да, доводится родным братом. Два сына Никиты были в банде Буйного. Они погибли при взрыве.
– Так-так, ну и что дальше? – вновь перебил командир полка Украинца.
– Взрыв произошел ночью. Убито около двух десятков бандюгов, ранено восемь и контужено девятнадцать. Много погибло под завалами, которые еще не разобраны.
– Интересно, что же показали оставшиеся в живых бандиты? – переспросил полковник: – Что они рассказывают?..
– Говорили, что надрайонный проводник ОУН Евген и представитель СБ Птаха проводили тайное совещание командиров групп. Обсуждались вопросы по усилению борьбы с большевистскими агентами и чистке боевок и кревок от случайных, не внушающих доверия и неустойчивых элементов.
Кроме того, на этом совещании было доведено содержание приказа куренного Беркута и надрайонного коменданта СБ Владимира, в котором они потребовали беспощадной расправы над колеблющими и паникерами.
Боевикам категорически запрещались отпуска. В одном из пунктов приказа оглашалось, что введен расстрел дезертиров с автоматической конфискацией имущества. Родственники, уличенные или подозреваемые в связях с органами советской власти, подводятся под ВМН – смертную казнь. Приказано в недельный срок представить коменданту СБ списки сомнительных лиц.
– Ишь ты, какие строгости… А что еще интересного? – спросил Сидоров.
– Бандиты в один голос твердят, что все строгости из-за действий Монгола. Хотя Беркут два раза убивал его, но он, как видите, "оживал", действуя под новыми кличками Москвич, сейчас – Север.
– Что, есть какие-то данные? – спросил комполка.
Алексеев ответил, что, кроме тех, какие имеются в дневнике Птахи, больше пока ничего не известно.
Полковник Сидоров встал, вынул из кармана пачку папирос, открыл коробку и нежно взял белую трубочку. Он с наслаждением стал разминать папиросу, согнул бумажный мундштучок и, отправив его в рот, слегка прикусив зубами. Затем чиркнул спичкой, затянулся и, выпустив сизый шлейф густого табачного дымка, с наслаждением потянулся.
– Значит, проводили узкое совещание по борьбе с московскими агентами, а от своих же черту душу отдали. Явно не полетели на небеса, их там Бог за кровавые грехи не принял и отправил в ад.
Полковник заложил за спину руки и заходил по классу. Потом резко повернулся и, обращаясь к собравшимся, продолжил:
– Вы думаете, что это от хорошей жизни? Моряк – хитрый мужик, человек с головой. Его тоже пугали, а он плюнул на них и ушел. Разоружил свою конную группу и сдался советскому командованию. Сейчас уже воюет с немцами. И надо сказать, неплохо воюет. Мне об этом доподлинно известно.
Затем, обращаясь к подполковнику Украинцу, комполка спросил:
– Какие же вы выводы сделали для себя из этой занимательной истории?
Наступило тягостное молчание. Поиск ответа на заданный вопрос был нелегким. Офицер пожал плечами, но ответил.
– Трудно пока судить, но версию о московском следе…
Сидоров недовольно махнул рукой.
– Версия о "Москвиче", неуловимом агенте, мне давно известна. Главное – причина. Меня интересует причина взрыва. Поняли?
– Пока точных данных нет. Бандиты единственное, что подтверждают, что все произошло неожиданно…
– А как, по-вашему, должны взрываться мины? Ожидаемо? Конечно же, неожиданно! – съязвил полковник.
– Мы выяснили, а поэтому точно знаем, что мины были установлены в разных местах.
– Дом кем-либо охранялся? – смягчая разговор, спросил командир полка.
– Абсолютно никем. Ни в доме, ни в бункере не обнаружено никаких признаков постоянного обитания большой массы людей.
– Нет, это черт знает, что такое… Ну а что говорят сами хуторяне?
– Только и слышишь: "Не видели, не знаем, чужих никого не было".
Сидоров молчаливо посмотрел на хитрую схему постановки мин, и задумчиво произнес:
– Вот штука, так штука, но кто ее придумал?..
В дверь постучали. Вошел один из руководителей контрразведывательного отдела областного управления госбезопасности подполковник Варивода. Командир полка пошел ему навстречу и тепло поздоровался.
– Здравствуй, здравствуй, дорогой гость, чем порадуешь, Сидор Трофимович? Какие принесли новости?
Тяжелый, грузный, с блестящими карими глазами на обветренном лице Варивода, судя по внешности, был в хорошем расположении духа.
– Отрадные новости! Подорван окружной бандеровский госпиталь на хуторе Леваши. Дом, приусадебные постройки превращены в щепки, – сообщил вошедший старший офицер.
– Кто жил в доме?
– Пустой… Хозяева сбежали с немцами.
– Есть убитые?
– Погибло около двух десятков. Три отсека еще не вскрыты.
– Живые есть?
– Никого.
– Это плохо. Кто же там лечился или скрывался?
– Преимущественно эсбисты и несколько "соловьев" из бывшего батальона "Нахтигаль".
Сидоров задумался.
– Какой-то заколдованный круг получается, братцы, – и, обращаясь к Вариводе, спросил: – Ну а как же все это произошло? Как и где расположен госпиталь?
Чекист взял со стола карандаш и на листе бумаги нарисовал схему.
– Тайный военный госпиталь выглядел довольно любопытно, – он ткнул карандашом в левый край нарисованной схемы. – В этом конце села когда-то проживали поляки. Бандиты, как и в других местах Западной Украины, уничтожили "пшеков". Дома частично пожгли, оставшиеся – разобрали. Сады вырезали на дрова. На этом месте не оставили никаких признаков жизни. Надо отметить, что в каждом дворе имелись колодези – они сохранились до сих пор. Никто ими не пользуется. Оуновцы поступили хитро: под землей прорыли ходы сообщения и соединили колодезь с колодезем. В центре на глубине примерно пять метров выбрана земля и поставлены деревянные крепления, замаскированные под сруб. Под землей помещение напоминает просторный зал со всеми удобствами: санпропускником, перевязочной, аптекой, кухней… Здесь они и приспособились.
– Когда же они успели это сделать?