Получил достоверные данные, что в Козаковой долине, Руднице, Семидубах, Выдумке и Забарах действует опытный диверсант. Якобы НКВД снабдило его мощной радиостанцией, оружием, боеприпасами и постоянно наводит его на места отдыха и маршруты движения наших. Он знает многое из наших планов".
"19 октября 1944 г.
Сменил место дислокации. В пути следования через Липку неожиданно взорвался мост. Потерял много людского и конского состава. Выбирался через Корабельское болото, но снова попал на заминированное поле. Точно установил, что это работа "Монгола". Хочется набить морду Владимиру и разогнать его службу беспеки…"
На этом дневниковые записи Деркача заканчивались…
Устно лейтенант Урусов доложил.
По его перепроверенным данным обстоятельства взрыва в Звеняче выглядели таким образом.
В вечерних сумерках свирепая вьюга загнала 12 вооруженных людей, одетых в красноармейскую форму, в крайнюю хату. В ней коротал дни одинокий, рано овдовевший старый лесник Илько Сыч.
Молчаливый хозяин рад был приходу дорогих гостей – советских солдат. Говорили по-русски только двое. Остальные изъяснялись на местном не только языке, но и наречии. В жарко натопленной горнице пришельцы отогрелись. Разомлевших непрошеных гостей клонило в сон.
Илько наварил полный чугунок картошки – бульбы, нажарил сала, достал с леха (рус. – погреба. – Авт.) капусты, огурцов, положил на стол две буханки хлеба, который сам выпекал, и пригласил братию к столу.
Извиняясь перед гостями, он признался, что у него в доме нет самогона, а по данному случаю не мешало бы и выпить по чарке.
Тогда, по всей видимости, главный из гостей спросил:
– А нельзя ли где купить горилки?
Хозяин ответил, что самогонку гонит одна соседка и нередко продает. Тот вынул из планшетки несколько хрустящих ассигнаций и передал их Ильку. Это была не столько просьба, сколько молчаливый приказ, который надо было непременно выполнить к ужину.
Старик торопливо оделся и вышел…
На обратном пути Сыч встретил хлопца, который с трудом, преодолевая ледяные порывы ветра, продвигался вперед. Он подошел к нему ближе. Парень едва держался на ногах. За плечами у него висел, с каким-то тяжелым грузом, армейский вещмешок. Жалость овладела стариком, и он пригласил хлопца к себе в дом обогреться и пересидеть лихую непогоду в ласковом тепле у печи.
Перед тем как зайти в хату, парень поставил мешок по крыльцо.
– На шо ты туда поставил, занеси в хату, – предложил хозяин. – Пусть стоит тут этот грязный и вонючий мешочек…
Из разговора Александру стало ясно, что в соседнем хуторе проживает дочь старика. Он собирался перейти к ней жить – одному в тягость коротать одиночество. Дом старый, вот-вот рухнет, потому и не греет.
– Сквозняки лезут в щели, спалить его и недолго, – заметил старик.
Вошли в хату вместе.
Подавая на стол последнюю, пятую бутылку, Илько почувствовал на себе хмурый, недоверчивый взгляд старшего.
Сыч вовремя понял, чего от него хотят, и тут же виновато пояснил, что на дороге встретил сына знакомого хуторянина, а поэтому пригласил его в хату "трошки погритыся". Сомнения старшего группы "советских воинов" после этих объяснений несколько рассеялись.
Илько кивком головы дал понять пареньку пройти в другую половину дома. За столом пили и пели, пели и пили, пока не кончилось горючее.
Высокий, косой на один глаз, со шрамом над правой бровью и примороженным лицом, непрошеный гость властным голосом потребовал у хозяина еще горилки.
– Слетай еще до своей соседки за горючим, недолив в баках – мы по привычке обычно заливаем "по горлышко".
Илько, переминаясь с ноги на ногу, хотел что-то сказать, как с другой комнаты раздался голос:
– Дядьку, давайте гроши… Я схожу…
Застегивая на ходу старый, видевший виды кожушок, паренек тихо проговорил:
– Уходите, дедушка, как можно быстрее уходите к дочери – это переодетые бандиты. Они вас убьют и хату спалят: таких свидетелей, как мы с вами, бандиты не оставляют живыми.
Сашко метнулся под крыльцо, поднял вещмешок, занес в сени. Он быстро открыл его, несколькими ловкими и быстрыми движениями провел какие-то манипуляции в содержимом мешка и прикрыл его старым изодранным рядном, лежащим на полу в качестве коврика и изодранной домотканой дорожкой.
Оторопевший Илько с минуту стоял, размышляя, а потом зашел в хату, надел шапку и проговорил:
– Хлопчик принесет скоро вам топлива… Что-то корова мычит… Может, Бог кормилицу послал.
Он вышел, схитрив перед бандитами и про корову, и про хлопчика, ушедшего за водкой. Во дворе перекрестившись широким крестом, направился к сараю, а потом вышел за ворота и, попрощавшись с пареньком, заковылял по зимней дороге к дочери. А через несколько минут в доме раздался взрыв.
Оставшиеся в живых после подрыва двое пойманных раненых бандита показали, что принадлежат к банде куренного Беркута. Они возвращались из Кременецкого леса после проведенной спецоперации.
Командир группы Орех погиб.
Урусов не делал никаких обобщений, но и не давал воли отвлеченным рассуждениям. А начальник разведки все долго думал и думал о происшествии. Конечно, всякое может быть. Лесника Сыча он хорошо знал – это был честный человек. Сомнений не было, что бандитов вначале он принял за военнослужащих Красной армии. Приютил гостей и обогрел искренне, что не могли не заметить оуновцы. Но неужели он и устроил взрыв в собственном доме? Нет, это на старика не похоже. Ну а хлопец: кто он и откуда у него могла быть взрывчатка? Да и как он мог знать, что именно в доме Илька остановятся бандиты? А может быть, бандюги подорвались на своей мине по собственной неосторожности? Вопросы, версии, предположения терзали душу и горели в голове, не давая ей покоя…
Вспомнились слова, сказанные однажды "смершевцем", чекистом Николаем Одинцовым при допросе доставленного разведчиками "языка". Он тогда, как говорится, "колол" перекрестным допросом молчаливого немца-лазутчика. И в ходе проверки выдвинутых версий заметил: предположения умных дороже убеждений глупых. Как он был прав!
Вечером Алексеева вызвали в штаб полка. Подполковник принял его сдержанно. Капитан коротко доложил обстоятельства ЧП, свои предположения, целиком положившись на материалы расследования лейтенанта Урусова.
– Сомнительные доводы, – подвел итог Сидоров. – Ты думаешь, что такой опытный диверсант, каким является Беркут, рискнул бы послать в глубокую разведку каких-то дураков-пьянюг? Чепуха! За пьянство, без разрешения командира, в УПА расстреливают своих вояк – у них есть такой закон.
Поддавшись искушению, капитан нерешительно спросил:
– Но все же это может быть… чистая случайность? Они сами подорвались…
Кустистые темные брови командира полка сдвинулись к переносице, он нахмурился и покачал головой:
– Нет, не верю. Просто не допускаю подобной мысли. Видно, капитан, мы с тобой никудышные психологи, а поэтому плохо разбираемся в людях.
Время шло своей армейской дорогой с буднями перестрелок, потерь и побед – больших и малых. Разведчики потратили много времени и труда, но подобрать ключи к разгадке таинственных взрывов и пулеметных обстрелов там и тогда, где и когда бандиты находились в определенном месте и времени, не смогли. По-прежнему все оставалось загадочным, скрытым от логики понимания. Это тревожило и раздражало Алексеева как начальника разведки, так и подполковника – командира полка, руководство которого теребило как можно скорее разобраться в ситуации…
Помимо всего прочего прибавился к загадке еще один вопрос: как подросток незаметно занес фугас и убедил старика покинуть хату?
Но пока на эту шараду ответа не было.
Рассказ хуторянина
Через несколько дней загадка улыбнулась отгадкой. Как-то в зимний полдень Алексеев с группой военнослужащих возвращались с очередной операции. Ехали долго. Мороз к вечеру стал крепчать. Хрустел под полозьями саней дорожный наст. Группа остановилась во дворе знакомого капитану Алексееву хуторянина напоить коней. Хозяин пригласил военных в хату обогреться.
– Начальник, – обратился он к командиру группы, – можно вас на минутку. Он провел капитана в светлую и чистую комнату, застеленную домоткаными дорожками. Потом предложил присесть на длинный синий деревенский диван со спинкой и подлокотниками, какие бывают в любой хате на Полесье.
– Слушаю, – сказал Алексеев, разминая замершие, одеревенелые пальцы, которые издавали противный хруст в суставах.
Он начал издалека, заговорщицки озираясь по сторонам, без желания быть услышанным кем бы то ни было.
– На той неделе у меня одна беда приключилась. Утром собрался я ехать на мельницу. Запряг коней, а сам зашел в хату забрать мешки с зерном. Слышу, где-то стрельба – бах-бах, тра-та-та. Чувствовалось, стреляли винтовки, автоматы, а может, даже пулеметы. Я метнулся к окну, и вижу: прямо на мое поле бегут люди и палят из винтовок и автоматов. Перепугался страшно. Детей на печь позабрасывал, а сам до коней, до моих родимых. Только распахнул дверь, а каурые молнией блеснули по улице. Присмотрелся, а в санях сидит чужак. Завернули кони за угол – только я их и видел.
Алексеев перехватил его осторожный взгляд.
– Прибежали лесные злодеи и первым долгом: "Ты кому такой-сякой дал коней?"
– Никому и ничего я не давал. Зашел в хату за зерном, и сами видели вы, люди добрые, как получилось.
Видно ответ мой их убедил, но все равно дали мне добре по зубам, а потом еще липкую оплеуху приложили, и будь здоров. Хорошо, что так обернулось, а то ведь могли и шлепнуть. У них это делается легко.
Лицо хозяина оживилось…
– А через два дня приезжает на моих конях незнакомый хлопец и говорит улыбаясь: "Добрый день, дядьку!"
– День добрый! День добрый, начальник. Зачем пожаловал? – отвечаю ему.
Он засмеялся.
– Получите ваших красавчиков. Кони накормлены. Остынут – напоите, – с какой-то искренностью проговорил незнакомец и собрался уходить.
– Кто же ты будешь, добрый человек? – спрашиваю его. – Скажи, хоть как тебя величать?
– С чужого района я, чужой в ваших местах, – отвечает он.
– А фамилия? – спросил капитан. – Как его звали?
Хуторянин пожал плечами.
– Так и не сказал он мне ни имя свое, ни фамилию, – последовал ответ.
Морозы постепенно спали. Март порадовал пахучей, мягкой оттепелью. Посерели и осели ноздреватые снега. А через несколько дней прошли даже редкие дожди вперемешку с мокрым снегом. Дороги почернели и разверзлись размытыми колеями. На взлобках, обласканных солнышком, показалась первыя чубы светло-лиловой зелени.
Однажды в штаб полка к капитану зашла молодая румяная девушка в дубленом рыжем кожушке, расшитом синими волошками (рус. – васильками. – Авт.) и зеленым орнаментом под березовые листья. Он впервые видел такую живописную одежонку. Представилась, назвавши себя Олесей Кныш из Люховичей.
– Садитесь. Чем могу быть полезным? – спросил гостью хозяин кабинета.
На минуту она смутилась, потом быстро овладела собой и начала повествовать.
– Вчера один хлопец передал вот этот сверток. Просил доставить только вам – военным.
– Что за хлопец?
– Я мало его знаю. Встречалась раз с ним в прошлом году. Он за меня заступился, – исповедовалась девушка.
– Ко всему этому он еще оказался и героем? – пошутил Алексеев.
– Наверное, герой – сильный и смелый паренек. Я работаю здесь заведующей хатой-читальней, библиотекой, – теперь уже спокойно продолжала она. – Как-то под вечер ко мне в дом пришли двое военных в советской форме и сказали, что меня вызывают в сельсовет. Я быстро собралась и пошла с ними. Идем, молчим, но вижу, они повернули в противоположную сторону от дома сельского власти и направляются прямо к лесу.
Я догадалась, что меня ждет, и в слезы. Реву, шмыгаю носом. Один из них, видимо, старший, мне и говорит: "Иди и не шевелись. Крикнешь – гаплык тебе, поняла, сука, москальская прислужница?"
Проходим мимо кладбища, как вдруг из-за ограды выскакивает парень с автоматом наперевес. Одного, того, что мне угрожал, скосил сразу. Другой мой конвоир, почувствовав, что дело плохо, отбросил винтовку в сторону и ринулся в сторону болота. Хлопец мне прокричал: "Беги в село, красавица, да больше не попадайся в руки бандитам!" А сам кинулся вдогонку за улепетывающим бандюгом. Потом остановился и дал короткую очередь. Сама видела, как с беглеца слетела шапка, и он плюхнулся в воду.
Девушка вздохнула, поправила платок на голове и промолвила: "Я чуть не заплакала от радости. А утром приехали из Осовецка военные и сказали, что это были эсбисты. С тех пор я больше не видела своего освободителя. Ну а вот вчера этот парень пришел к нам во двор и спрашивает меня: "Узнала?".
– Конечно, узнала, – отвечаю ему.
А он:
– Вот тебе сверток. Тайком сходи в Озерск и передай его начальнику гарнизона.
После этих слов попрощался и ушел.
– Любопытно, какой же он: высокий или низкий, светлый или темный, курносый, синеокий, рябой? Так какой же? – настраивал на объективный ответ Алексеев девушку.
Видно, его вопрос несколько смутил гостью, но она по-своему поняла капитана.
– Он ужасно храбрый! – вдруг выпалила она коротко, давая характеристику ему.
– Как же вы не побоялись прийти сюда? А вдруг попались бы в лапы бандитов – это же явная смерть?! Вы тоже выходит такая же храбрая, как и тот хлопец.
Она пожала плечами и не без гордости произнесла с придыханием:
– Я заверила его, что выполню его, моего спасителя, просьбу – доставлю сверток по назначению. Ведь я же должница его. А еще мне казалось, что он поможет мне в трудную минуту".
– Он у вас теперь как оберег, что ли?
– Наверное…
Поблагодарив девушку и проводив ее к выходу, капитан снедаемый нетерпением, обрезал ножом шпагат и развернул сверток.
Внутри лежали какие-то замызганные, измятые документы. Внимательно разглядывая их, его привлекла записка надрайонного проводника ОУН Евгена, адресованная коменданту СБ Птаху:
"…Кровавое НКВД засылает к нам своих агентов. От руки московского большевика погибли на Куренных хуторах наш боевой друг Буйный и его друзья. Необходима строгая и беспощадная чистка. Всех подозрительных надо убрать с дороги, только с умом".
За запиской лежала небольшая самодельная тетрадка с записями Птахи. Это был своеобразный дневник оуновского эсбиста. В первой записи говорилось:
"Моряк изменил нам. По дурости поругался с Беркутом и увел свою группу в Пинские болота. Выслуживается гад, спасает свою шкуру. Оставил своих дружков для борьбы с нами. Сегодня поймали его человека и сразу же расстреляли".
У Алексеева мелькнула мысль: а может, действительно, Буйный и его банда уничтожены людьми Моряка?
Непонятная связь одного события с другими усиливало беспокойство поиска истины. Другая запись в дневнике Птахи гласила:
"…Был на совещании командиров боевок. Беркут предупредил, что на территории трех районов действует московский бандит по кличке Монгол. Сам он местный. Имеет свою рацию, хорошо расставленную и проверенную агентуру.
Связь с местными НКВД не поддерживает. Регулярно получает или производит мины страшной разрушительной силы. Беркут дал указание установить личность Монгола. По возможности захватить живым, в крайнем случае – уничтожить".
Еще одна запись:
"…Дубу удалось ликвидировать Монгола. За упокой его души крепко выпили. Беркут, по старому казачьему обычаю, обещает показать отрубленную голову. Интересно, как выглядит этот москаль местного разлива, который так много нагнал страха нашему "фюреру"".
Последняя запись:
"Вместо Монгола действует Москвич. Получили данные, что он крепко смахивает на Монгола. Имеет шрам на правой щеке. А, по-моему, все это брехня на голом месте.
Беркут приказал мне усилить охрану Семидубов. Для чего я и сам не знаю. Черт с ним: лучше спать на перине, чем на голой земле, а то и в земле. По всему видно – вхожу в доверие. Господи, сохрани меня!"
– Так вот оно что – бандиты усиливают охрану у Семидубов. Что за чертовщина? – размышлял начальник разведки. Его мысли прервал ординарец Буюн. Он скороговоркой выпалил:
– Товарищ капитан, прибыл заведующий местным финотделом Рубинов. Говорит, что у него важное дело.
Алексеев убрал со стола рабочие документы и приготовился принять районного чиновника.
Через минуту, прогромыхав по коридору скрипучим протезом, в дверях показался гость.
– Привет доблестным разведчикам – нашим глазам и ушам! – басом прогрохотал он и, озорно подмигнув, рассмеялся.
– И финансовому королю привет! – шутливо парировал его приветствие хозяин кабинета.
Он с трудом умостился на стул, повесил кленовую ковезку (рус. – клюку. – Авт.) на угол стола и закурил.
Алексеев мало знал его. Он по документам прибыл из Киева, по направлению областного финотдела. Как-то случайно рассказал, что родом он из Ростова. В войну партизанил, где и потерял ногу.
– Живете, как отшельник, – пробурчал он, – все в бумажках копаетесь.
Рубинов с насмешливым любопытством посмотрел на капитана.
– Всякое бывает, – уклончиво отметил Алексей Алексеевич. – Иногда и бумажки задают много хлопот, а порой они сильнее пули и гранаты. У них тоже есть большие победы и такие же поражения.
В таком плане они перекинулись несколькими пустяковыми фразами. Потом, посетовав на свою судьбу, Рубинов рассказал о причине своего визита.
– Понимаешь, сегодня на заре в Осовецком лесу меня обстреляла какая-то банда. Думал, что богу душу отдам. Хорошо, что кони добрячие, да и ездовой молодец не растерялся, – сбивчиво, волнуясь и явно переживая, начал рассказ финансист.
Алексеев взглянул на него и спросил:
– Кто же этот молодец?
– Мыкола Пичула. Разве не знаете его? С Березников он. Храбрый черт…
Капитан сделал вид, будто ничего не понимает, а Рубинов, затянувшись папиросой, продолжал.
– И знаете, как получилось?.. Не доезжая до мостика, я услышал неестественный шелест листьев, а затем треск сломанной ветки. Сначала слабый, а затем сильный, протяжный свист. Кони насторожились и стали прядать ушами. Пичула остановился. Я за автомат – прислушался. Вдруг Мыкола как закричит и кнутом по крупам коней – раз хлестанул, два, три… Гнедые рванули так, что я чуть не вылетел из повозки. Вдогонку засвистели пули.
Галопом они проскакали почти километр. Слава богу, что пронесло.
– Как, по-вашему, много было бандитов? – спросил Алексей.
Финансист неопределенно пожал плечами.
– Трудно сказать. Видно банда переходящая… Вы знаете, как я испугался, – трудно передать. Да и не мудрено – без ноги, на деревянном протезе, далеко не ускачешь.
После этого Рубинов облегченно вздохнул, затушил папиросу, а потом продолжил:
– Всю дорогу ехал – зуб на зуб не попадал. Не доезжая до хутора Малые Забары, повстречалась девушка в коротеньком кожушке. Такая интересненькая, такая симпатичная, ну прямо красавица. Попросилась довезти до Озерска. Мы подумали, что она – связная и специально подослана к нам. Не взяли, а надо было бы привести ее к вам – узнать, что за птичка.