- Иди ты! - неожиданно презрительно и громко бросил в ответ старший лейтенант. Он буквально прокричал подполковнику в лицо: - Войне-то конец! Враг повержен! Победа! А такие старые болваны, как ты, ни хрена не знают, а если и знают, то скрывают от подчиненных. Ждут указаний свыше. Безоговорочную капитуляцию немцев приняли союзники вчера в Реймсе, а сегодня, в ночь на 9-е будет подписана вторично капитуляция в Потсдаме.
Подполковник смешался, замолчал, а затем промямлил:
- Господи! Как же я пропустил такое историческое событие - Победу?
- Про себя подумал: откуда об этом стало известно молоденькому офицерику? Чехи сообщили или "солдатский телеграф"?
Без всякой команды, не сговариваясь, в едином порыве, мы, офицеры и солдаты, стоящие у прибывших машин, бросились навстречу своим товарищам, крепко обнимали их, целовали. Сколько дней и ночей все мы, участники войны, ждали этого Великого дня. Сняли пилотки, отстегнули ремни и радостно присоединились к общему ликованию. Солдаты подхватили растерянного подполковника и подбросили вверх, бережно опустили на землю. Он же во весь голос кричал: "Пляшите, ребята, пляшите! Вы заслужили этот светлый Праздник!"
Из открытых окон на верхних этажах дома на землю летели стулья, отвинченные ножки столов, этажерки, книжные полки и сами книги, дорожные чемоданы, свертки со старой одеждой, картонные коробки, кучи вешалок, настенные репродукции. Все это солдаты аккуратно подбирали и сразу же бросали в костер.
Судеты. 8 мая 1945 года. 11 часов вечера
Внезапно я услышал знакомый голос, как показалось мне: "Товарищ капитан! Товарищ капитан!" Обернулся и сразу же узнал в солдатах, стоящих передо мной, тех, с кем в Пруссии я отмечал получение моего капитанского звания.
- Вас тогда вроде бы было пятеро, сегодня трое.
- Верно, капитан! Война косила нашего брата до последнего дня. Васько - помните чернявого хлопца с Украины? - навечно оставили в прусской земле. А Нил в Кенигсберге надолго остался на госпитальной койке. Долбанули в последнем бою.
В ту первую или вторую победную ночь, честно говоря, я запутался в капитуляциях, мы вновь вместе: Павел, Иван, Кондрат и я. Мы сидели вокруг костра, зажженного в честь Победы. Долго молчали, глядя на огонь. Мне подумалось, что каждый из нас в эти минуты ведет собственные счеты с прошедшей войной, припоминая живых и мертвых. И каждый из нас считал, что именно он, а не кто-нибудь другой, добился чуда - Победы!
О чем впервые я подумал в ту ночь? Читателю может показаться парадоксальным то, что я скажу далее. Несмотря на кровавые муки и бесчисленные человеческие трагедии, немыслимые тяготы (они продолжались 1418 дней войны), все мы, ее участники, будем вспоминать прошедшее время все последующие годы, как самое значительное, яркое и честное событие в своей жизни. Так дальше оно и вышло…
Молчанка закончилась. Первым исповедовался Кондрат:
- Еще в Пруссии толканул я своей Маруське весточку. Вроде бы живым я остался. Всевышний помог! Что, вы думаете, ответила моя баба? "Не возвращайся, родной, в деревню. Ты один на 140 домов - слава богу, живехонький. Замордуют тебя и меня вдовы". Но я же родился в той Воропахе и прожил в ней почти 30 лет?
Павел выложил свой сюжет:
- Брательник мой, Яшка, вернулся с войны без обеих рук еще в сорок третьем. Дунька его, чтобы приласкать героя-инвалида, стать на колени перед ним и целовать кровавые обрубки его рук, звякнула ему в лицо: "Будь прокляты твои няньки, что больше года писали за тебя. Жди своего муженька, в аккурат "огурчик"!" Брательник не поддался стерве-бабе. Выгнал ее. Стал учиться вроде бы "яге" у китайца самостоятельно, с помощью ног, вместо рук, приступить к новой жизни. Но она злодейка, все дальше и дальше загоняла Яшку в угол (О, горе тебе, нищенка-инвалид в Советской стране - во время войны и после нее! - Б.Г.). Скоро я понял: "Мы, инвалиды, больше неугодными стали", - написал Яшка. Загрустил. И отвалил от жизни. Ей-ей, жизнь копейкой, а судьба - индейкой… Вроде издавна говорят на Руси.
У меня собственный счет к фашистам. После освобождения от оккупантов Киева мне стало известно, что в Бабьем Яру немцы и их украинские пособники убили тринадцать моих родственников, в том числе трехлетнего ребенка Вовочку.
За неделю до начала войны, я получил последнее письмо от моего двоюродного брата - Марка. Его полк, в котором он служил, стоял недалеко от границы. В первый же день войны, 22 июня 1941 года, полк был полностью уничтожен, а Марк бесследно пропал. О судьбе его я уже ранее рассказал. Но я свои переживания не выплеснул наружу в такой необыкновенный день.
Неожиданно встрепенулся Павел и заговорил:
- Верно, капитан, дело говоришь! Наступил и наш парад! Вышла всем нам радость превеликая. Так что извини меня, друг любезный, потравили души, и полегчало. Только пойми, капитан, солдата. Уж больно нашего брата покорежила война, материнскими слезами залила матушку Русь. Скажи, что не так?
Что я мог сказать в ответ этим простым и честным людям, которые, не таясь и ничего не скрывая, открыли заслонки своих сердец? А сказать надо было что-то громкое, даже патетическое, и я сказал:
- Мы - победители! И этим все сказано. Мы свой долг, мужики, перед Отечеством исправно выполнили, а теперь, уверен, Родина выполнит свой перед каждым из нас. Так должно быть!
Победители - и Павел, и Кондратий, и Иван - приняли мои слова молча. Наряду с ликованием, как мне показалось, что-то их сдерживало от участия в общем человеческом восторге. Я заметил тогда, что бывалые офицеры и солдаты вели себя более сдержанно, как мне показалось, чем молодежь.
Вот так и закончилась первая победная ночь.
Что же теребило в этот день и в эту ночь души солдат и офицеров? Дрались не зря с врагом, не щадя жизни, чтобы спасти Отечество. И спасли его! А как встретит Родина? Вот, очевидно, где сомнения… Вот главный теперь вопрос. Уж больно неестественно, с первого же дня Победы, трубачи и барабанщики воздали хвалу Верховному - это он одержал Великую Победу, а не советский солдат. Это как понимать? Все смешалось тогда в сознании людей - и превеликая радость, и превеликая трагедия, и превеликий страх.
Мы еще долго, вплоть до рассвета, сидели у костра и, глядя на принесенные яства, вспоминали горькие и самые радостные дни на войне - хватало и того, и другого. Спать неохота. Так прошла первая победная ночь. И в конечном итоге всем нам казалось тогда, что жизнь впереди нас, победителей, ждет такая же яркая, такая же желанная, радостная, как пламя костра!
Отправляясь в обратный путь, батальон вновь остановился в предместье Славице. К нам должна была присоединиться оставленная на станции одна машина. Я подхожу к знакомому дому. Дверь открывает молодой мужчина. Спрашиваю о Вере. Новый хозяин пожимает плечами. Власть подарила ему, командиру партизанского отряда, этот дом в знак благодарности за спасенный город от разрушения. Он приветливо приглашает в гости, выпить с ним в честь Победы. Мы выпили в той же гостиной, с теми же, в дорогих рамах, картинами на стенах. Вроде бы ничего не изменилось? Вдруг я заметил на одной стене два портрета: президента страны Эдуарда Бенеша и коммунистического вождя Климента Готвальда.
Партизан, перехватив мой взгляд, категорически заявил: "Придет время и мы, коммунисты, один из этих портретов уберем". Тогда я не придал значения сказанным словам, хотя подумал о том, как быстро происходят события… Прошло всего три года. Чехи действительно так поступили. Это произошло, когда, с помощью Советского Союза, чешские коммунисты под руководством своего вождя захватили власть в стране.
Первые послевоенные дни
Батальон отвели в резерв. Ждем приказа. Мощные "студебеккеры" надежно упрятаны в фабричных гаражах. Командование заняло роскошную виллу, в ней жил владелец трех текстильных фабрик. Вокруг нее - великолепный парк с красивым пятиэтажным отелем. Во время войны здесь располагался госпиталь. Сейчас там пехота и артиллерия. Садовник рассказал, что хозяин-немец с женой, детьми и служанками сбежал неделю назад.
На станции - сборный пункт. Вилла находится на возвышении, и я хорошо вижу все, что происходит на шоссе.
Тысячи немецких военнопленных - офицеры и солдаты двигаются по шоссе к Сливице.
К обеду ситуация меняется. Появляется гражданское население. Поначалу одиночки, затем маленькие группы, которые вскоре превращаются в толпы. Непрерывный живой поток беженцев заполняет шоссе. Ползут телеги с семьями, кто-то тащит за собой маленькие тележки с пожитками, одиночки на велосипедах пытаются пробиться сквозь плотную людскую массу. Большинство - пешком. Люди бредут, еле переставляя ноги, куда глаза глядят. Многие из них обуты в деревянные башмаки. Их стук усиливается, превращаясь в гул. Идут французы, датчане, русские, украинцы, поляки, бельгийцы…
Общая возбужденность возрастает. Одеты люди скверно. Бывшие узники лагерей, а их становится все больше, - в традиционном арестантском одеянии. Поражает разнообразие человеческих типов. В то же время есть одно общее. На одежде у многих нашит так называемый "опознавательный знак", и никто его не срывает. Он позволял нацистам определять, как они должны обращаться со своими рабами.
К вечеру картина на дороге меняется. Вооруженные чехи, с повязками на руках, установили на дороге, вблизи города, заграждение. Они останавливают идущих из города и отбирают у них все подряд. Ну, прямо-таки как у нас в России в семнадцатом.
На следующий день пришли к нам представители местной власти и пригласили в гости. Прямо на площади города был приготовлен роскошный стол. Пили, обнимались, клялись в вечной дружбе. После торжества нас пригласили на вечернее представление труппы французских шансонеток, застрявшей в городе. Хочется побывать, но, увы, ждем приказа.
Вернувшись в батальон, я обратил внимание на еще одну новость на шоссе.
Точно с неба свалились смершевцы, во всем новеньком, с автоматами. Они поставили на шоссе шлагбаум. Взяли под контроль безостановочное людское движение.
Их доставили, как мы узнали, на самолетах, несколько полков прямо из России. Они установили на всех дорогах в советской зоне оккупации так называемые контрольно-пропускные пункты (сокращенно КПП).
Как я заметил, их прежде всего интересовали возвращенцы с нашивкой "Ost".
Для проформы проверяли документы. У кого они тогда были? Проверяли, нет ли оружия. Ничего ни у кого не отбирали. Вежливо приглашали продолжать путь следования в машинах, которые постоянно стояли на обочине шоссе. Несколько офицеров, моих товарищей, спустились вниз и подошли к КПП.
"Куда вы везете людей?" - спросил кто-то из нас у старшего смершевца. Он спокойно ответил: "Мы ни от кого не скрываем. Американцы и англичане в своих зонах организуют лагеря для перемещенных лиц. Мы тоже занялись этим. Хотим помочь советским гражданам, угнанным в неволю, вернуться домой, на Родину".
То была правда, но не полная, о чем я расскажу позже. Очень скоро стало известно, что на огромной территории, занятой советскими войсками, буквально за несколько недель после окончания войны в советской оккупационной зоне в Германии было создано более ста так называемых фильтрационных лагерей. В них свозили тысячи мужчин и женщин, угнанных нацистами из оккупированных ими советских городов и сел на подневольный труд в Германию. Существовала сверхзадача, о которой тогда не говорили, но замысел ее стал понятен позже: не допустить массового бегства бывших советских людей на Запад.
Когда мы собирались покинуть шоссе, внезапно на наших глазах произошла сцена, о которой нельзя не рассказать. Смершевцы остановили мужчину и женщину. Они шли, держа друг друга за руки. Мужчина оказался французом лет тридцати, худым, невысоким, на голову ниже, чем его, крепко сбитая, спутница со следами былой красоты на лице. В их глазах, в которых несколько минут назад светились ослепительные огоньки, сразу же появился дикий испуг.
Ни француз, ни женщина с нашивкой на платье "Ost" не понимали, зачем их остановили, что происходит. В первые минуты француз настолько растерялся, что не смог подобрать несколько слов на русском языке, которые он знал. Потом стал отчаянно сопротивляться, не отпуская от себя женщину. Упал на колени. Обращался к богу:
"Почему Всевышний оказался таким скупым на благодать?" Дал ему всего три дня счастья - быть вместе. Он говорил на французском, немецком, плакал, умолял. Но его не понимали, вернее, не желали понимать, скорее, посмеивались.
Их умело и быстро разъединили. Тогда, неожиданно для всех, француз пошел вслед за русской к машине. Его остановили и объяснили: "Ты - "West", а она - "East". Так что вам в разные стороны". Буквально потерянный, он постоял еще несколько минут, пока машины не скрылись за поворотом, а потом, пошатываясь, поплелся один в сторону Сливице. Он не мог понять, почему их разлучили, как ему одному жить дальше? Сможет ли он когда-нибудь разыскать любимую женщину? В молодости мы чаще видим лишь то, что рядом, и, к сожалению, редко задумываемся над тем, что скрывается за ним.
Всех нас взволновало увиденное. Кто-то предложил догнать француза. Когда мы встретились с Франсуа - так звали его, - вот что он рассказал. Познакомились они случайно. Он с группой французских военопленных работал в немецкой автомобильной мастерской, а Таня батрачила недалеко на ферме, у хозяина-немца. Однажды она поймала француза на хозяйском поле, когда он пытался поднять с земли пару засохших морковок. Могла, но не выдала. С тех пор на условленном месте она оставляла для него и его товарищей немного овощей. Чем бы для нее закончилась бы эта "благотворительная" деятельность - трудно представить. В идеальном случае хозяин прилично избил бы ее.
Свобода пришла неожиданно. Три дня они провели вместе в опустевшем хозяйском доме. Три самых счастливых дня в их жизни. Они мечтали о будущем. Франсуа рассказывал ей о Париже, о прелестной матери, которую он боготворил, но уже много лет не видел.
Таня не знала французского, он не владел ее родным языком. Объяснялись они в основном на немецком. А теперь они - свободные люди, и их сердца и чувства отныне принадлежат только им одним. Впрочем, в подобных случаях любовь не нуждается ни в каких грамматических правилах. Франсуа беспомощно, как ребенок, плакал. Он не успокоится, пока не найдет Таню, и обязательно напишет маршалу Сталину. Очень скоро маршал Сталин позаботится о нравственности своих подданных, издав закон, запрещающий вступать в брак с иностранными гражданами.
В те первые майские послевоенные дни 1945 года я размышлял примерно так: "Окончилась война. Наступил мир. С ним для всех нас, фронтовиков, кто чудом остался в живых, пришел конец страданиям, страху смерти, боязни за родных и близких. Все мы, вырвавшись из кровавого ада, должны стать братьями. Почему же маленький квадратик-нашивка на рубашке, придуманный злодеями для людей, переживших громадные физические и моральные страдания, должен разводить их в разные стороны? Лишать морального права свободного человеческого выбора, превращать вновь в рабов…" Наивные рассуждения, но дальше они тогда не шли.
Я вспомнил эту историю о "Ромео и Джульетте" в Судетах, когда тридцать лет спустя в Киеве увидел спектакль Валентина Зорина "Варшавская мелодия". Боевой советский офицер и польская девушка Ядвига (ее играла замечательная актриса Ада Роговцева) полюбили друг друга, но против закона не пошли.
Вскоре мы оказались в Германии, и меня, и товарищей моих захватили новые мысли, чувства и интересы.
* * *
Нередко российские граждане в разговорах и в печати в наши дни высказывают в адрес своих бывших союзников, и в первую очередь американцев, упреки за пренебрежение к общему празднику Победы.
Мне кажется, что эти упреки, особенно современной молодежи, безосновательны. Их можно скорее объяснить незнанием и непониманием американских традиций, отношением американцев к любым войнам.
Приведу несколько примечаний, объясняющих суть сказанного.
О культе Победы
В Америке нет культа Второй мировой войны. 8 мая 1945 года и 3 сентября 1945 года - День Победы над Японией - проходят почти незамеченными. Эти победные дни не указаны в календаре. Почему?!
Один журналист справедливо сказал, что для молодежи это событие значит не больше, чем Троянская война. Как свидетельстуют дети фронтовиков, вернувшихся с войны, их отцы и деды ничего им не рассказывали. Американские психологи объясняют это так: "Наше общество с трудом принимает войны. Во время войны мы требуем от наших солдат поступков, не отвечающих нашим моральным нормам, и когда они возвращаются, то не хотят об этом говорить. Не хотят еще и потому, что воспоминания слишком мучительны; потому, что чувствуют - тот, кто там не был, не способен их понять".
Стивен Спилберг решил нарушить этот заговор молчания. Он не ставил себе грандиозных задач. По его словам, "не стоит надеяться, что зритель по-настоящему "понял" холокост после "Списка Шиндлера" или глубоко прочувствует Вторую мировую войну после фильма "Спасти рядового Райана". Но, может быть, этот фильм побудит некоторых начать задавать вопросы".
Скромные ожидания режиссера более чем оправдались. Сразу после выхода фильма резко возрос интерес к документальным книгам о войне - их все труднее получить в библиотеках. Особым спросом пользуются серьезные и живо написанные труды историка Стивена Эмброза (Stephen Ambrose), основавшего музей высадки в Нормандии - он был консультантом в работе над фильмом. Книга Эмброза "Граждане солдаты" входит в список бестселлеров. Спилберг сказал: "Хорошо, что фильм помог сократить разрыв между поколениями. Случается, что прямо в кинотеатрах и на улицах после просмотра 20-летние подходят к 70-летним, чтобы выразить им свою благодарность". Газеты это подтверждают. Они печатают письма молодежи, например: "Теперь я понимаю, почему мой дед, участник высадки, никогда об этом не рассказывал".
Военные историки признали "Спасти рядового Райана" самым точным и правдивым фильмом о войне.
Фильм Спилберга установил новую "планку достоверности" в кино о войне. Жестокость картины стала для режиссера способом прорваться, достучаться до зрителя.
Не проводятся в стране в Дни Победы официальные или общественные мероприятия, если не считать давние попытки конгресса провести резолюцию с требованием к России признать незаконность "оккупации" Прибалтики в 1940–1991 годах. Российская Дума недавно превентивно приняла Постановление, осуждающее попытки "пересмотра итогов Второй мировой войны". Как представляется, обижаться на те же США за их не слишком восторженное отношение к нашему празднику не стоит. У каждого народа своя война, и пытаться "построить" весь мир под одну Победу - значит умалять ее самодостаточное значение для России. Куда разумнее постараться понять особенности отношения к последней мировой войне в других странах, принимавших в ней участие.
В связи со сказанным читателю небезынтересно будет познакомиться со статьей Николая Зимина "Неамериканская мечта".