Надо сказать, что с тех пор учебники истории в США не слишком изменились. Отдельные приятные исключения общей картины, к сожалению, не исправляют. Например, в учебнике для старшеклассников "Взгляд через века", написанном солидным коллективом авторов, на странице 596 можно прочитать следующее: "Оказавшись лицом к лицу с двумя третями нацистских вооруженных сил, Советский Союз не только выстоял, но и в поворотном моменте всей европейской войны нанес поражение Германии в битве за Сталинград (август 1942-го - январь 1943-го), уничтожив целую германскую армию - более 300 000 человек". Все в этой фразе более или менее верно и даже объективно. Но дело в том, что он в этом объемистом томе совершенно одинок и затерян среди множества страниц, отведенных освещению других тем войны. В частности, интернированию американцев японского происхождения, участию в войне индейцев, испаноязычных американцев и евреев отдано места раз в десять больше, чем Восточному фронту. Трудно после этого удивляться в лучшем случае нейтральному отношению американцев ко Дню Победы. Дэвид Саттер привел "Итогам" такое объяснение этого феномена: "Америка не нуждалась в столь значимом событии для утверждения легитимности своего существования в качестве нации. Для Советского же Союза та победа сыграла огромную роль для легитимизации себя на мировой арене. День Победы стал служить целям пропаганды, демонстрации не только населению внутри страны, но и остальному миру законности советского режима, в чем тогда за пределами СССР были большие сомнения. В моем понимании, если в Америке этому дню уделяется слишком мало внимания, то в бывшем СССР, а сейчас в России - слишком много, в ущерб многим вещам, например, признанию полной правды о том, что коммунистический режим был преступным".
Глава четырнадцатая
ПРОСТАКИ И ДЬЯВОЛ
"Бараны шеренгой идут, бьют барабаны, кожу на них дерут сами бараны".
Бертольд Брехт
Простаки
Простак есть простак. То ли это солдат или даже маршал, если случается на войне попасть на крючок особистам или смершевцам. Только два примера вслед сказанному. В соседней роте два солдата беседуют. Один говорит: "Воюем, воюем, а все без толку". Другой отвечает: "С такой баландой, что мы хлебаем, один выход - к немцам идти чай пить". Оба солдата были обвинены в изменнических настроениях, а результат известен всегда в таких случаях - трибунал.
А вот и второй пример. После окончания войны в Берлин прилетел начальник СМЕРШа Виктор Абакумов. И тут же принялся арестовывать офицеров и генералов из окружения Жукова, который в то время был Главнокомандующим советской администрации в советской оккупационной зоне Германии. Маршалу доложили об этом, и он тут же вызвал Абакумова. Встреча их оказалась непростой. Жуков потребовал от начальника СМЕРШа немедленно освободить всех арестованных и в двадцать четыре часа покинуть Берлин, что было выполнено. Но за свой благородный поступок простак Жуков заплатил дорогую цену.
В 1946-м Абакумов помог Сталину расправиться с маршалом.
Особые отделы на фронте, я помню, и офицеры, и солдаты старались обходить стороной, забыть об их существовании, но, увы, это "учреждение" не давало жить спокойно фронтовикам и часто напоминало им о себе.
Если комиссары призывали нас, фронтовиков, вступать в партию и вести за собой людей в бой, то особисты, как правило, призывали солдата или офицера продать душу дьяволу, ссылались на стремление не позволить врагам подорвать мощь нашей страны. И эти слова срабатывали, пожалуй, посильней, чем патриотические слова о служении Отечеству, о повторении сталинских слов: "Враг будет разбит, победа будет за нами!"
Вся фронтовая жизнь особого отдела, как правило, проходила втайне от всех подразделений дивизии. Начальник особого отдела, а затем СМЕРШа подчинялся своему начальству, но иногда существовала негласная договоренность между комдивом и особым отделом. К примеру, в 331-й дивизии, где я служил - я знаю об этом - генерал просил без его санкций офицеров не трогать.
Прилюдно особисты-офицеры, как правило, "выходили в народ" трижды. Обычно, как только войска захватывали населенный пункт, они шли за ними. И первым делом считали: надо успеть арестовать бургомистров, старост, полицаев, и самых разных помощников немцев, в том числе переводчиков, кухарок и официанток в офицерских столовых, предателей, выдавших коммунистов и подпольщиков.
Последние немецкие заградные отряды ушли из Ржева ранним утром 3 марта, вслед за ними двинулись передовые части 215-й дивизии. В это же время в город вошла оперативная группа из десяти человек-особистов. Возглавил ее старший уполномоченный особого отдела НКВД 30-й армии П.И.Коновалов. Группа должна была проникнуть в Ржев и блокировать дом городского главы В.Я.Кузьмина.
Ст. лейтенант госбезопасности А.Ю.Синицын с автоматчиками поднялся на балкон двухэтажного здания на углу улицы Коммунистической и Калинина (старые названия улиц). Он повесил красный флаг. Второй флаг был водружен на колокольне Покровской церкви.
Генерал Сегаль в своих воспоминаниях рассказывает, как во время боев на Украине, проезжая на своем БТР, он встречал такие картины: "…Как только наступающие войска освобождали населенный пункт, за ними входили офицеры военных трибуналов. Они через местных жителей разыскивали предателей Родины, в основном полицаев и старост, привлекали к уголовной ответственности и приговаривали к смертной казни".
Однажды он присутствовал на казни. Вот как он рассказывает о ней:
"Народу собралось очень много… Подъехали две автомашины: одна закрытая, другая открытая. Из закрытой вывели двух предателей - полицаев, переместив их в кузов открытой машины, и подогнали ее под перекладины виселицы. Председатель трибунала зачитал приговор и со своим помощником одел им петли на шеи. Водитель тронул машину. У одного приговоренного оборвалась веревка. Он упал на землю. Солдаты, стоявшие рядом, стали бить его ногами. Вскоре его приказали вешать повторно".
Поводом для второго появления офицеров-особистов служило прибытие очередного пополнения в дивизию. Они приходили в наш 673-й стрелковый полк и выхватывали из строя солдат, забирали их с собой подальше от людских глаз. И там "вербовали" в осведомители. Все обговаривалось скоро, и боже упаси произнести слово "предатель". Весь разговор между особистом и солдатом состоял примерно из такого диалога:
Мы служим одному делу - Победе над врагом. Но среди нас есть люди, думающие иначе, и их настроения носят пораженческий характер. Вы должны выявить их, а значит, укреплять мощь нашей армии.
А что, извините, я могу сделать?
Кто-то сразу же соглашался, а кто-то, как кремневый камень, молчал, тяжело вздыхал и пытался найти аргументы против вербовки, которая занимала важное место, я бы сказал первостепенное, в работе особого отдела. Ведь от особистов требовало начальство иметь в каждом отделении своего осведомителя, а это выходит на батальон не менее 30 помощников. Здесь постоянно возникали трудности - после каждого боя от первоначального состава осведомителей оставалась половина, а то и меньше. И приходилось "бедняжкам"-особистам вновь и вновь заниматься вербовкой. Существовала еще высшая категория помощников - "агенты". Эта братия выполняла уже непосредственно исходящие от чекистов указания. Они устанавливали слежку за определенным лицом. К сожалению, случалось, что и агенты, и осведомители убегали к немцам и рассказывали по радио нам, как их вербовали в НКВД и что от них требовали. Постыдные истории, но о них все молчали.
Со мной тоже доверительно "беседовали", но я, к счастью, отбился:
- Поймите меня, я же вожак молодежи полка, и если выйдет какая-то промашка, моя или ваша, мне конец, вернее, моему авторитету. Я потеряю всякое доверие молодых солдат. И в бой за мной не пойдут.
В ответ майор усмехнулся и сказал:
- Хитришь, лейтенант! Но учти, друг любезный, с нами лучше дружить, чем учить нас морали.
Обычно в каждом стрелковом полку служили три особиста, особый отдел дивизии состоял из 21 офицера, включая начальника и его заместителя, следователей, шифровальщика, коменданта. В его распоряжении находился взвод автоматчиков.
Третья встреча, правда не всегда, происходила лично начальника отдела с офицером, начиная от командира батальона.
Как-то подо Ржевом я поднял с земли немецкую листовку. Прочитал ее, посмеялся, уж больно примитивна и смешна она была, и не выдержал, прочитал ее вслух в присутствии двух офицеров из полкового штаба. Обычно мы вместе принимали пополнение и хорошо знали друг друга.
На следующий день меня вызвал полковник Разумовский, командир 673 полка. Он велел всем присутствующим в то время выйти из блиндажа и, попросив меня сесть, тихо сказал:
- Как вы могли так легкомысленно поступить - подобрали вражескую листовку и прочитали ее вслух. Растиражировали. За такое следует трибунал. Вам повезло, что ваш знакомый офицер написал рапорт мне, а не в особый отдел.
Зная, что полковник Разумовский служил еще в русской армии до 1917 года, я спросил его:
- Можно ли представить подобную ситуацию, товарищ полковник, в русской армии?
- Лейтенант, - ответил командир полка, - тогда еще не был придуман особый отдел. Раз они существуют, мы обязаны быть осторожнее и учить этому солдат. Я знаю как боевого офицера и на первый раз прощаю вас, учитывая вашу молодость. - Кажется, на этом и расстались.
Не прошло и двух недель, как меня вызвали в особый отдел дивизии. Встретил меня верзила - о таких, как он, говорят: "Семь пудов сала и дерьма". Посадив меня перед собой, он долго впивался в меня глазами, пытаясь вызвать на разговор.
- Это что же, вы учите солдат переходить к немцам: они кормят перебежчиков шоколадом и голландским сыром, отпускают в деревню к своим бабам?
- Простите, товарищ майор, я отвечу.
- Ну, говори, говори, лейтенант.
- Вы ведь читаете газету "Красная Звезда"? Там была напечатана большая статья о контрпропаганде.
- Ну читал, только ты мне зубы не заговаривай!
- Да это же статья Ильи Эренбурга, и я поступил по совести! Призывал солдат не верить перебежчикам.
- Знаешь, есть старая русская пословица: "Орел мух не ловит".
- Товарищ майор, это что вы сравниваете меня с мухой? Я же офицер Красной Армии!
- Был, да сплыл.
- Как понимать вас, товарищ майор?
- А так, что ты поступил, как самый настоящий вражеский пропагандист.
- Не понимаю вас?
- Сейчас поймешь. Вот я тебе прочту, что пишут о тебе твои же солдаты.
Особист надел очки и зачитал донос на меня: мол, я повторял в беседе с солдатами то, что с противоположного берега рассказывали перебежчики на следующий день после побега.
- Товарищ майор, хреновый у вас помощник, балбес. Я повторил слова мерзавцев, но призывал солдат - не верить! Вот об этом не написал доносчик, или, как вы называете, "осведомитель".
- Проверим, - завершил разговор со мной майор, - проверим!
Из особого отдела я вышел весь мокрый, с тяжелым чувством, как следует быть осторожным. "Выходит, вокруг тебя уши. Малейший промах, и попадешь в дьявольские лапы. Я уже слышал, как кто-то из офицеров так называл особый отдел". Вот я увидел в человеческом обличье самого настоящего дьявола. Откуда он взялся на мою голову?
С того памятного дня и до конца войны, так же как и многие мои товарищи, я старался быть в стороне от особого отдела, а с 1943 года от - СМЕРШа. Однако дважды еще попадал на их крючок, и слава богу, удавалось сорваться. Об этих историях я рассказал в вышедших книгах "Ржевская мясорубка" (Москва) и "Через водоворот" (США).
Фронт учит быстрее, чем любая самая лучшая школа, учит не только воевать, подавлять страх смерти, учит ненависти к врагу и злости к дуракам-командирам, учит, несмотря на всяческие подлости. Не случайно один год на фронте засчитывался за три года трудовой деятельности в мирное время.
И солдаты, и офицеры очень скоро разбирались, "кто есть кто". На переднем крае - горстки бойцов, а позади них начальников - не перечесть.
Горстке солдат маячили особые штрафные роты, офицерам - штурмовые и штрафные батальоны, и дальше - заградительные отряды. В сборнике приведены в приложениях данные о штрафниках за годы войны. Как свидетельствуют цифры, было основано 29 штурмовых и 63 штрафных батальона, а также 1102 отдельные штрафные роты и 6 штрафных взводов. Всего в них прошли службу 727 910 человек. Это в 5–6 раз больше, чем в штрафных немецких войсках. Но о потерях в сборнике не говорится ни слова! Между тем известно, что примерно до 50–70 % офицеров и солдат штрафников - погибали.
Я, участвуя в боях за освобождение Минска, видел, как против семи линий немецкой обороны были брошены в бой штрафники. Они прорвали вражескую оборону и открыли путь танковым армиям.
Следует отметить, что особые отделы, а затем (с апреля 1943 г.) СМЕРШ контролировали подразделения штрафников. В каждом штрафном батальоне или в особой штрафной роте находился особист.
Фронт учит честности и мужеству, пониманию, что собой представляет храбрость и мужество, а также предательство. С каждым годом росла мощь Красной Армии, солдаты приобретали боевой опыт, офицеры поумнели и повзрослели, генералы научились не только обороняться, но и наступать. Появились воздушные дивизии и армии, механизированные корпуса, артиллерийские дивизии и танковые армии. Чем ближе мы приближались к победе, тем больше каждый боевой офицер и красноармеец чувствовал их мертвую хватку.
Какой бы ты ни был герой, сколько раз ранен, сколько получил наград, нет тебе никакой защиты от дьявола. Я не помнил ни одного случая, чтобы солдаты защитили своего товарища, попавшего в его лапы. Об офицерах говорить не приходится. В подобных ситуациях они старались не вмешиваться в события, происходящие на их глазах. Значит, фактически отдавали на заклание особистам своих солдат.
Как странно - победа нас, фронтовиков, ослепила. Многие из нас вновь оказались простаками. Мы забыли о негласной слежке за каждым из нас, о доносительстве. Сколько погибло честных фронтовиков, забыв всю эту гнусность, которой нас окружали сталинские опричники.
Чтобы читатель лучше понял, что собой представляла "дьяволиада" - жизнь армии постоянно под колпаком, от солдата до генерала, - познакомлю его с воспоминаниями фронтовиков, воевавших подо Ржевом.
Бывшие, еще живые, особисты, смершевцы, не говоря о современных офицерах ФСБ, вовсю орут о том, что их обливают грязью в средствах массовой информации. Между тем, как они утверждают, и особые отделы, и СМЕРШ сыграли огромную роль в достижении общей Победы. Так ли это? Как правило, защитники чекистов ссылаются на то, что критики, как правило, не знают истинной правды, не опираются на документы, на воспоминания ветеранов. Что ж, мы решили помочь "особистам-смершевцам" познакомить читателя с воспоминаниями о них солдат и офицеров во время войны.
Как может человек служить такому безбожному делу, доносить друг на друга, поднимать руку на человека, жить без сострадания. Вслух об этом не говорили, но каждый из нас, фронтовиков, именно так и рассуждал. С ненавистью обрушивались на доносчиков, старались от них избавиться любыми путями, вплоть до убийства.
Вспоминает Борис Поляков: "…Как-то я зашел в штаб полка, где начальник особого отдела попросил меня зайти к нему составить схему к донесению. Я быстро выполнил задание, а особист тем временем заинтересовался моей авторучкой (устроенная по принципу рукомойника), которую я обнаружил в немецком штабном автобусе, отбитом под городом Белый еще в феврале 1942 года. Повертев ручку в руках, особист сказал, что ручку изымает в качестве трофейного имущества. Меня взорвала столь откровенная наглость, и я возмущенным тоном высказал все, что думал о его поведении… Высказав все то, что у меня накипело, я поднялся и ушел, не преминув за собой хлопнуть дверью. Отзвук этого столкновения последовал не сразу.
Однажды я со своим взводом возвращался с занятий - шли узкой лесной тропой, растянувшись цепочкой. Замыкающим шел я. Проходя небольшую поляну, направляющий поднял немецкую листовку, прочитал ее на ходу и передал шедшему за ним. Так, по цепочке, листовка дошла до меня. Я прочел ее, разорвал и бросил на землю, сразу забыв об этом. Мало ли в прифронтовом лесу валялось листовок, как немецких, так и наших.
На следующий день об этом пришлось вспомнить. Под вечер мой помкомвзвода Глащев отозвал меня в глубь леса и показал черновик донесения, который он нашел под нарами бойца Тучина. В нем подробно и, в общем, правдиво излагался вчерашний случай с листовкой, но без каких-либо комментариев… Тучин был педагогом с высшим образованием. Ранее Тучин, находясь на посту, уснул. А время-то военное, да еще и на передовой. Вот он угодил под трибунал. Ему грозила штрафная рота. Почему-то его судьба сложилась более благоприятно. Об этом никто не знал… Правда, до меня доходили слухи, что его завербовал особый отдел в осведомители и направил в наш взвод. Надо полагать, для слежки за мной.
Из донесения Тучина можно было раздуть "дело". Читать немецкие листовки запрещалось, хотя, прежде чем использовать их на самокрутку и закурить, солдаты все равно прочитывали их.
Никаких последствий от этого донесения на меня не случилось. Только после войны я узнал, что дело погасло по инициативе комиссара полка Шаребина А.Н. Он был непреклонным авторитетом не только нашего полка, но и всей дивизии.
…Такова была общая система обстановки давления над всеми нами - солдатами войны. Многие послевоенные годы раздумья нередко приводили меня к мысли, что я должен считать себя счастливчиком, что не только вражья пуля меня миновала, но и судьба уберегла от спрута тоталитарного режима, при котором все мы были перемешаны в той страшной игре".
(Борис Поляков, "Когда подозревался весь народ". - Это было на Ржевско-Вяземском плацдарме. Книга вторая. Сборник воспоминаний. С. 90–93.)