* * *
Пришлось оставить Рафа, Вивальди и парижскую Россию ради Севильи, "Женщины и паяца", фламенко!
Терпеть не могу менять знакомое на безвестное. С Рафом мне было так хорошо! Я расцвела, раскрылась. Скажи я слово - он звонил бы мне каждый вечер после спектакля.
А газеты были еще на стадии моего романа с Беко - от жизни сильно отстали. Кое-где, правда, мелькнули случайные снимки, где мы с Рафом выходим из ресторана, но считалось еще, что у нас профессиональные встречи. Наверно, втихую снимаем картину! Мой отъезд в Севилью пресек будущие сплетни.
В отеле "Кристина" меня ждала Дедетта. Дублерши Дани не было. Дани не похожа на меня. Кристина с Дювивье взяли другую - Маги Мортини. Маги некоторое время почти не покидала меня. Она уже поработала моей дублершей в "Ювелирах". С ней мы оказались до того похожи, что в кадре издали я и сама не знала, кто из нас кто.
Папашу Дювивье в группе звали Дюдю, но запанибрата с ним никто не был. Он вечно ходил в шляпе и постоянно либо жевал языком, либо поправлял вставную челюсть. Таланта это ему не убавляло, но я сразу учуяла, что с ним будет трудно, даже почти невозможно. Он так и сверлил вас своими хитрыми мышиными глазками и, быть может, думал о вас то же самое, что и вы о нем.
Съемки начинались во время знаменитой севильской ферии. Ферия - ежегодное гулянье на Пасху. Движенье машин по центральной улице прекращено. Люди богатые и знатные устанавливают вдоль тротуаров шатры в восточном вкусе, яркие, пышные. Чем человек богаче и знатней, тем шатер роскошней. Затем посреди улицы начинается шествие музыкантов и танцоров, исполняющих фламенко.
Во время ферии дозволено все. Это как бы всеобщее разговенье после крайне строгого католического поста. Бывает, заденешь ногой влюбленную парочку чуть ли не в водосточном желобе или наступишь на чью-то тушу с головой в винной бочке. Народу - море. Только у знати в шатрах, так называемых "кабанос", во всем этом действе - привилегии, впрочем, довольно условные. Разница в том лишь, что знать кутит, занимается любовью, распутничает в дорогих шатрах, и все шито-крыто.
Маги дублировала на улице, чтобы оператор проследил за мной в толпе. Народ принял ее за меня и накинулся на бедняжку. Вырвали ее у них еле живую, в изорванном платье, синяках и ссадинах.
Меня Бог миловал!
Со мной подобную сцену и думать нечего снимать! Так вот нет же, Дюдю решил снимать именно со мной. Ему подавай правдивость. То есть иди сама в толпу!
Я наотрез!
Поглядев на Маги, чистейшее безумие гнать меня на заклание дикарям! Хорошее начало! Дюдю уселся, стал жевать язык и ждать, когда я повинуюсь.
Я тоже уселась - ждать, когда он передумает!
Кристина в панике. Вот тебе и съемки... Бегает от него ко мне, взывает к разуму. А мы с Дюдю оба уперлись! Когда решали что-то, стояли на своем насмерть!
Нечего сказать, гулянье.
Времени потеряли массу. Наконец додумались послать меня в толпу под защитой наших мужчин. Защитников требовался добрый десяток, причем крепких. Но 10 человек, свободных в момент съемок? То есть бездельников? Признать себя таким охотников не нашлось. Пришлось очень ласково просить присутствовавших репортеров и друзей, счастливо встреченных на ферии.
Так и швырнули меня в бурное людское месиво под охраной Мишу, приятеля из "Матча", его брата Жан-Клода и других ребят, симпатичных, хотя незнакомых.
Но мы мигом познакомились.
Меня буквально подняло в воздух. Платье задралось, тысяча рук, откуда ни возьмись, облапили меня, чуть трусы не сорвали. Я заорала, вцепилась в Мишу, пытаясь влезть на него, чтобы вытащить живот и ноги из адской каши, оторваться от рук, вовлекавших в пучину кошмара! Мишу и Жан-Клод были здоровяки, а их, казалось, раздавит обезумевшая толпа. Других ребят унесло и носило по воле волн...
Как меня вызволили, не знаю, я была почти без сознания.
Один Дюдю был в восторге. Он радостно потирал руки и приговаривал: "Вот видишь, не умерла же!"
В Севилье отвели меня и на бой быков!
Раньше я ничего об этом не знала и знать не хотела, но Кристина и Жорж Кравен, наш пресс-секретарь, решили, что в рекламных целях меня следует лишить данной невинности.
И так, ясным воскресным днем, когда заняться особо нечем, меня отвели смотреть то, что в жизни своей больше не увижу, а буду вечно осуждать и проклинать! Сидя в амфитеатре на почетном месте в тени, я смотрела на арену - белую, красивую! Вокруг сотни людей. Нет. Каких людей? Нелюдей. В шляпах, с веерами, мужчин, женщин, с виду прекрасных, в душе безобразных, кровожадных.
Я была одной из них и умирала от стыда!
Над загоном висели часы. Когда бык выходил, на смерть ему отводилось 20 минут. И я неотрывно следила за стрелками, похожими на пики тореадоров.
Когда бык, красавец, природная стихия, мощь в чистом виде, издох, лошади оттащили его на разделку, и два человека освежевали, чтобы отдать на котлеты в городские больницы! После этого выгнали второго быка, и снова двадцать минут потехи! И опять мясник-тореро срывает аплодисменты. За хорошую работу он снова получит уши и хвост!
И так шесть раз подряд!
Меня тошнило, и до сих пор тошнит, и будет тошнить всегда!
Дамы и господа, любители корриды, почему бы вам не отправиться утолить жажду крови просто на бойню?
Там удовольствие - сторицей! Вот там смерть так смерть, в больших количествах, в чистом виде! Вы обожаете кровь, агонию, насилие, ну так и нечего изображать недотрог, имейте мужество быть такими, как вы есть, сходите же на бойню и ешьте мясо и дальше, если охота не пропадет!
* * *
Итак, я поплясала босыми ногами на столе, поездила верхом, поприставала к Вилару, поиграла и пофлиртовала в солнечных цветущих патио и вернулась в Париж. Натурные съемки были закончены.
С моим четвероногим семейством стало хлопотно. Пять собак! Для псарни дом тесноват! Но какое счастье - встреча с ними, их горячие ласки, сумбурные, как всегда после вашего долгого отсутствия. Но надо внять рассудку и найти трем малышам других хозяев.
Ален уже все предусмотрел.
Лидо взял владелец ресторана с острова Сен-Луи. Он обожал щенка и ждал моего возвращения, чтобы забрать его. Блюбель взяли в деревню под Парижем очень милые люди. Премьера составила счастье Аленова друга, человека одинокого.
По очереди я расставалась с ними, с теми, кого приняла, любила, растила - и сердце разрывалось. От них остались всюду на полу игрушки. И еще следы щенячьих луж на ковре как память о чем-то подлинном, прекрасном, чистом. Гуапа искала щенков и плакала. И я плакала.
И дала себе слово, что однажды заведу много-много собак, буду жить в деревне и ни за что не отпущу от себя крохотных существ, за которых отвечаю, раз уж дала им родиться.
В апреле 1958 года в Брюсселе состоялась Всемирная выставка!
Почетное место занял павильон Ватикана. В нем имелся зал для всяческих святых, Бога, чудес и т. п. Имелся и другой зал, выставлявший "Зло", серное пламя, чертей, разврат, ад.
А кто же олицетворял грех и мерзость?
Я.
Фотоснимок, где я танцую мамбу из "И Бог создал...".
Вот был скандал!
Папа, обезумев от бешенства, сорвался с места и полетел по епископам и архиепископам Парижским, Французским, Наваррским, так что десять дней спустя снимок был снят. Теперь грех во всех его проявлениях олицетворяло пустое место, но мой образ, моя жизнь еще долгое время связывались с аморальностью, плотским грехом, рогатым чертом и были символом развращенности.
Я очень страдала из-за этого, родители тоже.
XII
Однажды вечером мама позвонила мне из Сен-Тропеза. Она нашла дом "у самой воды", но агентство требовало дать ответ немедленно: желающих купить много.
Это было 15 мая 1958 года!
Из-за съемок я не могла выехать сразу, и только в субботу вечером отправилась поездом в Сен-Рафаэль. Мама встретила меня и прямо с вокзала повезла смотреть виллу "Мадраг".
Я попала в тропический рай. Высоченный тростник, кактусы всех видов, мимозы, смоковницы, среди всего этого дом притаился под бугенвилией в фиолетовом цвету, и море плещется почти в гостиной! Я всегда знала, чего хочу!
И я купила виллу "Мадраг".
Мама спешно вернулась со мной в Париж.
Буму совсем плохо!
Из студии, снимаясь в бурных сценах, я звонила в перерывах, чтобы узнать, как чувствует себя единственный мужчина, который по-настоящему что-то значил в моей жизни - мой дед, Бум. У него был рак легких, уже давший метастазы...
По вечерам, после съемок, я часами сидела у его постели, рассказывая ему о вилле "Мадраг", куда он обязательно приедет отдохнуть, как только ему станет получше. Я лгала со слезами на глазах, лгала просто так: он со своей проницательностью и ясным умом снисходительно слушал мою ложь. Он страшно исхудал, дышал с огромным трудом, его тело мучили боли. Прикованный к постели, он зависел от всех и во всем.
Бедный Бум - всегда такой веселый, деятельный, живой, независимый, мужественный!
Я уходила измученная, убитая, подавленная несправедливостью жизни, несправедливостью смерти. Мне стоило сверхчеловеческих усилий танцевать назавтра фламенко и смотреть на всю эту мишуру, среди которой я должна была играть комедию, в то время как мой дед умирал.
7 июня 1958, в 8 часов утра мама позвала меня к телефону, чтобы сообщить, что Бум умер... Бум умер, Бум умер! Эти слова звучали эхом в моей голове, в моем теле, в моем сердце. Бум умер, нет больше этого необыкновенного человека, отныне он будет лишь воспоминанием. Для кого? Для меня... для мамы, для Бабули, для Мижану. Надолго ли? Я позвонила на студию: сниматься не могу в связи с кончиной... В связи с кончиной! Какая безликая, холодная, глупая фраза.
На своем смертном ложе Бум походил на надгробие из далекого прошлого. В нем была красота, утонченность и прямота истинных вельмож. Друг нашей семьи художник Киффе изобразил его во всем благородстве застывшей навеки неподвижности. Эта неподвижность наполняла меня страхом, ужасом; с ней застывала какая-то часть моей собственной жизни!
Мама, Бабуля, Тапомпон, Дада и папа пребывали в прострации в разных углах квартиры. Только у нас с Мижану еще были силы, которые дает молодость перед лицом смерти. Без венков и цветов мы временно предали его земле в Лувесьенне. Могилу накрыли плющом из усадьбы - он его обожал.
Позднее мама приобрела склеп на маленьком кладбище Сен-Тропеза, и останки Бума перевезли туда. Он первый из нашей семьи был захоронен в этом месте, которое оставалось - пока не было по распоряжению мэра, господина Блюа, безобразно расширено, - одним из красивейших кладбищ мира.
Я с грехом пополам довела до конца съемки; в голове у меня была одна мысль: уехать на виллу "Мадраг", отдохнуть, все забыть.
Этот дом был мне абсолютно чужим. То есть, он, конечно, был моим, но я ровным счетом ничего о нем не знала и видела-то его всего несколько минут. Я поручила Алену купить маленький подержанный "ситроен". Мы набили его чемоданами с бельем, посудой, втиснули туда же клетки с горлицами плюс Клоуна и Гуапу, и - вперед, веселая компания! Ален отбыл в "ситроене", а я в спальном вагоне выехала в Сен-Рафаэль.
Я решила позволить себе долгие каникулы, первые настоящие каникулы за много лет. Я была свободна от каких-либо обязательств. Солнце, жара, теплое море и хлопоты по устройству нового жилища быстро развеяли меня. Очень скоро я обнаружила, что этот маленький рай доставит мне много хлопот. Дом - не квартира. Это совершенно отдельный мир, тут нет ни управляющего, ни совладельцев, ни консьержки - словом, никого, кто бы вам помог.
Первым вышел из строя водонагреватель! Потом отказал и насос, качавший воду из скважин: мотор перегрелся из-за недостатка воды! Наконец полетела вся электросеть: оказывается, не было предохранителя! Я начала жалеть, что не сняла номер в отеле или квартиру... На другой день дом заполонили представители различных ремесел. Надо было сменить мотор у насоса, наполнить резервуар... Электрик поменял проводку и поставил предохранитель... Я рвала и метала: сколько денег вылетело на все эти дела, столь же непонятные, сколь и неотложные. Мне пришлось немедленно написать и приколоть к дверям двух ванных комнат таблички: "Не открывать краны без нужды; спускать воду только в случае крайней необходимости".
Но это был еще не конец моим бедам!
Кристина и ее муж Роже Анен приехали на несколько дней помочь мне устроиться. Им была предоставлена комната для гостей.
А в одно прекрасное утро все умывальники, раковины, биде, души, ванны и прочие удобства вдруг одновременно засорились! Чаша моего терпения переполнилась, я была сыта по горло этим домом у самой воды. Водопроводчик не смог ничего сделать. Очевидно, водостоки и отстойники оказались закупорены корнями из-за того, что в доме долго никто не жил.
Этого мне только не хватало!
И где же они, эти злосчастные отстойники?
Об этом никто понятия не имел!
Пришлось обратиться в фирму "Роза" - "все услуги по ассенизации", - и сад превратился в зияющий котлован. Отстойники надо было отыскать во что бы то ни стало.
Сад походил на Верден в самые страшные дни первой мировой войны, а мы мужественно сносили неудобства, пользуясь морем как большой ванной.
В один из таких дней Раф Валлоне сделал мне сюрприз, явившись без предупреждения на своей роскошной "ланчии". Вот уж действительно выбрал время! Он приехал - безупречно элегантный, чистенький, одетый с иголочки, надушенный... а тут мы - заскорузлые от соли и песка, липкие от жары и волнений!
Отстойники, которые наконец-то удалось отыскать, распространяли тошнотворный запах, автонасос работал, всасывая их содержимое с адским шумом, а отбойные молотки сражались с корнями, закупорившими стоки.
Уж не знаю, как он воображал "Мадраг", но вряд ли увидел райские кущи, которые обычно представляют себе, стоит произнести это волшебное слово. Никто не встретил Рафа с распростертыми объятиями: я была слишком занята, закапывала рвы вместе с Аленом и рабочими. Бедняга быстренько смотал удочки, сел в "ланчию" и укатил, так и не поняв, ни тогда, ни потом, что же произошло.
Ну и невелика потеря!
К нам приехала Маги, моя дублерша.
Мы временно превратили лодочный сарай в комнату для гостей, установив в нем за ширмой умывальник.
Потом явился Жики. Комната Алена превратилась в дортуар, матрасы лежали прямо на полу. Было очень здорово, мы все веселились от души.
А ночами, оставаясь одна в своей постели, я мечтала о Жане-Луи, и сожалела о Жане-Луи, я хотела открывать для себя этот дом вместе с ним! Мне не хватало его, ему бы понравилось слушать плеск волн и глядеть на звезды, крепко обнимая меня.
Дом был полон, а я чувствовала себя одинокой.
Ален понимал это, Жики тоже - он познакомил меня с кучей своих приятелей. Красивые спортивные парни увозили меня при лунном свете в море за амфорами - этот промысел был строжайше запрещен, но в том-то вся и прелесть! Я собственными руками с помощью лебедки выудила со дна амфору, полную масла, песка и воды, весившую не меньше четырехсот килограммов и не видевшую солнца больше двух тысяч лет - она лежала под сорокаметровым слоем воды среди сотен других.
Это было волнующее зрелище, когда из глубины веков медленно поднималась восхитительная ваза женских форм. Меня всегда поражало, как много могут рассказать украшения, безделушки, мебель, всевозможные вещицы, чудом уцелевшие в пожарах, в войнах, во времени!
* * *
Моя жизнь протекала под перебор гитарных струн в убаюкивающем ритме плеска волн о борта.
Именно сейчас я все бы отдала, чтобы быть замужем... пустить корни! Вечная проблема корней опять не давала мне покоя.
Маги, у которой проблемы корней никогда не было - разве что проблема корней волос перед очередным обесцвечиванием, - привезла ко мне однажды своего возлюбленного. Она его "заарканила" в ночном кабаре "Эскинад".
Мне был представлен молодой человек, темноволосый, дочерна загорелый, не слишком высокий, с очень широкими плечами и глазами восхитительного зеленого цвета. Звали его Сашґа Дистель, он был племянником Рея Вентуры и играл на гитаре, как бог. Он бросал томные взгляды на попку Маги и называл ее "прекраснейшей на свете". Это было очаровательно и ни к чему не обязывало. Потом Маги пришлось уехать в Париж...
Саша остался на вилле "Мадраг", играл на гитаре, бросал томные взгляды на мою попку и ничего не осмеливался сказать! По правде говоря, я его не замечала. Он был в доме, как многие другие, - и только! Между тем, он всячески старался меня очаровать... Его красивый низкий голос, его влажные глаза - что-то во мне дрогнуло. Я никогда не отбивала поклонников у своих приятельниц, и если "друзья моих подруг - мои друзья", то любовники моих подруг - не обязательно мои любовники.
Короче, Маги все не возвращалась, стояла жара, мне было грустно и одиноко, он открыто ухаживал за мной, а плоть, как известно, слаба - и я раскрыла ему свои объятия и свою постель. На другой день я была крайне удивлена, когда он явился в "Мадраг", нагруженный чемоданами и окруженный приятелями. Вся эта братия оккупировала комнату для гостей, дортуар и лодочный сарай.
Мы с Аленом глядели друг на друга, не зная, ужасаться или смеяться. Жики, вне себя от этого нашествия, покинул дом, с издевательской усмешкой пожелав мне счастья.
Что ж, по крайней мере я больше не буду чувствовать себя одинокой.
Не проходило дня, чтобы какой-нибудь дружок-фотограф не заглянул просто так, мимоходом, выпить стаканчик и сделать снимок. С ума сойти, как много друзей Саша были фотографами и журналистами. Я всегда избегала их, и вот, пожалуйста, - они разгуливают у меня, как дома.
Наша идиллия обрушилась шквалом на страницы мировой прессы. Саша Дистель стал знаменитостью. Клод Дефф, его менеджер, изловил сразу двух зайцев - одним из "зайцев" была Брижит.
В то лето 1958 года Саша решил стать певцом. Надо было ковать железо, пока горячо. Он, конечно, божественно играл на гитаре, но это разве хлеб? Вот стать французским Синатрой - дело куда более прибыльное.
День-деньской Саша перебирал струны, насвистывал и напевал, пытаясь создать шедевр своей жизни - называться он должен был, разумеется, "Брижит".
Все это время я слушала его вполуха, без особого восторга, и занималась своими обычными делами, с тоской вздыхая о таланте Беко. У Саша ничего не получалось, и Клод Дефф пригласил одного из соавторов, Жана Бруссоля, сочинившего их самые удачные песни. Я только и слышала: "Брижит", "Брижит" в ритме слоуфокса, "Саша-ша-ша", назойливые томные мелодии сменялись более ритмичными... "Брижит, Брижит, приди, Брижит, головкой белокурой к моему плечу прильни"!
Ничего себе, шедевр!
Чтобы не слышать этого вздора, я брала лодку и уходила далеко в море, отмыться от всей этой заурядности. Кажется, я попалась!