С этим Петерис не мог согласиться. По его мнению, слава еще никому вреда не причинила. Наоборот, всегда помогала: вырвать у начальства дефицитную деталь, добиться аппаратуры из спецфонда, мало ли в чем иной раз нуждается дело. Он не возражал против выговоров по работе. Но поэтому хотел, чтобы отмечали и его достижения. Кроме того, он был настолько преисполнен сознанием важности науки, которой служил, что в его отношениях со всеми остальными смертными иногда проскальзывал оттенок превосходства. Все, над чем физики колдовали в своих синхрофазотронах, все это служило прогрессу человечества, а значит, Кристапу, Гите и ее детям, сознавали они это или нет, нью-йоркскому дворнику и африканскому бушмену, который, спустившись с пальмы, сразу получит в руки готовенькие рычаги ускорителя и манипулятора, то, над чем трудился он и ему подобные избранники. Вот почему он считал, что имеет полное право сидеть на Олимпе славы рядом с гиревиком-рекордсменом и чемпионом мира по фигурному катанию.
Лигите возражения Кристапа были тоже непонятны:
- Люди не изменяются так быстро, как ты полагаешь. Заслуги есть заслуги. И они принадлежат тебе!
- От рекламы они больше не станут, правдивее тоже.
- Даже за спасение утопающих теперь награждают медалями, - не унимался Петерис.
- Не забудь, Кристап, в каком мы живем мире. Ты отказываешься от заслуженного признания, а подлецы занимают высокие должности и получают пенсии от правительства Федеративной Республики Германии. И еще мечтают о возмездии. Я таких не раз видела…
- Вот об этом и расскажи с трибуны, - сухо перебил ее Кристап. - Нужно говорить не о прошлом, а о том, что мы должны делать, чтобы оно никогда больше не повторилось.
- Но это же политика! - ужаснулась Лигита.
- Это будущее твоих детей.
- О моих детях можете не беспокоиться. Именно ради них я все эти годы делала не то, что хотела.
- В корабельном трюме ты, кажется, без конца твердила: "Хотеть - значит мочь, а мочь - значит победить!" - напоминает Петерис.
- Сколько мне тогда было лет? - усмехнулась Лигита. - Неужели вы до сих пор не стали взрослыми?
* * *
Петерис остановил машину у моста. Под ним в глубокой лощине протекала впадавшая в Даугаву речка. Шоссе тетивой замыкало старый большак, спускавшийся к устью речки, где у старого причала некогда курсировавшего через Даугаву парома, стоял на приколе видавший виды буксирчик.
"Хоть бы она не заболталась там до утра, - думал Петерис, глядя, как Лигита удаляется по еле заметной тропинке. - Что она тут ищет? Эликсир от тоски? Надеется услышать зов предков? Бред и метафизика! Будто у нее не лежит в кармане обратный билет… Все это игрушки, а у меня земля горит под ногами: не дай бог Алберт забудет завтра заказать смену на воскресенье - и еще два дня коту под хвост!"
На палубе буксира сидел старый дед с ореховым удилищем в руках.
Спустившись по откосу, Лигита направилась к нему.
- Добрый день, - издали поздоровалась она и тут же задала вопрос, ненавистный всем рыболовам мира: - Как нынче клев?
- В такую жарищу только дурак балуется с удочкой, - не повернув головы, буркнул старик. - Вся рыба в глубине, где попрохладней.
Какое-то время Лигита следила за поплавком, затем подняла глаза на заросший кустарником противоположный берег Даугавы.
- Не стоял ли там дом когда-то?
- Мало ли что там было когда-то. Был паром и был пивной ларек, к примеру. А дом плотовщика еще во время войны спалили.
- А куда подевались люди, которые там жили? - с трудом подыскивая слова, спросила Лигита. Необъяснимый стыд мешал ей говорить откровенно.
- Пропали. Самого Эдгара шуцманы убили, а мамашу с девчонкой погнали в лагерь. Там, наверно, и остались… Иначе давно бы вернулись.
Лигита, подавленная, молчала. Чтобы не выдать себя, отвернула лицо. По мосту проносилась длинная вереница велосипедистов. Бартан вышел из машины, пощупал раскалившиеся на солнце шины. Заметив взгляд Лигиты, он энергично замахал руками.
Разумней всего было бы тотчас попрощаться и уехать обратно в Ригу. Но старик настроился на обстоятельную беседу. Он вытащил удочку из воды и продолжал:
- Я их знал. Эдгар был не из тех, кто вот как они, - старик показал на велосипедистов, - вниз жмут, кверху - спину гнут. Оттого и ушел раньше времени. Я у него подручным работал, вместе плоты по Даугаве спускали…
- Спускали?.. А не тащили их этим вон буксиром?
- Как же, тащили только когда заходили в затон… Теперь хотят эту посудину везти в Этнографический музей в Ригу. Нашли чему дивиться… Тогда уж пусть и меня берут, пенсионера, а то здесь даже на помочи никто больше не зовет, на молотьбу осеннюю, - в последних словах старика прозвучала горькая обида.
- А мамаша Страутынь? Жива еще?
Старик, пораженный, смерил Лигиту долгим взглядом:
- А кто же вы сами будете, если так знаете наши места?
- Никто… Так просто. Спасибо, - Лигита повернулась спиной и, не оглядываясь, стала подниматься по склону.
* * *
Куда податься, если хочешь остаться наедине со своими мыслями? Одни ищут тишины на пустынном морском берегу, другие думают свою думу в набитом битком кафе, третьи часами бродят по шумным и многолюдным улицам. Кристапа самые плодотворные мысли осеняли в обычной обстановке, где ничто новое не отвлекало его от раздумий. Но идти в мастерскую не хотелось, во всяком случае пока… Хотя в своих чувствах он больше не сомневался, оставались вопросы, которые ему задавал рассудок.
Кристап не считал себя человеком импульсивных решений, ему нравилось обстоятельно взвешивать поступки, намечать линию поведения. А когда для этого не хватало времени, он интуитивно выбирал ходы, которые впоследствии, как правило, оказывались единственно верными. Это проявлялось даже в таких мелочах, как покупки. Если куртка или обувь приглянулись ему с первого взгляда, он никогда не интересовался, хорошего ли они качества, не справлялся о цене, а сразу просил упаковать. Но одежду, которую он приобретал из практических соображений, под нажимом матери или Аусмы, носил без всякого удовольствия.
Конечно, было бы кощунством ставить Гиту в один ряд с вещами, которые покупаешь за деньги, но и в этом случае инстинкт, видимо, сработал безошибочно. Если в первый миг встречи ему не показалось, что мир, воздвигнутый им за последние годы, разбивается вдребезги, что нужно схватить зубную щетку и кусок черного хлеба и немедленно уйти к Гите, то, значит, его томили одни воспоминания о нержавеющей первой любви, мечта, заставляющая сердце биться сильнее. Никакие рассуждения ничего тут не изменят. На роль рыцаря, готового до последнего дыхания держать данное когда-то слово, обрекая этим и себя и других на несчастье, он не годился.
"А если бы не было Аусмы, - мелькнуло у него в голове, - не стал бы я тогда уговаривать Гиту бросить детей и остаться жить у меня?" Но он тут же оборвал себя: в том-то и вся загвоздка, что Аусма есть и всегда будет. И нельзя сравнивать этих двух женщин, определять их по рангам, руководствуясь каким-то табелем физических или духовных качеств. Дело в том, что Аусма вошла в судьбу Кристапа, как вторая жена, когда приутихла боль от смерти первой. И впредь в их дальнейших отношениях Аусме придется мириться с тем, что в его жизни где-то в отдалении продолжает жить Гита. Его Гита, не мать двух детей, шведская богачка Лигита Эльвестад.
Но что делать несчастной женщине, оказавшейся в безысходном положении? Имеет ли он право в этот трагический момент вмешаться в ее жизнь, навязывать ей свои решения? Если она не сумела ради родины четверть века назад отказаться от материальных благ, нечего думать об этом теперь: ей пришлось бы лишиться детей, единственного ее богатства и любви. Все остальное было игрой воображения, кокетством, данью модной ностальгии, которая так шла людям, не занятым серьезными заботами. Кристап сознавал, что нарочно сгущает краски, но он не сомневался, что докопался до сути.
Тут до него дошло, что он все еще стоит на перекрестке, где его высадил Петерис. Заметив зеленый огонек такси, направляющегося в сторону Риги, он вышел на обочину и поднял руку.
…Когда дверь открылась и в мастерскую вошел Кристап, Аусма выронила тарелку с бутербродами. Оказывается, возвращение Кристапа было для нее как чудо. Все эти часы, пока ее руки мыли посуду, резали хлеб, накрывали на стол, мысли вертелись вокруг одного-единственного вопроса: "Что будет со мной? Если Кристап уйдет к своей Гите, как я буду жить без него?" Кристап никогда не скрывал, что не забыл своей первой любви, упрекать его было не в чем. Но от этого ей не становилось легче. В стихийном бедствии тоже нельзя никого винить, но люди с ним борются, прилагают силы и умение, чтобы предотвратить катастрофу. Почему бы ей не попробовать встать на защиту своего счастья, своих прав, которые дали ей прожитые вместе годы. Что за чушь? Как будто она приносила себя в жертву, давала больше, чем получала? Как будто в любви можно класть на чашу весов нежность и страсть, уважение и дружбу, заносить, словно в бухгалтерский отчет, доходы и расходы, чтобы, все подытожив и подсчитав, потребовать компенсации… Нет, она этим заниматься не будет! Даже если придется без борьбы отказаться от Кристапа.
- Послушай, - сказал Кристап. - У нас сегодня вечером будет еще один гость…
- Знаю, - Аусма не желала выслушивать объяснения. - Может быть, лучше, если хозяйкой будет твоя мать?
- Не понимаю.
- Мне, наверно, надо было уйти раньше. Но тогда тебя мучило бы чувство вины. Я же знаю твой характер.
Наконец Кристап понял, что у Аусмы на душе. Ее ревность, однако, показалась ему настолько беспочвенной, что он даже рассердился.
- И поэтому ты решила устроить небольшую мелодраматическую сценку? - уточнил он не без ехидства. - Чтобы я тебя выгнал по всем правилам жанра.
- Кристап! - попросила Аусма. - Мне и без того тяжко. Мы с тобой ведь никогда не говорили о чувствах. Ты молчал и позволял любить себя. Я принимала это как должное. Когда привыкла, мне даже было очень хорошо. Сейчас я хочу, чтобы ты чувствовал себя совершенно свободным, чтобы ты знал…
- Только без жертв! - зажав руками виски, театральным шепотом взмолился Кристап. - И заруби себе на носу, - продолжал он серьезно: - Я не собираюсь корчить из себя благородного рыцаря и не намерен портить жизнь ни тебе, ни ей, тем более себе. Если ты хочешь помочь мне, не торопи меня, не наседай, веди себя так, будто ничего не происходит. - Он бросил взгляд в окно. - И радуйся вместе со мной, что привезли наш камень. - Он чмокнул Аусму в кончик носа и выбежал во двор.
…Кристап на глаз прикинул расстояние и взмахнул рукой:
- Пошел!
Держа в натянутых тросах огромную глыбу гранита, в воздух поднялась стрела подъемного крана. Кристап взмок от напряжения, сбросил рубашку. Слегка подрагивая, глыба повисла над землей, затем словно подпрыгнула.
- Осторожней! - вскричал Кристап и ринулся к крановщику.
- Все будет хорошо, хозяин, только не лезь под кран, - орудуя рычагами, успокоил его тот.
Глыба снова качнулась.
- Потише, - не выдержал Кристап. - Не кирпич ведь… Лево, еще помалу!
Глыба медленно повернулась влево, замерла, затем, покачиваясь из стороны в сторону, заскользила вниз и тяжело бухнулась оземь.
Кристап подбежал, отцепил стропы.
- Стереги дом! - крикнул он Аусме, наблюдавшей с порога за выгрузкой. - Съезжу с ребятами в магазин.
И он вскарабкался в кабину крановщика.
Аусма, улыбаясь, смотрела, как кран с натужным ревом вытаскивает трайлер со двора. Когда рычащее чудо техники благополучно скрылось за углом, она повернулась, вошла в мастерскую и столкнулась лицом к лицу с Лигитой.
Какое-то время женщины молча изучали друг друга.
- Я вас сразу узнала, - произнесла наконец Аусма. - Хотя ждала вечером. Мне так неудобно, - она кивнула на царивший в помещении беспорядок. - И Кристап только что уехал…
- Тем лучше! Заменю его по хозяйству, если позволите… - Лигита решительно направилась к столу, где была навалена посуда, но остановилась на полпути. Ее внимание привлек бюст "Лагерной девушки". - Неужели похожа? - спросила она, обращаясь не то к Аусме, не то к себе. - Я бы ни за что себя не узнала.
Она подошла к зеркалу, внимательно посмотрела на свое отражение.
- Не говорите, - Аусма встала с ней рядом. - Те же самые черты.
- Но выражение? - остановила ее Лигита горестным жестом. - Никогда в жизни не смогу я больше смотреть на мир с таким вот упрямством.
- Только не говорите Кристапу, пожалуйста! Он так любит свою первую работу.
- Он поймет, что я уже не та девушка, - в ее тоне звучала нота запоздалого и потому бесполезного раскаяния. - И никогда больше ей не буду. А жаль. Даже на фигуры Саласпилсского мемориала я смотрю так, будто они воздвигнуты в память незнакомых мне людей. - Она круто обернулась, подошла к столу и совсем другим голосом воскликнула: - Малосольный лосось! У нас он стоит бешеных денег!
- У нас тоже.
Обе женщины улыбнулись.
- Отрезать? - предложила Аусма.
- Буду признательна. Несмотря на все волнения, у меня сегодня волчий аппетит.
- Сейчас поставлю кофе, - Аусма встала.
Лигита взглянула на часы и покачала головой:
- Лучше чай. Во второй половине дня я стараюсь не пить кофе, иначе плохо сплю ночью.
- А Кристап даже ночью кофе пьет ведрами.
- Что еще ему нравится? - спросила Лигита. - Расскажите! Я ведь так мало про него знаю.
- Больше всего Кристап любит море. Каждый свободный час проводит у своих дальних родственников в рыбацком поселке. Спит в сарае, ходит полуголый, прямо как дикарь какой-то. И при каждой возможности выезжает с рыбаками в море проверять сети.
- А вы? - спросила Лигита с ревностью. - Вы тоже живете в этом сарайчике?
Аусма не успела ответить, в мастерскую вошел еще один нежданный гость.
- Меня Пич привез, - объяснила мамаша Кристапа. Со свойственной старому человеку прямотой она сразу направилась к Лигите и, вытирая слезы, принялась уверять ее: - Точь-в-точь такой хорошенькой я тебя и представляла, доченька. Кристап ведь столько о тебе рассказывал!
- Не плачьте, госпожа Аболтынь! Радуйтесь, что у вас такой знаменитый сын.
- Разве я что говорю! - подхватила старушка. - Был бы чуть со мной поласковей - и совсем хорошо бы. А так грех жаловаться. - Опомнившись, она снова вернулась к волнующей ее теме: - Так я и знала, что рано или поздно господь вас соединит.
- Вы верите, что есть бог. Как же он тогда допускает, чтобы люди так страдали?
- Что верно, то верно, в мое время господь так не скупился на милости, - согласилась мамаша. - Но ничего, теперь все пойдет на лад, все образуется, ты ведь навсегда приехала?
- У меня там дом и семья. Но я обязательно приеду еще.
- А как же Кристап? - смешалась старушка. Взглянула на Аусму и вовсе растерялась: - Ты не сердись, дочка, он ведь у меня один… Давно бы пора внукам… Пока могу за ними присматривать. Сколько еще буду держаться на ногах?.. - она умолкла, окончательно сбившись с толку.
К счастью, в этот миг вернулся Кристап. Он заметил Лигиту, спрятал набитый бутылками рюкзак за дверью.
- Хорошо, что вы уже познакомились…
- Даже подружились, - уточнила Лигита. - Аусма очень милая девушка, и мама у тебя такая сердечная. К сожалению, мне пора под душ, пора переменить обувь, иначе я вам весь праздник испорчу. Ты проводишь меня до парохода?
Аусма за спиной у гостьи закивала Кристапу головой, давая понять, что сумеет обойтись без его помощи.
…В каюте Лигиты Кристап сразу обратил внимание на безукоризненный порядок. На его художественную натуру безликий уют произвел тягостное впечатление. Здесь не было места ни для чего личного, ни следа ее собственных личных привычек, привязанностей - ни раскрытой книги, ни брошенной на спинку стула кофточки, ни конфет в хрустальной вазе или хотя бы сдвинутого со своего места предмета. Флаконы и коробки разнообразной формы и размеров, расставленные перед зеркалом, напоминали витрину парфюмерного магазина.
- Будь как дома, я только немножко освежусь, - сказала Лигита, скрываясь в ванной, но тут же высунула из-за двери голову: - Пока я моюсь, ты мог бы сочинить что-нибудь прохладительное, в баре я обнаружила весьма приличное виски. - Она показала на низкий журнальный столик, где стояла бутылка, сифон и два высоких стакана. Тут же лежало красивое кожаное портмоне с цветными глянцевыми фотографиями в целлофановых кармашках. Кристап их стал медленно перебирать. На первой была снята светловолосая девушка лет восемнадцати. Вылитая Лигита, она тем не менее ничем не напоминала свою далекую сверстницу из Саласпилсского лагеря. Со второй на него смотрел паренек года на два моложе девушки. На остальных была запечатлена госпожа Эльвестад за рулем машины, на водных лыжах, в горном ущелье, на морском курорте.
Пока Кристап рассматривал фотографии, Лигита, окутанная облаками пара, вглядывалась в запотевшее зеркало. От ее придирчивого взгляда не скрылось, что она выглядит усталой и несколько постаревшей. Стоило ли этому удивляться? Она живой человек. Против всех ожиданий найти Кристапа живым и здоровым и тут же снова потерять его - от этого не мудрено и поседеть… В самом деле, сколько времени прошло с тех пор, как она наряжалась перед зеркалом для прощального бала? Неполных двадцать четыре часа. Завтра на рассвете судно отправится в Ленинград, простоит там двое суток и затем уйдет обратно в Стокгольм. Сперва она думала провести эти дни в Риге, а к невским берегам вылететь на самолете. Теперь ее взяло сомнение. Если первый день оставил морщины под глазами, что принесет митинг в Саласпилсе с торжественными речами, траурной музыкой и возложением венков? Очевидно, прав был Пич: родине нужно отдавать все или ничего. Компромиссов она не признает. Одного дня оказалось достаточно, чтобы постигнуть эту горькую правду, лишние два-три дня обернутся болезненным, никому не нужным компромиссом. Нужно немедленно уезжать или остаться совсем. Но сумеет ли Лигита пустить корни в эту землю? В какой-то недобрый час их пути с Кристапом разошлись на ничтожную долю градуса. Но с течением времени они расходились все дальше и дальше. Теперь сложить их вместе можно было лишь силой. Похоже, однако, что Кристапу это вовсе не улыбалось. Его унылые рассуждения, казалось, преследовали одну цель: доказать самому себе, что взаимное отчуждение произошло по вине Лигиты, а отнюдь не вследствие трагического стечения обстоятельств. Она со своей стороны убедилась, что здесь прекрасно обходятся без нее. На чужбине она не погибла, прижилась. Что ж, две параллели могли бы пересечься хотя бы в космическом пространстве, но две стороны угла слиться в одну линию не могут нигде, ни при каких обстоятельствах.
Все это нисколько не мешало им оставаться хорошими друзьями. За один день, проведенный в Риге, она приобрела куда больше друзей, чем за все эти годы в Стокгольме. Достаточно нескольких откровенных слов, чтобы между ними сразу установились простые и сердечные отношения, какие обычно возникают между людьми одного происхождения, культуры и убеждений. Единства с народом - вот чего она лишилась, когда предпочла навсегда остаться в Швеции.