Я повернула голову и убедилась в правоте слов сестры Бахрами. Солдат, долгое время не спускавший с нас взгляда и дула автомата, отвернулся в другую сторону. Это был подходящий момент. Я немного приблизилась к раненому, опустила руку в его карман и вытащила из него все, что там находилось. Я прочла бумаги. Среди них было письмо, касавшееся Штаба вооруженных сил, и маленький карманный Коран.
– Это же Коран! И бумаги Штаба вооруженных сил, – сказала я.
– Не медли! – ответил он. – Моя идентификационная карта в заднем кармане брюк.
Медленно, не поворачивая головы, одной рукой я поднимала с земли камушки, а другой – вытащила идентификационную карту. На ней было написано: "Доктор Хади Азими. Звание – полковник. Должность – начальник больницы военно-морских сил города Хоррамшахр".
Я была потрясена.
– Вы – полковник? – спросила я.
– Говори тише!
– Вы к тому же и доктор?
– Извините, не тратьте время! Уничтожьте карту!
– Вы еще и начальник больницы военно-морских сил Хоррамшахра?
– Я прошу вас! Немедленно уничтожьте ее! – сказал он порывисто.
Я попыталась порвать карту, однако из-за ламинированного покрытия это практически невозможно было сделать. Мои попытки помять ее тоже были бесполезны. Иракский солдат сменил свой маршрут и повернулся в мою сторону. Теперь я целиком и полностью находилась в поле его зрения. У меня не было больше времени на то, чтобы мять или рвать карту. Я немедленно сунула идентификационную карту доктора Хади Азими вместе с Кораном и письмом в свой карман. За нами следил не только солдат-иракец. Братья, находившиеся в яме, также наблюдали за нами издалека. Доктор боялся того, что в эти минуты у нас могут возникнуть проблемы. Он постоянно спрашивал: "Ты уничтожила ее?" Для того, чтобы успокоить его, чтобы хотя бы немного утихла боль в его глазах, я сказала: "Дело сделано, будь спокоен!"
Каждый раз, когда расстояние между солдатом и нами сокращалось и он начинал смотреть на нас более пристально, ужас и нервозность, которые я испытывала, удваивались. Я лихорадочно искала какой-нибудь способ избавиться от содержимого своего кармана. Носком ботинка я начала медленно копать землю, пытаясь вырыть в ней ямку. Когда это удалось, я бросила туда идентификационную карту и письмо полковника и опять же ногой засыпала ямку землей, ударив несколько раз по ней подошвой ботинка, чтобы сровнять. Затем я отодвинулась от полковника и подсела ближе к Марьям.
В полдень все – и раненые, и здоровые, невзирая на свое положение и состояние, лишенные возможности совершить омовение в условиях пустыни, в которой мы находились, занялись намазом. Баасовцы не разрешали нам совершать намаз стоя и всех заставляли сесть. Они опасались, что в положении стоя наши увидят нас и поймут, в чем дело. Доктор Азими, не обращая внимания на мучившие его страшные боли и кровотечение, непрестанно читал намаз со связанными руками и окровавленными лицом и постоянно говорил: "Сестра, почитай мне Коран!"
Баасовцы захватывали трассу, используя определенную тактику. Они давали возможность проехать некоторым нашим машинам. И в тот момент, когда наши войска думали, что баасовцы отступают, они вновь вторгались на дорогу, быстро ее осаждали и возобновляли охоту за нашими.
Это был подлый и варварский метод. Прибегая к хитрости, они одного за другим брали в плен лучших наших ополченцев, бойцов сил Корпуса и спасателей. Действия баасовцев были больше похожи на похищение людей, чем на сражение и взятие в плен. Нам хотелось подняться, закричать и предупредить наши войска об их коварном трюке, но это в любом случае было бы бесполезно, ибо баасовцы пришли в полной боевой готовности, вооруженные до зубов. Некоторые из наших, попадая в плен к иракцам, начинали радостно восклицать: "О Хусейн ибн Али! Неужели ты призвал нас, и нам выпадет счастье стать паломниками Кербелы? О повелитель, мы будем твоими гостями эту неделю!". Некоторые из них даже называли друг друга "кербелайи". У меня невольно возникло ощущение, что мы действительно поедем на неделю в Кербелу для паломничества.
Я спросила полковника: "Доктор, вы ведь военный, как вы думаете, чем закончится война? Что произойдет с нами?" Он ответил: "У иракцев нет способности продолжать дальше войну с Ираном, но прежде, чем они осознают эту действительность, может пройти неделя. С вами же дело обстоит по-особому, поскольку вы являетесь сотрудником Красного Полумесяца. Согласно международным Женевским конвенциям, они не могут взять вас в плен. К тому же каждая из вас может освободить двоих раненых военнослужащих".
Я спросила: "Мы сами выбираем, кого освободить, или они?" – "Нет, – ответил он, – вы сами вправе выбрать раненых для освобождения".
Я подумала: "Если так, то жаль, что мы отправили ополченца Мир-Зафарджуйана в больницу. Я бы выбрала его и доктора Азими, и мы бы забрали их с собой в Иран. Кого и как теперь я выберу для освобождения?"
И тут я в сердцах посмеялась над собой и снова обратилась к своему собеседнику: "Но, господин полковник, однажды вечером я видела по телеканалу "Басра" (в Абадане можно было смотреть программы иракского телеканала "Басра"), что Саддам порвал подписанный при посредничестве Алжира официальный договор, в котором содержалось законное соглашение касательно пограничных линий между двумя странами, и отдал приказ о начале военных действий. Я хочу сказать, что сам принцип войны – это нарушение международных конвенций, как же при этом возможно, чтобы они освободили нас согласно этим же международным конвенциям?"
Кивнув в знак согласия, полковник сказал: "Да, они могут действовать и вопреки международным законам и не освободить вас".
Послеполуденный зной был нестерпим. Лучи солнца на протяжении долгих часов беспощадно втыкали свои иглы в наши головы. У меня ужасно болела голова. Болело все тело от ударов, наносимых стволами автоматов. Но я не хотела, чтобы день заканчивался. Я боялась ночи, которую мне предстояло провести, будучи в плену. От одной мысли, что я не смогу видеть, что происходит вокруг меня, мной овладевал ужас. Приехала грузовая машина. Без учета вместимости грузовика всех братьев, находившихся в яме, погрузили в него, подобно камням и мусору. Даже стариков и немощных брали за руки и за ноги и бросали в кузов грузовика.
Присутствие братьев-бойцов, хотя и пленных, придавало нам уверенность и спокойствие. После того, как их увезли, место нашего содержания превратилось в обитель скорби. Пока братья были с нами, мы не так сильно ощущали присутствие баасовцев. Однако после их отъезда мы остались втроем и стали объектом их пристального внимания – малейшее наше движение отслеживалось десятью-двенадцатью вражескими солдатами. Доктор Азими, не видевший ничего, постоянно спрашивал о дислокации иракцев. Неожиданно охота на иранские силы приостановилась, и баасовцы занялись подготовкой к каким-то перемещениям. Затем они принялись ужинать, и этот процесс у них сопровождался большим шумом. А доктор Азими, я и Марьям приготовились к совершению вечернего и ночного намаза. Доктор Азими сказал: "Сестра, в своих молитвах испросите у Господа терпения и вознесите благодарность Всевышнему. Не волнуйтесь, все мы – под сенью милости Аллаха".
После намаза я снова начала читать полковнику Коран. Если во время чтения, из-за того, что мысленно отвлекалась на происходящее вокруг, я пропускала какой-то айат, доктор Азими со свойственной ему бдительностью и спокойствием поправлял меня. Было очевидно, что он слушает очень внимательно и знает наизусть эти суры.
Солдат, охранявший нас с утра, ушел и передал свой пост другому. Новый охранник, весьма крупного телосложения, был либо наивным, либо притворялся таким. После того, как он опустошил не меньше пяти баночек консервированной фасоли и разбросал их вокруг, он закурил сигарету и стал прохаживаться туда-сюда. Наступила ночь. От страха я не могла сомкнуть веки. Я ощущала сухость в глазах. С предельным любопытством я наблюдала за тем, что происходит вокруг. Я постоянно спрашивала доктора Азими, который был жителем Хоррамшахра и знал арабский лучше, чем мы: "Доктор, что они говорят?"
Он, в свою очередь, тоже спрашивал нас о численности и положении иракских военных. Мы все трое будто напрочь забыли о своих физиологических потребностях – мы не чувствовали ни голода, ни жажды, ни даже необходимости сходить в туалет. Было уже за полночь. Несмотря на всю нашу бдительность и на то, что мы следили за каждым движением вокруг нас, мы не заметили, что приставленный к нам солдат-баасовец куда-то исчез.
Движение свелось к минимуму. Я попросила Марьям поменяться со мной местами. Я медленно легла на землю и поползла к краю стены, о которую мы опирались. Выглянув наружу, я увидела солдата-баасовца, растянувшегося на земле и положившего свое оружие рядом. Похоже, он спал мертвым сном – до нас отчетливо доносился его громкий храп. Доктор был занят совершением ночного намаза. Я тихо сказала Марьям: "Что ты думаешь по поводу того, чтобы забрать его оружие и незаметно уйти отсюда втроем? Он спит как убитый и до утра даже не шевельнется".
Марьям не успела ответить, как доктор, совершавший намаз, повторил несколько раз: "Аллах Акбар, Аллах Акбар".
Марьям сказала: "На что ты надеешься, на наше "мастерство"? Мы же не умеем пользоваться оружием! Ты думаешь, тех восьми часов военной подготовки, которые мы прошли у господина Садра, достаточно?! Оставь эти партизанские игры!"
Доктор, поняв, что я полна решимости осуществить свой замысел, прервал свой намаз, оставив его незаконченным, и сказал: "Этот иракец не один, вокруг полно солдат. А этот спящий только прикидывается, а на самом деле не спит".
Я спросила полковника: "Доктор, у него автомат, вы умеете обращаться с этим видом оружия?"
"У меня нет глаз, я даже не могу видеть землю, на которую наступаю. Будьте благоразумны, покоритесь Божественному провидению и доверьтесь Всевышнему. Судьбе было угодно, чтобы вы оказались в плену. Ни один из нас не был пленен по собственному желанию. Вы были избраны для этого пути. Разве вы не оказались на этом пути ради кучки сирот и несчастных детей? Вами двигало благое побуждение. А после вы опять же направлялись в регион для оказания помощи фронту. Вы приложили усилия ради совершения благого дела, поэтому любое приключение на этом пути должно расцениваться как благо. Да, миссия наша становится горькой, но Всевышний неизменно является источником добра и блага. Не сомневайтесь во благости вашего дела. Ни одна судьба не лишена причастности к Божественной воле", – сказал доктор.
Я сказала: "Доктор, если уходить, то вместе. Любое решение будет принято нами троими совместно".
Мы немного посовещались, но ни доктор, ни Марьям не были согласны с моим планом. Прошло около двух часов, и "злой дух" проснулся. Я поняла это по запаху дыма сигареты, которую он закурил. Он положил автомат на плечо и снова зашагал туда-обратно. К баасовцам прибавилось еще трое солдат. И снова начались шепот, тяжелые взгляды и слова, смысла которых мы не понимали. Вновь прибывшие солдаты сделали нам знак, чтобы мы встали и шли к ним. Не обращая внимания на их знаки и слова, я взяла руку Марьям, крепко сжала ее и сказала: "Мы теперь – сестры и ни при каких обстоятельствах не расстанемся".
Увидев безразличие с нашей стороны, они сами подошли к нам. Один из солдат сказал: "Здесь – Абадан, у вас есть два часа, чтобы уйти отсюда. Мы поможем вам". Поскольку они говорили на арабском, я понимала не все их слова. Доктор, который в этот момент совершал намаз, произнес громко: "Аллах Акбар, Аллах Акбар".
Закончив совершение намаза, доктор сказал, обращаясь к солдатам: "Они не знают арабского". Тогда те велели доктору: "Переведи им!" Доктор, переведя нам их слова, добавил уже от себя: "Не поддайтесь их обману!" Я сказала: "Доктор, если мы уйдем, мы уйдем вместе втроем".
Солдат-баасовец сказал: "Нет, мы можем освободить только вас двоих, потому что вы – женщины". Несмотря на то, что я поняла суть дела, я спросила их: "Какой дорогой нам уйти?"
Путь, который он указал, был неверным. Поэтому мы еще больше усомнились и заподозрили их в том, что они замыслили что-то неладное. Так как доктор Азими был ранен и мы не хотели оставлять его одного, мы не приняли предложения солдат уйти. Однако те настаивали на том, чтобы мы ушли, а мы, в свою очередь, продолжали твердить, что останемся с доктором. Доктор был хорошим поводом, чтобы остаться. Я сидела между доктором Азими и Марьям. Солдат-баасовец, теряя терпение, стал тыкать в голову Марьям стволом своего автомата. Марьям схватила рукой край дула, отвела от своей головы и закричала: "Нечестивый! Убирайся с глаз моих! Ты предлагаешь мне свободу под страхом оружия?!"
Они спросила доктора: "Что она говорит?" Я не знаю, как доктор перевел им слова Марьям, однако после этого они молча удалились. Спустя полчаса к нам пришли шестеро других солдат и сказали: "Мы должны доставить доктора Азими в больницу".
Мы с Марьям прижались к доктору и не отходили от него ни на шаг. Я сказала: "Доктор – наш отец, и мы ни при каких обстоятельствах не расстанемся с ним". Один из солдат, который был курдом и хорошо знал фарси, сказал: "Мы с доктором пойдем вперед, а вы идите за нами".
"Нет, мы с доктором пойдем вместе", – возразила я.
Это была длинная ночь. Казалось, утро не собирается наступать, как будто оно где-то застряло. Время шло, а темнота ночи не проходила. Я посмотрела на звездное небо. И задумалась: какую долю уготовили мне эти звезды, сулящие всем свет и ясность утра?
Я сказала: "Доктор, мне кажется, у них грязные сатанинские мысли. Вы как думаете?"
Он ответил: "Вы только совершайте намаз, и ночь пройдет, и наступит утро".
Мы совершали намаз, а они смотрели на нас. И понемногу на смену ночи пришла белая пелена, предвещавшая скорое наступление утра. Но все же до наступления утра еще оставалось время. В руках у баасовцев было столько провизии, съестных припасов, орешков и сладостей, будто они были гостями на каком-то торжественном приеме. Для того, чтобы возбудить наш аппетит и вынудить нас попросить у них что-нибудь поесть, они устроили перед нами представление "жвачные во время кормежки". Закончив трапезу, они бросили пустые банки из-под консервов на землю. Ветер носил их мусор из стороны в сторону. Я заметила, что на упаковках продуктов, которые съели баасовцы, были надписи на персидском, то есть они были иранского производства. У нас не было желания есть, несмотря на то, что мы ничего не ели с утра прошлого дня.
Я спросила: "Доктор, что здесь происходит? Эти банки и коробки – иранские".
Доктор ответил: "Наверняка это был груз одной из машин, которые они останавливают на дороге – провизия для фронта".
Утро 16 октября было наполнено шумом баасовских машин и новых потоков иракских военных, устремившихся на эту же трассу с севера Хоррамхашра. Днем ранее, с самого рассвета до захода солнца, мы были свидетелями взятия в плен разных групп людей. Меня и Марьям переместили в ту яму, в которой держали до этого братьев. Доктор Азими сидел один на земле и ждал, когда его отправят в больницу.
В восемь часов утра баасовцами была схвачена группа из шести братьев – стражей Корпуса. По их поведению было ясно, что они были застигнуты врасплох. Их, подобно мячам, бросили в нашу яму. По прошествии некоторого времени, когда между нами установилось доверие, мы обменялись с ними информацией.
Мы спросили:
– Откуда вы были командированы?
– Из Корпуса Омидийе.
– Мы – сотрудники Красного Полумесяца и, возможно, будем вскоре освобождены.
После этих слов двое из братьев, которые были семейными, сняли со своих пальцев обручальные кольца и отдали их нам со словами: "Если вас освободят, передайте эти кольца в Корпус Омидийе. По ним наши семьи опознают нас".
В надежде на то, что нас освободят, одно из колец взяла Марьям, а второе – я. Интенсивность столкновений и пленения наших войск была больше, чем в предыдущий день. Однако никто из тех, кого брали в плен, не расстраивался, словно думая, что впереди лишь краткосрочное, временное путешествие.
С каждым часом к нам прибавлялись все новые и новые лица. Братьев из Корпуса стражей и ополченцев поместили в той же яме, рядом с нами, а остальных оставили стоять у стены. Около десяти утра в нашу яму, подобно стреле, выпущенной издалека, был брошен худощавый высокий юноша с волосами каштанового цвета. Нижняя часть его лица была окровавлена. Он производил впечатление деревенского человека, имел широкое лицо, а его губы застыли в какой-то странной улыбке. Ни у кого из нас не было платка, чтобы дать ему. Он вытер свои окровавленные губы краем рукава и присел. Вслед за этим юношей, который, вероятно, был пастухом, в нашу яму спустили не меньше полусотни овец с колокольчиком на шее у каждой. С того момента в какую бы сторону мы не повернули голову, мы видели перед собой морды этих овец, которые к тому же извергали на нас свои фекалии и беспрерывно блеяли.
Спустя тридцать часов голода и жажды мы попросили пить, и баасовцы принесли один стакан воды, из которого каждый из нас, будучи окружен целой отарой овей, отпил один глоток.
Метавшиеся из угла в угол и тревожно блеявшие овцы успокаивались и стихали сразу же после того, как их хозяин проводил рукой по их головам и спинам. Один из братьев Корпуса Омидийе спросил его: "Как тебя зовут, брат? Кто ты по профессии?" Юноша ответил с предельной простотой и искренностью: "Меня зовут Азиз, я – пастух из Кашана. Вчера я двинулся в путь из Кашана. В нашей округе каждый, кто хотел помочь нашим бойцам, пожертвовал на нужды фронта несколько овец. Я был на пути в Абадан, когда меня схватили. Стадо уставшее и голодное. Эти овцы не выдерживают здешнюю жару. Хорошо, если бы дали немного воды и травы этим бедным животным".
С присущим ему приятным кашанским выговором и предельной наивностью он спросил: "До каких пор мы будем находиться здесь? Если хотят, пусть оставят нас здесь, но пусть быстрее доставят овец на фронт для борющихся братьев".
По-видимому, он пребывал в своем, совершенно обособленном мире. Он хранил в памяти сведения о каждой своей овечке и знал характер любой из них. В этот момент мимо прошел офицер, который в самом начале нашего пленения спрашивал нас о том, военные мы или гражданские лица. Увидев нас среди овец, он изобразил на лице презрительную ухмылку и сказал пару слов, смысла которых я не поняла.
Другой офицер, у которого на погонах было больше звезд, внезапно обратился ко мне и приказал мне выйти из ямы.
Я сделала вид, что не слышу его, и вдруг он закричал: "Животное, я с тобой разговариваю!"
Я вышла из ямы. Джавад стоял рядом с ним и переводил ему. Он сказал: "У себя в Ираке мы с уважением относимся к генералам, вы – наши гости".
"Именно поэтому вы держите нас вместе с овцами?" – спросила я. Он ответил: "Нет, генерал. Мы думали, что завладеем Хузестаном до завтрашнего дня, поэтому не стали переводить вас в другое место. А сейчас пришел приказ относительно тебя и твоей сестры". Я с надеждой подумала, что это как раз реализация той самой международной конвенции, о которой говорил доктор.
"Согласно международным Женевским конвенциям, каждая из нас может освободить двоих раненых", – сказала я.
Он ответил: "Отлично, ты осведомлена и о международных конвенциях, устанавливающих правила ведения войны".