3
- Да, - говорил Драгоманов, качаясь на сене в углу автобуса-фургона, - были бы деньги, я бы годовичка этой линии у французов поискал. Одного мне даже предлагали. С рахитом немножко, но ничего. Для породы! Спермы хорошей тоже можно было бы достать. От самого Ричарда III или Пой-Мне взять бы колбочки две, как хорошо! Подобрал бы я кобыл достойных, по себе ладных и хороших кровей. Взял бы парочку маток из наших старых почтенных линий, где сказываются еще Шантеклер или Грымза, вот тебе и Святой Симеон, по меньшей мере, в пятом колене…
Чтобы этот ребус был понятен, я скажу: порода ведется по линиям, которые пересекаются друг с другом, как железнодорожные пути на стрелках, и движутся дальше своей дорогой. Но это не само собой, а через подбор. Лучшее с лучшим не всегда дает наилучший результат. Например, Анилин из линии Золотого Руна, кругом него в заводе одно Золотое Руно, и родниться он вынужден с близкими родственниками!
По дороге домой мы уже проехали Страсбург. Надо владеть пером, чтобы описать места, нами виданные.
- Хорошо, если свой автобус, - рассуждал Драгоманов, - все вовремя и когда хочешь. Не надо ждать вагонов, самолетов, не надо иметь дела с транспортными агентами. А ведь сколько было разговоров! Как приходилось убеждать… "Автобус лошадям?! А телевизора им не нужно?" Что, говорю, телевизор! У нас свой конный санаторий имеется. "Как… санаторий?" Да так, поезжайте и посмотрите: пляж, плес, купанье… "Для чего же все это?" Для того, отвечаю, чтобы дать передышку мускулатуре. Лошадь плавает, дыханье разрабатывает, и копытами о дорожку ей стучать не приходится, сухожилия успокаиваются… "Нет, - говорят, - все вместе взятое, ваши скачки, зачем?"
- Ничего, - сказал я, - приедем в Москву, я с ними поговорю.
Мы останавливались и делали жеребцу проводки. За Брестом вышел Анилин на обочину и вдруг заиграл.
- Родные места! - засмеялся Драгоманов. - Знаешь, Кормилец и Сан-Клу в этом году узнал. Вот память! Лошадиной силы. Особенно ему там парк нравится, я заметил. С видимым удовольствием по нему на проводке гуляет. Парк хороший, что и говорить.
Было, однако, холодно. Из Парижа мы выехали +15, а тут мороз градусов двадцать. Солярка, на который шел наш автобус, замерзала на стоянках.
- Парк в Сан-Клу при ипподроме хороший, - продолжал Драгоманов, - дренаж, водоемы, по охоте все сделано…
Хлопая руками, чтобы согреться, он прошелся перед автобусом.
- А какой у нас ипподром специально для скачек можно сделать!
Тут я сказал про себя: "Хотя ты и кавалерист, а все-таки наш брат, скаковик".
У каждого из тех, кто судьбой связан с конем, свой идеал. Драгоманов, например, руководит скачками. Но недаром же поет он: "Они ехали долго в ночной тишине…" Недаром же, когда поет он это, он плачет, а потому, хотя он и руководит скачками, ему рисуются призовые скакуны, все же напоминающие чем-то кавалерийскую ремонтную лошадь. А я… я, когда о лошадях думаю… Хотя трудно сказать, когда я о них не думаю! Но когда думаю я о них в ясные минуты, когда не заботы конюшни, не завтрашний пробный галоп или приз в голове, а мечта, тогда вот вижу я белую дымку, небо, горы, пастбища, табун. Если это табун молодняка, то визг, беготня, игра. А если представишь себе маток с жеребятами, то чинный порядок, тишина, только речка горная шумит, и кобылы изредка окликают своих малышей.
Мы тронулись в дальнейший путь. Драгоманов опять улегся на сене и продолжал мечтать вслух:
- Разбить дорожки, посадить деревья, сделать новую скаковую аллею…
За окном автобуса бежали замерзшие, но еще не укутанные снегом поля: самый щемящий сердце вид.
- Ты вот не помнишь, - говорил Драгоманов, - а я мальчишкой застал прежний ипподром. Ведь, в сущности, это был целый город! Тренировались в Петровско-Разумовском парке, купать ездили на Фили, конюшни стояли по всей Башиловке. Ипподром, им ненавистный, лошади видели только в день скачек, внимание у них рассеивалось каждый день новыми впечатлениями.
Анилин вздохнул, будто и он понимал наш разговор.
- Почему Кормилец полюбил парк в Сан-Клу? Потому что там он отвлекается и забывает ипподром. Он гуляет, публику рассматривает и, главное, знает: уж скакать сегодня не придется!
Драгоманов поднялся, подошел к жеребцу, заглянул к нему в кормушку и, почесывая ему шею под гривой, говорил:
- Классной лошади надо создать человеческие условия. Приедем, доложу маршалу, что без теплых конных душей обходиться на конюшне больше нельзя. Не то время! А какие трибуны из новейших материалов можно сделать! Ты вот не помнишь старую трибуну, а сколько в ней было воздушности, какой полет, какая легкость! Миша плакал, когда она сгорела. А потом что построили? Я из заводов вернулся, спрашиваю: "Миша, что это?" Ведь из судейской последнего поворота не видно. Публика из конца в конец мечется, чтобы скачку посмотреть. Колонны, колонны… Нет, я мечтаю о таком козырьке на ипподроме, как в аэропорту Шереметьево или как в Орли. Но попробуй я об этом заикнуться, начнут мне говорить: "А путевок в Гагры вашим лошадям не нужно? Или, может быть, однокомнатные квартиры с не совмещенным санузлом им предоставить?"
Мы сделали еще одну остановку и вышли вместе с жеребцом на шоссе. Через дорогу, видимо, из деревни, стоявшей вдоль шоссе, погнали небольшой табунок лошадей. Они прошли совсем близко от нас. Однако Анилин хотя и смотрел на них, но даже не заржал, словно это были животные какой-то другой породы, вовсе не лошади. Раза два он повел ушами, а потом поставил их стрелками, и сам подобрался, и встал на фоне неба, как перед фотографом.
Табунщик наглядеться не мог.
- Ах, конь! И я один раз в жизни видел такого коня.
- Такого, отец, - сказал ему Драгоманов, - можно всю жизнь прожить и ни разу не увидать. Я вот тоже до седин дожил и насилу такого дождался.
- Нет, нет, я видел!
- Где же?
- В плену. И он пленный был. Сам рыжий, как этот вот, здесь бело…
- И здесь бело? - спросил Драгоманов, указав на правую заднюю выше бабки.
- Точно. Его откуда-то от нас гнали.
- Восточная Пруссия?
- Точно. Город Инстербург. А как они его оберегали, даром что пленный. Попоной накрыли, а мы дрожим. Специальный конвой, генерал смотреть приехал и говорил все время: "Sehr gut… Sehr gut…" И еще все время что-то говорили: "Göring… Göring…"
- Хотели его поставить в конный завод Геринга в Инстербурге, - пояснил Драгоманов. - Кажется, поставили, но куда потом он канул и было ли от него потомство, а если было, то где оно, - это, брат, вопрос не легче янтарной комнаты!
- Ты, видно, об этом коне слыхал…
- Если бы ты, дед, знал, кого ты видел!
- Я и царя видал! - обиделся табунщик.
- Ах, что царь… Помню, Миша, не наш Миша, а Громов Михаил Михайлович, летчик, но тоже наш брат, лошадник, в эскадрилье держал Диану, от Дарвина и Дикарки. Война, бои, вылеты каждый день. А он прилетит, фонарь откинет и спрашивает: "Проела?" Кобыла корм плохо проедала: кругом стрельба, нервы, обстановка, конечно, не для чистокровной лошади. Ведь, казалось бы, смерть нависает, что тут о кобыле думать! А Миша говорил: "Самолет еще такой же сделают, а Дианы другой у меня уже не будет". Действительно, кто мог подумать, что от Дикарки, скакавшей бесцветно, получится такая прелесть! Ведь это века работы: ползком продвигалась природа, и вдруг - на тебе! - дала.
- Куда?! - вдруг панически закричал дед-табунщик и со свистом бросился догонять свой табун.
4
Москва встретила нас карантином. Уже за Смоленском попалось нам слово "ящур". Стояли заслоны, возле которых приходилось останавливаться, вылезать и топтаться ради профилактики на известковой подстилке. Анилину все это надоело - и дорога, и остановки. Он повесил голову. Драгоманов не находил себе места. "Колики бы не начались!" - стонал он, словно его самого уже схватили колики. А за Вязьмой нас вовсе хотели остановить и высадить для проверки.
Ветврачи, санитары и милиция окружили фургон. У меня уже не хватало терпения, и я разругался с ними. "Давай, кто у вас главный", - требовал карантинный надзор.
Я ожидал, что сейчас из дверей фургона явится Драгоманов, нет, не явится, а вылетит с таким видом, как кричал он когда-то "Шашки наголо!" или "Руки вверх!". Будут знать, как привязываться.
Драгоманов вышел и сказал:
- Добрый день, товарищи!
Он не только дал себя уговорить, но даже сам охотно отправился для обсуждения всех условий в контору.
Вошли, Драгоманов опять всем сказал "здравствуйте", хотя в ответ и головы никто не поднял. Но вот Драгоманов вдруг останавливается, идет к секретарше и в два счета, как фокусник, цепляет ей на грудь наш скаковой значок. Потом два шага отступил и смотрит, что получилось. Значок простой: головка лошадиная и надпись - СССР.
- С таким значком, - сказал ветврач, - куда хочешь пустят.
- Во всяком случае, на любой ипподром в любой день, - добавил Драгоманов.
- Что же мне на ипподроме делать? - засмеялась секретарша. Но, видно, заинтересовалась, и вообще драгомановский подарок ей понравился.
- Как что? Придете к нам в день больших призов. Сколько публики! Генералы, маршалы, министры… Найдете себе жениха…
- У нее есть жених! - закричало сразу несколько голосов.
- Хорошо, - не унимался Драгоманов, - выберете себе лошадку, сделаете ставку и выиграете…
Тут уж тишина наступила мертвая.
- Как же это так? - едва слышно выговорил кто-то.
Драгоманов, видно, понял, что вожжи у него в руках. Стоя посредине комнаты, как памятник Котовскому, он сказал стихи, которые каждый из нас знает наизусть: жокей писал.
Полны трибуны. Флаги реют.
И марш торжественно звучит,
И солнце, что ни миг, щедрее
На землю шлет свои лучи.
Потом он указал на меня:
- Рекомендую, мастер-жокей международной категории Николай Насибов! Вот он выиграл за свою жизнь призов, наверное, на миллион рублей. Не себе в карман, разумеется, а государству. У него глаз точный. Приходите, - обратился он к секретарше, которая уже была под гипнозом, - он вам подскажет верняка, на кого поставить, а я как директор уж посмотрю на это сквозь пальцы ради такого случая!
Никто уж и не вспоминал ни про бумаги, ни про карантин, ни про ящур. Взаимные обиды испарились. Драгоманов окинул взглядом комнату, всех в ней сидящих, и, кажется, встретившись с каждой парой глаз, на него устремленных, сказал:
- Всего вам доброго, товарищи!
Не то под аплодисменты мы выходили, не то на руках нас несли. Мне даже казалось, будто звучит оркестр. Таковы были торжество и восторг. Автобус наш тронулся, все махали вслед. Секретарша, выбежав на мороз неодетой, стояла позади всех, но она готова была прыгнуть с крыльца прямо к нам в фургон.
- Да, Коля, - рассуждал Драгоманов, вновь укладываясь на сено, - жизнь - дорога извилистая. Надо повернуть налево, а ты идешь как бы направо и вдруг оказываешься с левой, с нужной тебе стороны. Особенно в нашем деле… особенно в нашем конном деле…
Он устроился, задумался, а через некоторое время запел:
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не поймали.
Как поймаю, зауздаю
Ше-елковой уздою…
Мелькнуло в окошке фургона слово "Москва".
5
Не успели мы с дороги копыта обмыть, а нас уже вызвали на совещание. Собрались конноспортивные школы, коневоды, был и министр, наш, сельскохозяйственный. Небольшой, подвижный, в жокейских формах и фанатически преданный лошадям, он сразу же увидал меня.
- Молодец, как всегда! Но все-таки чуть-чуть просидел.
Я сверкнул глазами на Драгоманова. Министр перехватил мой взгляд.
- Нет, нет, - сказал он, - успех значительный. Шутки ли, в элитную головку попал. Все газеты пишут: "Анилин и Насибов: они угрожали Морскому Орлу". Морской Орел - это, конечно, горы Гималайские, не достанешь. Пока не достанешь… А вот Динамита и Барбизонца ты вроде бы просто недоглядел.
Я не счел нужным оправдываться.
- Как он? - озабоченно спросил министр. - Корм проедает? В порядке? Мне показалось, когда я его в последний раз смотрел, что правое переднее копыто у него с легкой трещиной.
- Смазываем и делаем теплые соляные ванны, - отвечал Драгоманов. - На ночь глину кладем. Это ведь наследственное. Вся линия Золотого Руна страдала плохими копытами. У Кормильца еще ничего! Правда, на крымские грязи его было бы неплохо отправить…
- Доложите и дайте смету, - сочувственно отозвался министр.
- Василий Васильевич, давай начнем, - обратился к нему председательствующий.
В своем слове министр сказал:
- Друзья! Агитировать за лошадь в наши дни не приходится. Товарищ маршал рассказывал, что после его недавней статьи "На коня!" к нему поступает астрономическое количество писем, и все примерно такого содержания: "Мы готовы, как наши отцы и деды, нестись за Вами в бой. Но где конь?"
В углу стола устроился маленький, плотно сбитый, типичнейший конник. Много раз был чемпионом в прыжках через препятствия. Сидел на лошади, как клещ, - я и назову его Клещ, - а перейдя на тренерскую работу, точно так же вцепился в свое дело. Он распространял всюду школы верховой езды, захватил в Москве часть большого парка и питал, я знаю, наполеоновские планы по захвату ипподрома: "Превратить его в пункт проката!"
Рядом с Клещом, приземистым и не комнатным, сидел элегантный, вежливый, но с хваткой тоже нечеловеческой, тренер по выездке.
- В лошади, - говорил министр, - нужна классность.
- И массовость! - вставил Клещ.
- Одно без другого существовать не может, - отвечал министр. - Излишне объяснять, каков уровень требований к современной лошади.
Необходимо освежить кровь - такова была мысль нашего министра. Положение на мировом рынке взвинчено до крайности. Цены растут.
- Достаточно сказать, - говорил министр, - что такая классическая страна конного дела, как Англия, не может себе позволить приобретение производителей тех самых кровей, которые некогда опрометчиво были проданы за океан. Для того чтобы оставить в Италии кровь Риголетто, потребовалось постановление парламента, иначе она тоже уплыла бы за океан.
В заключение министр заявил:
- Мы думаем о приобретении за рубежом классного производителя и надеемся на поддержку спортивной общественности. Хотя, как вы сами понимаете, сумма не малая. Оборудование для целого предприятия можно купить за те же деньги.
- Вот именно! - сказали с места.
Слова попросил Клещ.
- Рано кинулся, - шепнул мне Драгоманов. - У полкруга встанет.
- Называя вещи своими именами, - сказал Клещ, - речь идет вот о чем: "Все для ипподрома!"
- Ипподром - старейшее спортивное учреждение столицы! - не выдержал Драгоманов.
- Демагогия, - тут же вставил тренер по выездке.
- Товарищи, товарищи, - успокаивал их председательствующий, - не мешайте друг другу!
Раздался телефонный звонок. Звонил наш маршал, который сам заседать с нами уже не мог.
- Вот, - рассказывал ему председательствующий, - начинается рубка ипподрома со школами верховой езды. Ладно, что шашек у них нет, а то бы…
При словах "рубка" и "шашки" маршал, наверное, что-то такое сказал, что председатель забеспокоился:
- Прошу вас, не надо! Пожалуйста, не надо!
И положил трубку с такой осторожностью, будто иначе она могла бы взорваться, как граната.
- Мы получаем отбросы со скачек, - твердил свое Клещ. - А нам нужна добронравная прогулочная полукровная лошадь!
- Без чистокровных нет и полукровных! - опять вмешался Драгоманов.
- Азбучная истина, - вставил тут же тренер по выездке и взял слово. - Конный спорт, - сказал тренер по выездке, - без лошади немыслим.
Воображаю, если бы услыхали нас непосвященные! Просто в газету для отдела "Ха-ха!" - "На чем следует ездить верхом - на стуле, на палочке или, может быть…" Но постойте! Никто не говорит, что можно играть в футбол без мяча и плавать без воды. Но дело в том, что для игры годится каждый мяч. И проигравший футболист едва ли станет жаловаться, что ему бутсы были не по ноге. А конник скажет: "Вот был бы у меня Анилин…" Да, всадник упражняется не на гимнастическом "коне", сидит он не на стуле, уж это точно.
А теперь разберемся, что есть Анилин.
По меньшей мере, на десять секунд чистокровный скакун по резвости впереди всех пород. Дончаки, кабардинцы, кони гор и степей, незаменимы у себя дома, но на манежном плацу да еще на мировом уровне им делать нечего, если только не прилить им известную долю скаковой крови. Каждая примесь дает секунды, секунды! Если упразднить чистокровных и скачки, то в скором времени придется в самом деле на палочке ездить.
Если бы современный спорт состоял в пробегах по пустыне, тогда арабские лошади или наши ахалтекинцы не знали бы себе равных. Тогда никакого улучшения им и не требовалось бы. Что "улучшать" идеал - для своих условий? Даже беспородных крестьянских лошадок улучшать надо с толком. Один специалист об этом говорил: "Вы хотите улучшить животное, чья конституция отличается предельной сухостью, не содержит излишков жира, вы хотите улучшить полевого работника, способного при минимальном корме сутками не вылезать из хомута, - как же "улучшить" вы его хотите?" Но современные спортивные запросы требуют резвости, роста, одним словом, как вы слышали, класса, а уж в этом всем приходится посторониться перед чистокровной скаковой лошадью.
"Но почему, почему, - спросят, - не посадить любителей верховой езды на скаковую лошадь?" Садитесь, только где вы будете! Говорил же Клещ: добронравие, спокойствие, простота в управлении… "Аристократические" нервы не нужны. Однако вовсе без скаковой крови не обойтись: в ней тонус, залог спортивных достижений.
- Я, - говорил тренер, - не могу улицу перейти. Да, да, стоит мне сойти с троллейбуса, чтобы направиться в манеж, как я подвергаюсь оскорблениям, к сожалению, заслуженным, со стороны энтузиастов, которые буквально осаждают сейчас конноспортивные школы. Они спрашивают: "До каких же пор? Мы хотим ездить верхом! Что же, конный спорт был и остается привилегией избранных?!" Никаких "избранных" у нас, попятно, нет, но возможности приема в школы верховой езды крайне ограничены, и само число таких школ…
- Простите, - заметил министр, - только что принято решение, обязывающее конные заводы и совхозы организовывать у себя конноспортивные секции.
- Прекрасно! Но ведь на стотысячных племенных лошадей вы новичков не посадите!
Именно! Тут с этим тренером я согласен. Обычная лошадь дороже мотоцикла, приличный спортивный конь перетянет по цене целую конюшню обычных лошадей, а скаковой крэк вроде Анилина стоит табуна. Почему? С этого я начал: лошадь стоит столько, сколько она может выиграть, а выиграть она может… Вы слышали, как Драгоманов про мой выигрыш разъяснял: цифра с большими нулями. И что министр рассказывал о том, как парламент принимал решение о лошади, об одной только лошади, - вы это тоже слышали. Это современный мировой конный рынок. А вы что думали, мы, конники, хоть в чем-нибудь от современности отстаем?