* * *
Холокост становится явлением мирового порядка. Это - трагедия, это - фарс, это - бизнес, это - политика, это - гламур, это - перформанс, это - "наше всё".
Думаю, что скоро и глянцевые журналы, если они выживут в эпоху нашего финансового Апокалипсиса, будут для развлечения публики издаваться с сюжетами из этой страшной Мистерии.
Возможно, что возникнет на нашем TV какая-нибудь постоянная программа, посвящённая неувядающему Холокосту, или целый канал с логотипом "Холокост", тем более, что "Евроньюс" подсело на эту иглу и жить без неё уже не может. Можно создать и политическую партию под тем же названием.
А как стремительно входит понятие Холокоста в самые, казалось бы, далёкие от этого явления сферы жизни! Играла недавно наша российская футбольная сборная с командой Израиля. Так что вы думаете, приволокли наши изобретательные болельщики на стадион в Лужники? Растянули через всю трибуну полотнище со словами: "Счастливого Холокоста!" Впрочем, футбольные фанаты - народ отвязанный. Когда московское "Динамо" приехало в Питер на игру с "Зенитом", то зенитовские ребята выставили на стадионе портреты Лаврентия Павловича Берии со словами, обращёнными к своим московским коллегам: "Вы от него не отмоетесь". Ну, наши в долгу не остались и на московском матче питерские болельщики узрели громадный портрет Ксюши Собчак с ответом: "А вы не отмоетесь от неё".
Но вернусь к Холокосту. Тема благодатная. Почему бы не выпустить водку под таким же названием? Ведь есть в Польше водка с этикеткой "жидовская". Давно пора и Большому Театру после "Детей Розенталя" поставить нечто "холокостное". Жаль, что помер Шнитке. Он бы точно написал музыку на либретто Марка Розовского.
А сколько в нашу безрадостную жизнь внёс Холокост новых ежегодных праздников мирового масштаба! День освобождения Освенцима 27 января, День узников фашистских лагерей 11 апреля, юбилей Нюрнбергских законов, юбилей Ванзейской конференции, посвящённой "окончательному решению вопроса", апрельское празднование Пурима, юбилей Хрустальной ночи, ежегодное торжество в честь создания государства Израиль, не менее важный праздник - приём Израиля в ООН, красный день календаря - отмена резолюции ООН о сионизме как о форме расизма, ежегодные сентябрьские дни имени Бабьего Яра, также ежегодное торжество в честь восстания в Варшавском гетто, а тут ещё дни Анны Франк, столетие со дня рождения охотника за нацистами Визенталя, на носу юбилей Януша Корчака… А как всенародно отметила Россия и Европа 70-летие незабвенной Хрустальной ночи!
Умные люди понимают, что всё это крайне необходимо для жизни и существования всяческих фондов. Недаром в День освобождения Освенцима президент Европейского и Российского еврейских конгрессов Вячеслав Кантор говорил о сохранении памяти, о том, что череда трагических юбилеев - Бабий Яр, Освенцим, Хрустальная ночь - прежде всего повод для создания толерантного общества, для серьёзного разговора о будущем. Его мысль продолжила в конце вечера Алла Гербер (Бюллетень "Холокост", № 2, 2008 г.)
Одним словом, Холокост, если вспомнить хэмингуэевскую формулу, это праздник, который всегда с тобой.
Вода камень точит и Холокост всё глубже входит в быт, в подкорку, в массовое сознание нашего российского простонародья. Я сужу об этом уверенно, поскольку был свидетелем одного знакового события. Пришёл однажды в редакцию журнала священник средних лет, постоянный читатель "Нашего современника" Был какой-то праздник, и наш гость, хотя и в подряснике, но явился в гости к Александру Сегеню не с пустыми руками. Когда собравшиеся наполнили рюмки и вопросительно поглядели на батюшку, он всё понял, поднял стопку и со скорбной торжественностью произнёс: - "Первый тост - за Холокост!"
XV. Бедный Бадри
"Сколько вам заплатил этот жид?"
"Коммерсант"
В конце 2007 года во время предвыборной борьбы за кресло грузинского президента еженедельник "Коммерсант" опубликовал репортаж, который был тут же перепечатан русскоязычной американской газетой "Форум" с заголовком "Скандал в Грузии":
"В предвыборной Грузии разгорелся очередной скандал: оппозиция обвинила власти в антисемитизме. За последнее десятилетие это первый скандал в Грузии, связанный с разжиганием межнациональной розни.
По мнению оппозиции, власть, опасающаяся, что кандидат в президенты Бадри Патаркацишвили составит на выборах реальную конкуренцию действующему главе государства, решила напомнить, что бизнесмен не принадлежит к "титульной национальности".
Скандал поднял руководитель предвыборного штаба бизнесмена Бадри Патаркацишвили, депутат парламента Валерий Гелбахиани, созвавший брифинг, на котором и прозвучали обвинения в адрес грузинских властей.
В качестве главного обвинения, прозвучавшего в адрес властей, соратники кандидата Патаркацишвили назвали разжигание антисемитских настроений. По их мнению, таким образом власти пытаются унизить кандидата Патаркацишвили и помешать ему стать президентом. Стоит отметить, что вскоре после того, как Патаркацишвили официально ушел в оппозицию, власти стали постоянно намекать на его еврейское происхождение: например, чиновники перестали называть его Бадри, а употребляли исключительно его малоизвестное "негрузинское" имя Аркадий, записанное в паспорте.
Во время разгона митинга 7 ноября "антисемитская" тема впервые была озвучена открыто - спецназовцы, разгоняющие толпу, называли демонстрантов "пособниками урия", то есть "пособниками жида", а также выкрикивали фразы: "Сколько вам заплатил этот жид?" и "Вашу жидовскую мать". Частично эти выкрики были записаны оппозицией на мобильные телефоны, и одну из таких записей в воскресенье вечером продемонстрировала телекомпания "Имеди". Комментируя эти факты, Гелбахиани обратился к специальному прокурору Гаагского трибунала с требованием возбудить против грузинских властей уголовное дело.
"Это хороший симптом для Грузии, что грузинский еврей Бадри Патаркацишвили баллотируется на пост президента и имеет реальный шанс победить, - заявил Гелбахиани. - Грузинский и еврейский народы объединяют 26 веков дружбы. Но то, что власти раздувают антисемитскую тему, очень опасная тенденция. Значит, они не могут бороться с Патаркацишвили другими, законными методами".
Патаркацишвили уже подал жалобу в Генпрокуратуру Грузии, в которой он констатирует нарушение прав человека в отношении себя и своих родственников. В ближайшее время кандидат подаст иск в Международный суд в Гааге - в нем он намерен обвинить власти в разжигании антисемитизма и межнациональной розни".
Но удивляться нечему: вполне закономерно то, что в Грузии впервые за "26 веков дружбы" появились опричники, которые стали разыгрывать в политической борьбе еврейскую карту. Эти преторианцы заразились антисемитизмом от своего хозяина Саакашвили, подхватившего в свою очередь дурную болезнь от дружка Ющенко. Все закономерно: за что боролись - на то и напоролись. Но неужели не отдавали себе отчет архитекторы и организаторы "перестройки" в том, что развал Советского Союза неизбежно должен привести к вспышкам открытого антисемитизма в бывших республиках, или у них ума не хватало просчитать все последствия своего замысла? Ведь помимо ключевых фигур (Горбачев, Ельцин, Яковлев) августовского переворота (1991 г.) и октябрьского кровопролития (1993 г.) историю в это время творили не только Чубайс с Гайдаром, но и целая свара еврейских функционеров рангом помельче - Немцов, Ясин, Явлинский, Лифшиц, Уринсон, Лойко-Шомберг и т. д.
Рано или поздно им всем при жизни или посмертно придется отвечать за юдофобскую волну, искалечившую судьбы многих ни в чем не повинных евреев из Прибалтики, Украины, Молдавии, Азербайджана, Таджикистана и, конечно же, из некогда любимой мной Грузии…
* * *
Я очутился в Тбилиси осенью 1964 года, когда меня, как писателя и офицера запаса, направили на двухмесячные сборы в армейскую газету "Ленинское знамя" Закавказского военного округа, где главный ее редактор полковник Головастиков сразу же приказал мне отредактировать и подготовить к печати небезынтересные, но полуграмотные, написанные косноязычным русским языком воспоминания знаменитого еврея генерал-майора Драгунского, ставшего впоследствии при Брежневе главой антисионистского Комитета советской державы. После того, как я успешно привел в божеский вид мемуары Драгунского, полковник Головастиков дал мне полную волю, и я днем, находясь якобы на службе, резался в волейбол на редакционном дворе или играл в азартные шахматные пятиминутки с поэтом и сотрудником "Ленинского знамени" Владимиром Мощенко, а по вечерам кутил в ресторанах с грузинскими молодыми поэтами.
В коридорах "Ленинского знамени" я встретился с Александром Межиро- вым и благодаря ему в тот же вечер очутился в громадной и запущенной квартире, где хлопотала Сима Фейгина, уютная круглая женщина в домашнем халате, с обожанием смотревшая на своего мужа Эму, автора книги о легендарном еврее, Герое Советского Союза Цезаре Куникове.
В доме Фейгиных я познакомился и со всей еврейской литературной знатью, жившей тогда в Тбилиси…
Эма и Сима были добродушными, всегда улыбающимися и добродушными людьми. Этакими старосветскими помещиками еврейского происхождения. У них не было своих детей и, может быть, поэтому они стали относиться ко мне с каким-то родственным чувством: кормили, оставляли ночевать, восторженно внимали моим стихам.
В фейгинских застольях, как правило, принимали участие трое друзей - поэт Шура Цибулевский, литературный критик, и виртуозный тамада Гия Маргвелашвили, а третьим был художник, поэт и авантюрист Гоги Мазурин, в послевоенной юности тачавший модные туфли для тифлисских красавиц. На следующий день после знакомства с Фейгиными я уже бродил по древним улицам Тифлиса в сопровождении Шуры Цибулевского, бормотавшего, как заклинания: "Верейский спуск", "Винный подъем", "Авлабар"… Мы дошли до двухэтажного деревянного дома с обветшалыми балконами, лестницами и балюстрадами, погрузились на ощупь по темному коридору в его чрево, источающее кислые запахи грязного белья, примусов и керосинок, и, натыка ясь на потемневшие от времени цинковые ванны, на древние велосипеды и прочие реликвии местечкового быта, наконец-то вошли в комнатку, где жил, кажется с мамой, и сочинял свои стихи Шура Цибулевский. Он достал из-под стола бутылку мукузани, обтер с нее пыль и разлил темное вино в граненые стаканы. Мы выпили, закусили чурчхелой, и Шура тут же, обратив ко мне свои библейские глаза, умоляющие о внимании, что-то забормотал в рифму из своей первой, только что изданной под жеманным названием "Что сторожат ночные сторожа" книжки.
В его витиеватых стихах, сплетенных из обрывков чувств, картин и мыслей, угадывалась судьба - горестная, одинокая и даже лагерная.
Откуда запах горьковатый?
Так мог бы пахнуть керосин.
Ужель команда огневая,
Бредбериевщены фантом?
Нет, это маме наливает
Наш керосинщик в наш бидон.
У Шуры было красное веснушчатое лицо, седая кудлатая голова с рыжими подпалинами. А в глазах стояла застывшая, непреходящая печаль, то ли наследственная еврейская, то ли, как я потом узнал, благоприобретенная, советская, лагерная. Я не спрашивал его о происхождении этой печали, но по одному слову "бредбериевщина" умному человеку можно было понять, что речь идет не об американском фантасте Рее Бредбери, а о знаменитом сталинском опричнике, уроженце Грузии. Когда я осторожно высказал Шуре свое предположение, он растрогался и тут же с детской непосредственностью подарил мне свою первую книжечку, видимо, бесконечно ему дорогую, с размашистой искренней надписью: "Стасик дорогой - благодарю и целую - Шура"…
С тех пор наши встречи, во время которых мы читали друг другу Мандельштама и Заболоцкого, стали постоянными и трогательными. Он всегда был благодарен мне за мое молчаливое понимание его судьбы и на титульном листе своей последующей книги "Владелец шарманки" написал: "Стасик - напоминаю о шарманках, Тбилиси и тбилисцах, встречах. Обнимаю. Твой Шура". Точных дат, когда сделаны эти автографы, Шура, как настоящий вдохновенный заложник вечности, конечно же, не ставил. Через тридцать с лишним лет после наших свиданий, уже после смерти Шуры я прочитал в книге еще одного нашего соучастника тбилисской жизни Бориса Гасса о том, что Цибулевский в юности был дружен с Булатом Окуджавой. "Они вместе учились в университете, проходили по одному делу… Шура, как и Булат, был членом литературного кружка "Молодая Грузия", при обыске у него нашли первое издание "Уляляевщины" Сельвинского с подчеркнутыми карандашом строчками о том, что лиру не отдаст ни третьему отделению, ни особому отделу номер три. Ему приписали статью "по знанию и недонесению". За это Шура получил десять лет. Последние годы заключения Цибулевский провел в городе металлургов под Тбилиси. Там он подружился с двумя талмудистами и при каждом свидании просил приносить ему картошку и лук - кошерную пищу для новых товарищей… "Все дерутся за баланду, а эти верующие евреи соблюдают ко- шерность и ведут религиозные споры". Вспоминать или писать о тех временах Шура не любил". Да, это правда - не любил. Но то, что его могли посадить на 10 лет за чтение широко известной в 30-е годы и не запрещенной поэмы Сельвинского, много раз издававшейся в советское время, я не верю. Да и о своих лагерных связях с талмудистскими евреями он мне не рассказывал, и не было в его стихах и прозе ничего ветхозаветного или талмудического.
В те времена Шура Цибулевский, возможно, следуя своему кумиру Осипу Эмильевичу, изо всех сил убегал от хаоса иудейского, сгустки которого, как я понял впоследствии, живут в душе почти что каждого еврея. И проза и стихи его были трогательно несамостоятельны, похожи своей бессвязностью и разноцветностью на переливы калейдоскопа, наполненного осколками стекла, обрывками получувств и ощущений, в которых то и дело вспыхивали мандельштамовские искорки: "шьют воздух синие стрекозы", "вдруг за столом бутылка бренди! Ужель то самое?! На дамбе вкусим его и покорим. По-го-во- рим о Мандельштаме, поговорим и погорим. Все так же ли Орланд неистов? А скат шинели тех годов? Что ж, серая, и я готов… Привет, "кузнечик мускулистый". В этих отрывках каждое второе слово - мандельштамовское, да и самого себя Шура ощущал, неким грузинским двойником Осипа Эмильевича, и в его покорности мелодиям любимого поэта было нечто наивное, беззащитное и фатальное. И конечно же, подражая своему божеству, он не мог не написать "Стихи об Армении", переполненные "мандельштампами": "И не купить у Арарат-Горы", "мура", "колючий быт", "брадобрей… он мылит щеку" и так далее.
Да и вся его путевая проза о Бухаре, о Туркмении, о Дагестане была как бы зеркальным отражением мандельштамовского очерка об Армении. До осознания своего еврейства Шура должен был пройти длинный путь освоения чужих миров, соблазнительных именно своей чуждостью.
"Дербент. Море горьковатое. Чуть горьковатое. Без листьев, но с водорослями дружественными, и тает лодка. Жара. Безумие. Жара. И все чепуха, как этот лимонад. И снова библейские старцы. Родиться евреем, родиться еврейкой в Дербенте, в Дербенте. И ходить на базар - ей, и в чайную - ему, и в баню по воскресеньям. По аллее с листьями, в рубахе, прилипшей к спине. Хорошо в дербентской бане. А часы в Дербенте показывают разное время. Оно разных планет".
Перечитываю его наполненные испугом перед жизнью стихи и бессвязную "бесскелетную" прозу и с тоской понимаю, что не смог бы он остаться в нынешней "свободной" Грузии, но и в новой России делать ему было нечего. Скорее всего, он совершил бы побег в "иудейский хаос", уже поджидавший своего очередного "усталого раба", свою очередную жертву…
Иногда мы с Шурой совершали незабываемые прогулки по пустынным улицам ночного города, разгребая ногами желтые ручьи платановых листьев, вдыхая потоки свежести, плывущей из влажного каменного русла Куры.
Шура знал, возле каких духанов еще доживают век бродячие шарманщики. Они крутили ручку своих разноцветных шарманок, из чрева которых вылетали наивные звуки старинных мотивов, однажды вылетела мелодия моей любимой с детства песни "По диким степям Забайкалья"…
Шарманка - забытое чудо -
откуда взялась, не пойму!
Я так и не понял откуда,
но вспомнил свою сторону,
когда, то звеня, то рыдая,
из ящика вырвалось вдруг:
- "Бродяга, судьбу проклиная!" -
стакан повалился из рук.
Эту песню на послевоенном калужском базаре хриплым голосом исполнял слепой инвалид, отчаянно терзая гармошку.