"Может быть, мы больше всякого другого народа имеем право сказать: "западная" культура есть плоть от плоти нашей, кровь от крови, дух от нашего духа. Отказаться от "западничества", сродниться с чем-либо из того, чем характерен "Восток", значило бы для нас отречься от самих себя <…> и соседям нашим по Азии желаем того же: скорейшей ликвидации "Востока" (там же, стр. 255–256).
Красиво все изложено. Но если внимательно вдуматься в эту отлакированную Жаботинским историю, то станет очевидным, что он приписал евреям строительство всей европейской цивилизации и умолчал о том, какую страшную цену уплатили народы Европы за участие в этом строительстве евреев: захват реальной политической власти еврейскими кланами, взращивание и финансирование почти всех европейских революций Домом Ротшильдов и другими финансовыми магнатами Европы, разрушение национальных государств, внедрение в людские души атеистического мышления, выдавливание, выхолащивание христианства из жизни народов, работорговля и создание мировой колониальной системы, организация войн мирового масштаба, унесших десятки миллионов жизней и знатных сословий Европы, и европейского простонародья. Да и, в конце концов, создание общества потребления, являющегося последней ступенью к уничтожению всей земной цивилизации.
В сущности, если отвлечься от деталей, Жаботинский еще в 1910–1915 годах сказал многое из того, что было повторено нацистской верхушкой, состоявшей из "четвертинок", "полтинников" и даже стопроцентных евреев.
Они втайне считали себя потомками сефардов, что давало им право свысока смотреть на восточноевропейское, дикое "хазарское" еврейство, хлынувшее во время Первой мировой войны в города Центральной и Западной Европы.
Сам Жаботинский, видимо, происходил из ашкенази, но очень хотел стать сефардом. И в этом была его противоречивая раздвоенность, его мировоззренческая шизофрения, и даже несовпадение его внешнего облика с убеждением об избавлении европейских евреев от всего "восточного".
В 1989 году в сборнике "Перестройка и еврейский вопрос", изданном Антисионистским советским Комитетом, было опубликовано письмо девяностолетнего харьковского еврея П. Довгалевского о том, как он, юный гимназист, в 1910 году встретился в Харькове с молодым Жаботинским.
"Низенький, смугловатый, с некрасивым обезьяньим лицом, говоря со мной о сионистском движении, о будущем еврейском государстве, этот человек совершенно преобразился. Он словно вырос, глаза его горели, лицо стало одухотворенным, прямо-таки прекрасным… Жаботинский напомнил мне протопопа Аввакума, Саваноролу, библейских пророков и яростных членов Синедриона" … но "вряд ли видели Жаботинские в мареве своих грез военизированные поселки на склонах гор и в опутанных колючей проволокой долинах, где люди ложатся спать с винтовкой в головах и с пистолетом под подушкой <…>. Как не похож сегодняшний Израиль на то царство, какое рисовалось в мечтах Жаботинскому. Это государство создало свое счастье на несчастье других. Оно изгнало с земли за свои пределы жившее в Палестине арабское население и сотни тысяч людей обрекло на скитания вдали от родины. Сегодняшние сионисты сами посеяли ветер и, если не поумнеют и вовремя не спохватятся, обязательно пожнут бурю".
Но наш прекраснодушный харьковчанин идеализировал в своих воспоминаниях Жаботинского, потому что последний как раз в те годы, когда произошла встреча двух молодых людей в Харькове, писал: "Мир в Палестине будет, но будет тогда, когда евреи станут большинством или когда арабы убедятся в неизбежности такого исхода; то есть именно когда им станет ясно, что "решение проблемы" не зависит от их согласия". (В. Жаботинский. "Избранное", стр. 248).
Вот это уже слова не мальчика, но мужа, сказанные по-гитлеровски за тридцать лет до "окончательного решения вопроса" и до начала Холокоста.
* * *
В отличие от образованных сословий народов Западной Европы и западных сефардов российские сефарды и русская интеллигенция (дворянская, творческая, чиновная, клерикальная и прочая) знали, что представляют из себя революционеры хазарского происхождения.
Знали, но не до конца. Потому что даже самые проницательные из них не ожидали, что произойдет после двух революций 1917 года с выдрессированной раввинами массой местечковой молодежи, которая вырвется из-под власти своих жрецов-дрессировщиков и бросит "в мир, открытый настежь бешенству ветров" (Э. Багрицкий) черную энергию своей талмудической ненависти к этому открытому "и для эллинов и для иудеев" бескрайнему христианскому миру. Освободившись от всех внешних оков иудаистского гетто, это поколение ни на йоту не освободилось от чувства, которое Эдуард Багрицкий назвал "мщенье миру".
Василий Витальевич Шульгин, знавший эту публику по Украине и Галиции, так отзывался о них в книге "Что нам в них не нравится". Сначала его поразили "лапсердаки и фантастические пейсы, которые можно было видеть на старинных картинках. Я их впервые увидел "живыми" в 1914 году, когда наши войска вошли в Гатчину; там в полуразрушенном местечке Рава Русская я видел евреев, как бы сошедших со старинных гравюр". Но через три года он писал о них уже куда как с более глубоким знанием: "Коммунисты ухитрились вытащить на социальные верхи <… > тучи мрачных жидов, выскочивших из гетто. Правда, без пейсов, но с косматыми сердцами, а в разряд париев посадили недорезанную часть русского культурного класса" ("Что нам в них не нравится", стр. 171).
Октябрьский переворот поставил под власть местечковых плебеев российское аристократическое еврейство. Оно, боровшееся за права "меньших братьев", получившее после февральской революции все гражданские права, все политические и экономические перспективы, после Октября враз потеряло их и рассталось со всеми своими привилегиями, со всеми надеждами на участие в будущих парламентских и прочих демократических структурах. Однако российские сефарды, в отличие от западных, не сдались местечковым якобинцам, как овцы. Впервые это сопротивление показало себя жарким летом 1918 года.
20 июня 1918 года при не до конца выясненных обстоятельствах в Питере был убит Моисей Гольдштейн, лодзинский приказчик, который сначала эмигрировал из Польши в Америку, а потом в 1917 году на "корабле Троцкого" под фамилией Володарский прибыл в Петроград, где стал комиссаром Северной коммуны по делам печати, пропаганды и агитации. ЧК арестовало несколько человек, якобы участвовавших в заговоре, кого-то расстреляли, но шумной кампании из дела не получилось. Фигура была незначительная.
Гораздо более громким и трагическим по своим последствиям стало покушение на другого "красного Моисея" - шефа Петроградского ЧК Урицкого. Именно оно, совершенное 30 августа, в тот же день, что и покушение на Ленина в Москве, стало поводом для того, чтобы 2 сентября 1918 г. ВЦИК, где командовал Яков Свердлов, объявил Советскую республику военным лагерем, а 5 сентября Совнарком принял постановление о "красном терроре".
Словом, знойное лето 1918 года изобиловало событиями, столкнувшим и Россию в пропасть гражданской войны: левоэсеровский мятеж, мятеж чехословацких военнопленных, страшный декрет о борьбе с антисемитизмом, написанный рукой Якова Свердлова, подписанный Лениным и опубликованный 27 июля 1918 г., через 9 дней после зверского убийства царской семьи. А тут еще несколько покушений. Ну, как после этого обойдешься без "красного террора"!
Убийцей Моисея Урицкого оказался молодой человек Леонид Канегиссер, выросший в почтенной сефардской семье. Его дед Самуил был военным врачом, получившим потомственное дворянство в 1884 году, отец Иоаким был знаменитым инженером с европейским именем. В доме отца бывали многие аристократы Петербурга, вплоть до министров.
Леонид Канегиссер дружил с Есениным и бывал у него в Константиново, писал талантливые стихи и восторгался февральской революцией, которая дала ему, крещеному еврею, равноправие и открыла двери в Михайловское артиллерийское училище, сделала юнкером, а впереди его ожидало офицерское звание. Канегиссер был благородным человеком.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать,
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне
Я вспомню - Россия, свобода,
Керенский на белом коне.
Однако одновременно он состоял и в сионистской организации, но "гертцлевского", сефардского типа, а люди такого склада презирали и боялись Урицкого. Один из них, врач Моисей Грузенберг, в те дни отозвался о Канегиссере так: "Он из лучшей семьи Петрограда, и священный долг его был убить Урицкого. Я даже не остановился бы благословить моего сына, чтобы он убил такого мерзавца".
Но убийство Урицкого и покушение на Ленина вызвало ответную волну жестокости со стороны высших функционеров власти. Н. Бухарин откликнулся статьей с многозначительным названием "Ленин - Каплан, Урицкий - Канегиссер", расследовать "дело Урицкого" в Питер приехал сам Дзержинский, который и допрашивал Канегиссера (материалы допроса не сохранились). Нарком внутренних дел Петровский обратился с циркулярной телеграммой ко всем Советам с требованием развернуть "красный террор": "Ни малейшего колебания при применении массового террора".
И террор начался. Самый кровавый - в Питере и в Москве. Но и провинция не отставала. На Валдае, к примеру, известнейший русский публицист Меньшиков был расстрелян на глазах у жены и детей без суда и следствия. Был ли террор спровоцирован этими покушениями - до сих пор неясно. Но местечковые Робеспьеры воспользовались ими на полную катушку. Из воспоминаний А. Мариенгофа:
"Стоял теплый августовский день… На улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: "Мы требуем массового террора".
Первый список заложников, начинавшийся с фамилий великих князей, появился в "Красной газете" 6 сентября 1918 г. Он состоял из фамилий бывших банкиров, купцов, владельцев типографий, бывших офицеров, правых эсеров, фабрикантов и прочей "монархическо-буржуазной сволочи". Для острастки сефардов, одобрявших поступок Леонида Канегиссера, в списке было несколько представителей "еврейской аристократии"… Но из дальнейших списков фамилии такого рода исчезли. Списки были подписаны чекистами Г. Бокием и А. Иоселевичем. На следующий день после покушения на Урицкого было "пущено в расход" 929 человек бывших дворян, чиновников, офицеров и членов их семей.
Внешне покушение на Урицкого выглядело, как отмщение молодого поэта за смертный приговор, вынесенный Петроградским ЧК другу Канегиссера по артиллерийскому училищу еврею Владимиру Перельцвейгу, который якобы руководил заговором в училище против власти Зиновьева-Урицкого. Но одновременно покушение это выглядело, с точки зрения евреев-сефардов, как отмщение за их "февральскую Россию", как кульминация распри между ашкенази (Урицкий) и сефардами (Канегиссер). Но для обывательской еврейской среды в целом оно было и как гром среди ясного неба: "еврей убил еврея!" Этого не допускали ни законы Моисея, ни правила Талмуда, ни заповеди Шулхан Аруха.
Что же касается произошедшего одновременно покушения на Ленина, то, видимо, ни мотивы, ни причины его никогда не будут выяснены. Поставить Фанни Каплан рядом с Канегиссером? - не получается. Тогда она должна быть сефардкой, еврейской аристократкой, просвещенной дамой, а не местечковой "жидовкой". Версия "мести Ленину" сефардами не убедительна, поскольку он был крещеным в православие, стал образованным юристом, блистательным политическим журналистом с незаурядными задатками философа и историка, русским человеком по отцу. Да и мать его, полукровка из немецко-еврейского семейства врачей Бланков, отнюдь не местечкового, была куда ближе к Дизраэли, нежели к Урицкому.
Его полное равнодушие к иудаизму, атеистический склад натуры и последовательная борьба за ассимиляцию российского еврейства не дают основания принять эту гипотезу.
Меня всегда удивляли наши патриоты, придававшие фатальное значение четвертушке еврейской крови, пульсировавшей в ленинских венах и артериях. На мой взгляд, Ленин относился к еврейскому засилью в революции куда более раздраженно и скептически, нежели Сталин. Более того, он позволял себе такие высказывания о еврействе, на которые сам Сталин никогда не решался.
Помнится, что в одном из сочинений 1911-го или 1912 года Ленин неожиданно заявил о том, что в нашем черносотенстве помимо всяческой интеллигентской "затхлости" есть здравое ядро - "грубый мужицкий демократизм".
А в начале 20-х годов он же предупреждал Сталина, чтобы последний умел сопротивляться авторитетам и воле еврейских партийных функционеров, а то ведь, заметил Ленин, "на шею сядут".
Незадолго до революции живший в Швейцарии Ленин встретился с двумя людьми, приехавшими из России, о чем написал в письме:
"Один еврей из Бессарабии, видавший виды, социал-демократ или почти социал-демократ, брат-бундовец и т. д. понатерся, но лично неинтересен… Другой воронежский крестьянин из старообрядческой семьи. Черноземная сила. Чрезвычайно интересно было посмотреть и послушать".
Недаром Есенин в "Анне Снегиной" на вопрос своих земляков: "Скажи, кто такое Ленин?" - отвечает: "Он - вы"; а Николай Клюев в 1919 году пишет знаменитые строки: "Есть в Ленине керженский дух, диктаторский окрик в декретах. Как будто истоки разрух он ищет в поморских ответах".
Да, Ленин признавал, что без местечкового еврейства революция потерпела бы поражение:
"Эти еврейские элементы были мобилизованы против саботажа. Таким образом они имели возможность спасти революцию в этот критический период. Мы имели возможность захватить административный аппарат только потому, что имели под руками этот запас разумной, образованной рабочей силы".
По некоторым данным, количество "разумной образованной рабочей силы", хлынувшей в Центральную Россию из-за "черты оседлости" и занявшей почти все большие и малые административные должности, в том числе и ЧК, составляло более миллиона человек.
За эту поддержку "Революции" (то есть за спасение большевистской власти) Ленину пришлось заплатить большую цену, в том числе и подписать чудовищный декрет "о борьбе с антисемитизмом".
Но в своих стратегических планах Ленин рассчитывал после достигнутой стабильности все-таки уменьшить еврейское влияние в высших эшелонах власти.
В конце 1922-го - начале 1923 года он обратился с письмом к XIII съезду партии ("Завещание" Ленина), в котором попытался совершить своего рода переворот в Центральном Комитете ВКП(б).
"Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе" <…>. "В первую голову я ставлю увеличение числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни" (в ЦК тогда было 27 человек. - Ст. К.).
По предложению Ленина в новый ЦК должны были войти люди, "стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян". <…> "Я предлагаю съезду выбрать 75-100 рабочих и крестьян… выбранные должны будут пользоваться всеми правами членов ЦК" (т. 45, стр. 343, 348, 384).
Так что местечковому большинству в государственном аппарате было чего бояться. Однако партийные верхи отвергли "ленинское предложение, а Троцкий написал в ЦК письмо о том, что такое "расширение" ЦК лишит его "необходимой оформленности и устойчивости" и "нанесет чрезвычайный ущерб точности и правильности работ ЦК". Вся еврейская часть ЦК поддержала Троцкого, и сущность ленинского письма была сведена к ленинским характеристикам кандидатов на роль генсека, в то время как идея расширения ЦК была куда более важной. Неудивительно, что среди "старых партийцев" распространились слухи, что Ленин после инсульта не в себе, потому и предлагает утопические и вредные для партии реформы. Ленин был действительно болен и, несмотря на свой авторитет, не мог уже провести в жизнь решение, которое сделало бы ЦК более "народным" и более "русским".
А письмо это настолько было революционным (или контрреволюционным, с точки зрения "иудушки Троцкого") и опасным для партийных верхов не только 1923 года, но и будущих времен, что его полностью опубликовали лишь в 1956 году.
В сущности, Ленин предлагал то, что осуществил Сталин во второй половине 30-х годов. Ленин, в отличие от Сталина, обладал мастерством открытой политической борьбы, никогда не скрывал своих планов и убеждений, и это обстоятельство могло настроить против него его ближайшее еврейское окружение. Некоторые нынешние историки выдвигают гипотезу о том, что летом 1918 года в центре такого заговора мог стоять Свердлов. А история с Каплан таинственна настолько, что даже имя ее подлинное в одних источниках публикуется как "Дора", в других "Фанни".
"Дело Канегиссера" исследовано до мельчайших подробностей, о нем написаны романы, воспоминания, исторические очерки… Об этой же местечковой "Шарлотте Корде" не известно абсолютно ничего, кроме того, что сразу после неудачного дилетантского покушения таинственная фурия была доставлена на допрос к председателю ВЦИКа ("президенту") Янкелю Свердлову и через три дня следствия (от которого не осталось никаких документов) была расстреляна.
Наверное, тайна эта никогда не будет раскрыта. Любопытны суждения Шульгина о Ленине из книги "Что нам в них не нравится".
"Гениальность Ленина и состояла в том, что он в водворившемся хаосе увидел еврейского Кита, который плыл среди урагана; уселся ему на спину и поехал к своей цели <… > народная молва, чувствующая истинное положение дела, но расцвечивающая его в легендарные краски, утверждает, что Ленин в конце концов возмутился, когда понял, что он только еврейская пешка. И тогда будто бы евреи убили его утонченным и тайным ядом" (стр. 100).
Но как бы то ни было, воспользовавшись двумя оглушительными покушениями, совершенными в один день 30 августа 1918 года, наши ашкенази развязали "красный террор", число жертв которого до сих пор неизвестно. Одни источники говорят о тысячах, другие о десятках тысяч, третьи о сотнях…
Столица погрузилась в ужас. Все, что потенциально могло сопротивляться, было раздавлено. Не исключено, что и благородный порыв Канегиссера был включен в общую схему этой исполинской провокации.
"Мы сошлись с Осипом Мандельштамом первого мая 1919 года, - пишет в своих "Воспоминаниях" вдова поэта Надежда Мандельштам, - и он рассказал мне, что на убийство Урицкого большевики ответили "гекатомбой трупов".
Но те, кто в 1918 году во время "красного террора" посеяли ветер, через 20 лет во время "большого террора" пожали бурю.
А что касается сегодняшних оценок истории, то ни Володарский, ни Урицкий, ни Канегиссер, ни несколько десятков благонамеренных сефардов не зачисляются в холокостный поминальник, в отличие от некоторых еврейских жертв 1937–1938 годов, еврейского антифашистского Комитета, "дела Михоэлса" и "дела врачей".