В 1649 году идет в Амурский край новый исследователь Ерофей Хабаров с 70 товарищами. Поднявшись из Якутска вверх по p.p. Лене и Олекме, он вышел на Амур значительно выше, чем Поярков. Идя вниз по Амуру, Хабаров нашел богатые и благоустроенные города Даурского князя Лавкая. Ознакомившись с богатством Даурии и находя свои силы недостаточными для полного ее покорения, Хабаров оставил на Амуре своих товарищей, а сам в 1560 году возвратился в Якутск, откуда в том же году, взяв с собою отряд в 200 человек вольных и служилых людей, при 3 пушках, пошел опять в Даурию. Дауры встретили его на этот раз с оружием в руках, но Хабаров разбил их и занял их город Албазин. Неоднократные попытки туземцев выбить завоевателей из Приамурья не привели ни к чему. Тогда Дауры обратились за помощью к Китаю, и вот весной 1652 года под занятый казаками Ачанский городок подступило многочисленное войско Китайского Богдыхана. Хотя Манчжуры были вооружены пушками и ружьями, однако перевес все-таки остался на стороне храбрейших.
Вот как рассказывает об этом первом столкновении Руси с Китаем Хабаров: "Марта в 24 день, на утренней заре, сверх Амура реки славные ударила сила из прикрыта на город Ачанский, на нас, казаков, сила Богдойская, – все люди конные и куячные (панцирные). И наш казачий Есаул закричал в город Андрей Иванов, служилый человек: "Братцы казаки! вставайте наскоре и оболокайтесь в куяки крепкие!"… И метались казаки на город в однех рубашках на стену городовую, и мы, казаки, чаяли из пушек, из оружья бьют казаки из города, – ажно бьют из оружья и из пушек по нашему городу казачью войско Богдойское. И мы казаки с ними, богдойскими людьми, с войском их, дрались из-за стены с зари и до схода солнца. И то войско богдойское на юрты казачьи пометалось, и не дадут нам, казакам, в те поры пройти через город; а богдойские люди знаменами стену городовую укрывали; у того нашего города вырубили они, богдойские люди, три звена стены сверху до земли. И из того их великого войска богдойского кличет Князь Исиней царя Богдойского и все войско богдойское: "Не жгите и не рубите казаков, – емлите их, казаков, живьем!"… И толмачи наши те речи князя Исинея услышали и мне Ярофейку сказали. И слыша те речи у князя Исинея, оболокали мы все казаки на ся куяки и яз (я) Ярофейко, и служилые люди, и вольные казаки, помолясь Спасу и Пречистой Владычице нашей Богородице и угоднику Христову Николаю Чудотворцу, промеж собою прощались и говорили то слово яз Ярофейко и Есаул Андрей Иванов, и все наше войско казачье: "Умрем мы, братцы казаки, за веру крещеную и постоим за дом Спаса и Пречистыя и Николая Чудотворца, и порадеем мы казаки Государю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея России и помрем мы казаки все за один человек против государева недруга, а живы мы, казаки, в руки им, богдойским людям не дадимся"… И в те стены проломные стали скакать те люди Богдоевы, и мы казаки прикатили тут на городовое проломное место пушку большую медную и почали из пушки по богдойскому войску бити, и из мелкого оружья учали стрелять из города, и из иных пушек железных бити ж стали по них, богдойских людях. Тут и богдойских людей и силу их всю, Божиею милостью и Государским счастьем, и нашим радением, их, собак, побили многих. И как они, богдои, от того нашего пушечного бою и от промыслу отшатились прочь, и в та поры выходили служилые и вольные охочие казаки 156 человек в куяках на вылазку богдойским людям за город, а пятьдесят человек осталось в городе. И как мы к ним, богдойским людям, на вылазку вышли из города, и у них, богдоев, тут под городом приведены были две пушки железные, и Божиею милостию и Государским счастием те две пушки мы, казаки, у них, богдойских людей и у войска отшибли. И у которых у них, богдойских людей, у лучших воитинов огненно оружье было, и тех людей мы побили и оружие взяли. И нападе на них, богдоев, страх великий: покажись им наша сила несчетная, – и все достальные богдоевы люди от городу и от нашего бою побежали врознь. А круг того Ачанского города смечали мы, что побито. Богдоевых людей и силы их 676 человек наповал, a нашие силы казачьи от них легло от богдоев 10 человек, да переранили нас, казаков, на той драке 78 человек".
Так умели стоять за Царя и отечество, за церкви Божия да за славу свою молодецкую казаки на далекой восточной окрайне.
"Лучше смерть, чем позор сдачи" – в один голос говорят казаки на всех своих заставах богатырских, по всему казачьему фронту от Амура через Яик, Терек и Дон до славного оплота Днепровского казачества – Запорожской Сичи.
Мужественная защита Ачанского городка Амурскими казаками, в 1652 году, геройская оборона Гребенцов в своем Сунженском остроге от полчищ Шамхала Тарковского в 1651 г., беспримерное в истории "Азовское сидение" Донских казаков в 1641 году и гордый ответ запорожских казаков турецкому султану Махмуду IV в 1674 году, – это все дела одного и того же времени, – половины XVII века, времени расцвета казачьих сил, которые, накопившись, искали себе выхода на широкий простор…
VI. Историческое значение казачества. Присоединение Малороссии
Католичество и православие в Западной Руси. Уния. Выступление казачества. Гетман Наливайко. Новые бедствия Малороссии. Тарасова ночь. Жестокость поляков при казни народных вождей. Богдан Хмельницкий. Переяславская Рада
Не только далекие чуждые страны и земли добывало казачество для Великого Русского Государства, тому же казачеству обязано наше отечество и возвращением коренной русской области – Киевской Руси, попавшей под тяжелое польское иго.
Когда Малая Русь подчинилась Литовским Великим Князьям, то первое время русским хорошо и свободно жилось под властью Литвы. О каких бы то ни было стеснениях или преследованиях не могло быть и речи. Литовцы и русские жили друг с другом как родные братья, – как вольный с вольным, равный с равным. Русский язык был господствующим в Западном крае, и даже свод литовских законов ("Литовский Статут") был написан не на литовском, а на русском языке.
Но со времени соединения Литвы с Польшей (1569) дело начинает принимать совершенно иной оборот.
Причиной этому прежде всего послужила религиозная рознь. Польское государство приняло христианскую веру с Запада, от Латинской церкви, а потому духовным главою своим считало римского папу (патриарха).
Между тем русский народ получил наставление в вере с Востока, из Константинополя, от Греческой церкви. Еще в XI веке Восточная и Западная церкви стали друг к другу во враждебные отношения из-за вопроса о подчинении: Римские папы настаивали, чтобы все христианские церкви признали Рим своей главою, потому что в Риме умер Апостол Петр, которому вручил Господь ключи Царства Небесного. Так как патриархи Восточной церкви не пожелали ставить себя в зависимость от пап, то между западным и восточным христианством, между римско-католичеством и греко-православием возникла смертельная вражда.
Понятно, что после соединения Польши с Литвой римское духовенство, пользовавшееся в Польше наибольшим влиянием, с неудовольствием стало смотреть на права, предоставлявшиеся в Литве православному духовенству. Началась сперва тайная, а затем и открытая борьба за вероисповедание. Католики требовали, чтобы православные, которых они именовали "схизматиками", т. е. раскольниками, еретиками, отказались бы от своей "ереси", приняли бы обряды латинской церкви и признали бы своим духовным главою римского папу. Конечно, ни православный русский народ, ни тем более духовенство на это не могли согласиться. Тогда католические ксендзы и епископы стали настойчиво добиваться того, чтобы права православного духовенства были бы ограничены. Обиженный этим русский народ еще крепче привязался к своему вероучению.
К религиозным спорам присоединились еще и другие обстоятельства, обострявшие польско-русские отношения. Польская знать стала приобретать себе поместья в Малороссии, и при этом коренное местное русское, искони свободное "поспольство" (простонародье) постепенно обращалось в "хлопов" (крепостных), в собственность польских панов.
Таким образом уже к концу XVI века мы находим в Западной Руси две враждующих между собой стороны: польско-католическую – помещики, войско, чиновники – и русско-православную – сельчане, казаки и горожане.
В 1596 году группа православных епископов и священников, желая получить права, равные с католическим духовенством, придумала так называемую "унию" – соединение православия с католичеством, сущность которого сводилась к тому, что "униаты" могли по-прежнему исполнять обряды восточной церкви, молиться на своем языке, а не на латинском, но признавали римского папу главой православной западнорусской церкви. Однако за униатами пастырями не последовала их паства, и "уния" вместо успокоения внесла только большую вражду и ярость в религиозный спор. Униаты стали употреблять все меры для утверждения унии, не гнушаясь даже насилиями и зверствами: опираясь на сочувствие и помощь католиков, они захватывали в свои руки православные храмы и монастыри, арестовывали и истязали православных священников. Православный народ заволновался…
А тут еще подоспел казачий вопрос. Мы уже видели выше (гл. IV), как польское правительство к концу XVI века начинает принимать меры к ограничению и ослаблению казачьих вооруженных сил, начинает свободных дотоле реестровых казаков обращать в крепостных хлопов. Русскому народу приходилось с оружием в руках отстаивать свои права и свою свободу, попираемые угнетателями ляхами и их пособниками отступниками – униатами. И кровавая борьба началась.
Еще в 1592 году поднялись было казаки под предводительством гетмана Косинского. Но этот гетман сам был природный поляк, а потому не пошло за ним так казачество и народ русский, как пошли бы за вождем соплеменником. Когда же начались зверства униатов, таковой вождь отыскался. Это был гетман казацкий Павел Наливайко, избранный в гетманы казаками на "раде" в Чигирине в 1596 году. И хотя это избрание произошло вопреки запрещению польского правительства, однако Наливайко начал с того, что обратился к королю польскому с просьбой утвердить его избрание и подкрепить своим королевским словом прежние права и свободы русского народа. Но король в Польше не имел уже никакой силы: всеми государственными делами самовластно распоряжались окружавшие короля "магнаты" (вельможи), исполнявшие все свои прихоти королевским именем. Поэтому, несмотря на полную справедливость и законность требований гетмана, правительство двинуло против него войска. Стал собирать свои силы и Наливайко. Под Чигирином, на берегу р. Тясмина, он расположился укрепленным лагерем, выставив на кургане три белых хоругви с надписями: "Мир христианству, а на зачинщика Бог и Его Крест". Поляки против знамен воздвигли три виселицы и, повесив на них трех казацких старшин – Богуна, Войновича и Сутыгу, сделали над ними надпись: "Кара бунтовщикам".
Некоторое время враги стояли друг против друга, выжидая. Наконец поляки первые перешли в наступление. Однако опытный вояка был Наливайко: послав лучшую часть своего войска в обход, он произвел переполох в польском стане и тогда ударил с фронта. Жестоко бились казаки, горя желанием отомстить за поруганных старшин своих. Не выдержали кичливые ляхи дружного натиска и обратились в бегство. И справили казаки в Тясминской битве первую свою кровавую тризну по мученикам за веру и свободу: более 17 000 польских воинов легло в этой сече.
Одержав столь блестящую победу, Наливайко деятельно принялся за очищение Малороссии от поляков и униатов. Отправив полковника Лободу с частью войска вверх по Днепру, он с остальными казаками двинулся на Запад. В три с половиной месяца вся Малороссия была очищена от врагов и утеснителей народных. Кто не успел уйти, были перебиты без всякого сожаления. Оказывавшие сопротивление замки, крепости и даже целые города (Могилев, Слуцк) были выжжены и разорены дотла.
Над Случью снова встретился Наливайко с польскими войсками. Уже сбавили ляхи спеси своей: теперь они сами окопались и ждали нападения казаков. Как только оба казацких отряда (гетмана и Лободы) соединились, казаки начали приступ. Четыре дня они атаковали сильно укрепленную и удобную позицию польского войска и уже выбили врага из передовых укреплений, когда на место битвы явились посланцы короля и его именем велели прекратить побоище, а польским военачальникам передали приказ заключить с Наливайкой вечный мир на условиях полной амнистии (забвения вины восставших) и признания за русским народом всех дарованных прав и свобод.
Не желая напрасного кровопролития и получив исполнение своих требований, Наливайко заключил мир и, вернувшись на Украину, принялся за приведение в порядок разоренной страны. Но польское правительство, принужденное силой к уступкам, было далеко от мысли считать спор оконченным и, затаив на время свою злобу, только ожидало удобного случая снова отнять у народа дарованные королем права. А пока оно все-таки выместило свою злобу на вождях народных. В том же году на Общий Сейм поехали и депутаты казацкого войска – полковник Лобода, судья Мазепа и сотник Кизим. С ними поехал в Варшаву и сам герой народного восстания, гетман Наливайко, чтобы лично засвидетельствовать королю свою верноподданническую покорность. Но, несмотря на обещание короля, несмотря на торжественно данную амнистию, все четверо были немедленно же по приезде заключены в тюрьму, а через три дня преданы ужасной, небывалой еще до того по своей жестокости казни: Наливайку с товарищами посадили в медного быка и сожгли на площади на медленном огне…
И это зверство прошло безнаказанно. Не всколыхнулись народные массы, не загорались сердца русские жаждой мести за мученическую гибель борцов за народную свободу: дарованные права и преимущества пока еще признавались польскими властями, и народ чувствовал себя спокойно.
Впрочем, недолго.
Мало-помалу опять все повернулось по-старому: вновь захватили поляки всю Украину в свои руки, начались снова прежние притеснения и жестокости. По всей Украине расположились польские войска, грабя и избивая жителей, насилуя женщин и даже детей. Паны-помещики, в возмещение понесенных во время восстания убытков, увеличили свои поборы и, опираясь на силу польских отрядов, стали все имущество сельчан признавать своей собственностью. Недовольные таким беззаконием предавались пыткам, истязанию и смертной казни. Католические ксендзы ездили в повозках, запряженных людьми, по двадцати и более человек в цуг.
А всего горше было русскому народу издевательство над верой православной, превосходившее всякие границы. "Церкви несоглашавшихся на унию прихожан", говорит современный летописец, "отданы жидам в аренду, и положена в оных за каждую отправку денежная плата от одного до пяти талеров, а за крещение младенцев и за похороны мертвых от одного до пяти золотых. При всякой требе христианской итти к жиду, торжиться с ним и по важности отправы заплатить за нее и выпросить ключи, а жид при том, насмеявшись довольно богослужению христианскому и перехуливши все христианами чинимое, называя его языческим, или "гойским", приказывал ктитору возвращать ему ключи с клятвою, что ничего в запас не отправлено". Святые Пасхи были обложены податью, и откупщики-евреи, собирая подать, клали на пасхах углем или мелом свои заметки.
Наконец терпение народное стало истощаться, и опять начинаются народные восстания. Один за другим поднимаются, по примеру Наливайки, казацкие вожди и подобно ему же гибнут мучительной смертью от рук польского правительства.
В 1628 году гетман Тарас Трясило , собрав под знамя восстания более 30 000 казаков, засел с ними в укрепленном стане между Трубежом и Альтою, близь Переяславля. Огромное польское войско окружило его, но казаки, напав на поляков неожиданно ночью, нанесли им ужасное пораженье: часть вырезали и потоптали, а часть перетопили в реке. Надолго врезалась ляхам в память кровавая "Тарасова ночь", весть о которой объяла пожаром восстания всю Украину. Поляки, униаты и евреи арендаторы были беспощадно перебиты по всей Малороссии, и вздохнул свободно русский народ, хотя, впрочем, не надолго. Вскоре опять начались притеснения. Восставший в 1633 году гетман Сулима был четвертован. Вслед за ним, в 1637–1638 годах поднимает знамя восстания гетман Павлюк, но захваченный изменнически в плен, в страшных муках умирает в Варшаве: с него живого содрали кожу и, набив ее гречневой половой (мякиной), выставили на страх другим в Чигирин. В Нежине, Умани, Батурине и Черкасах на кольях были выставлены головы его ближайших сподвижников.
Но чем свирепее была жестокость польского правительства, тем больше закалялся русский народ в борьбе за свободу. Все чаще и чаще вспыхивают восстания. В 1638 году поднимаются Остряныця и Гуня. На берегах реки Старицы Остряныця наголову разбил польское войско, положив более 11 000 поляков мертвыми. Поляки просят мира, но по заключении его опять хватают вождей казацких и казнят их в Варшаве. На этот раз казнь превосходит всякие вероятия. Гетман Остряныця с четырьмя полковниками колесован. Пять полковников пронизаны железными копьями и повешены за них живыми на столбах. Семь есаулов и пять сотников прибиты гвоздями к осмоленным доскам и сожжены медленным огнем. Семь хорунжих растерзаны железными крючьями. Девять старшин четвертованы. Женам казнимых обрезаны груди, и палачи били окровавленными сосцами по лицам живых еще мужей. Детей их тут же, на глазах отцов, жгли на углях и варили в котлах.
Все эти жестокости привели, наконец, к тому, что в 1647 году вся до последнего человека встала Украина. И когда поднялись все, как один, то уж никакая сила не могла удержать народные массы. Вождем восстания выступил на этот раз полковник Богдан Хмельницкий, которому Бог судил окончить великое дело освобождения своего народа, начатое еще за полвека до того гетманом Наливайко. С переменным счастьем, почти в течение восьми лет, воюет Хмельницкий с Польшей. То разбивает он поляков (в 1648 г. – при Желтых Водах, под Корсунем, под Пилявцами; в 1649 г. – под Зборовым; в 1650 г. – близ Житомира и т. д.), то сам терпит крупные неудачи (1651 г. – под Берестечком и др.). И в зависимости от хода войны, то вновь признаются королем Польским все права и свободы русского народа, то опять так же вероломно нарушаются все клятвы и обещания.
В конце концов, Украина пришла к убеждению, что единственный для нее правильный выход – отделиться раз навсегда от Польши и присоединиться к единокровной и единоверной Московской Руси. Мысль эта была далеко не нова. Еще в 1557 году предлагали Запорожцы свою службу Московскому Царю, а в 1625 году малорусское духовенство прямо обращалось к царю Михаилу Федоровичу с просьбой принять под свою защиту многострадальную Киевскую Русь. Но видела Москва, что придется из-за Малороссии вести тяжелую (и, быть может, непосильную) борьбу с Польшей, и поэтому предложения эти были, хотя и скрепя сердце, отклонены.