Великая Америка. Тайная сила власти - Томас Джефферсон 11 стр.


Или, быть может, такое предложение было внесено на голосование на основе предполагаемого у его авторов права покидать свой пост в час беды? Те же законы запрещают покидать этот пост даже при обычных обстоятельствах и тем более – передавать власть в другие руки и другим институтам без обращения к совету с народом. Законы никогда не допускают и мысли, что полномочия, подобно овцам или иному домашнему скоту, можно передать из рук в руки, не обращаясь к собственной воле народа. – Разве все это проистекало из необходимости? Когда необходимость требует роспуска правительства, она не передает его полномочия олигархии или монархии. Необходимость возвращает обратно в руки народа всю власть, которую он прежде делегировал, и предоставляет людям возможность действовать как индивидам самим по себе. Лидер может предлагать себя, но не навязывать себя или быть навязанным народу. Тем более нельзя обязать народ подставлять свою шею под его меч, подчинять свою жизнь его воле и капризу. Необходимость, которая может привести к последствиям такого огромного значения, должна быть по крайней мере осязаемой и непреодолимой. И все же в обоих этих случаях, когда у нас такие опасения были или нам их внушали, ход событий эти опасения опроверг. Это было опровергнуто также предшествующим опытом наших штатов-братьев, некоторые из которых даже побороли еще большие трудности, не отказываясь от своих форм правления. Когда это предложение было сделано в первый раз, Массачусетс, чтобы продержаться при вторжении, счел вполне приемлемой даже форму правления комитетов. Но в то время, когда это предложение у нас выдвигалось, к нам еще никто не вторгался. Когда же такое предложение было сделано во второй раз, то вслед за Массачусетсом в Род-Айленде, Нью-Йорке, Нью-Джерси и Пенсильвании республиканская форма правления уже была признана способной провести их через самые суровые испытания.

Неужели в одном только нашем штате оказалось так мало достойного, что страх должен был вселиться в сердца людей, стать движущей силой их действия и основой правления? Сама по себе мысль об этом была бы предательством по отношению к народу, изменой всему человечеству. Ибо, оставляя цепи навеки скованными и головы – склоненными, люди давали бы угнетателям доказательство неспособности республиканского правительства защищать свой народ от беды во время нависшей опасности, о чем они раструбили бы на весь мир.

* * *

Те, кто считает себя вправе передавать бразды правления по своему желанию, должны быть уверены, что стадо, которое они отдают во власть бича и топора диктатора, сложит свои головы на плаху по первому его кивку. Но если наши ассамблеи считали народ таким смиренным, я надеюсь, они заблуждаются в отношении его характера. Я придерживаюсь мнения, что вместо укрепления и стимулирования правительства – с целью добиться больших результатов с его помощью при существующих трудностях – управление следовало бы передать пусть хоть плохо работающему механизму комитетов управления графств, пока не будет созван конвент и снова ритмично не заработают правительственные колеса. И в какой жестокий момент было вызвано это замешательство, была подвергнута испытанию приверженность наших соотечественников республиканскому строю!

Те из сторонников этой меры, кто вдохновлялся благими намерениями (а таких среди них было большинство, я знаю этих людей лично, был их соратником в борьбе за общее дело и часто убеждался в чистоте их принципов), обольщались в своем суждении примером античной республики, положение и строй которой были совершенно иными. Они искали подобный прецедент в истории Рима – единственно, где его и можно было найти, и где он также в конце концов доказал свою фатальность. В качестве примера они взяли республику, раздиравшуюся мятежами и острейшей борьбой враждующих группировок, где правила жестокая бесчувственная аристократия, правила народом ожесточившимся, доведенным до отчаяния нищетой и несчастьями, волнения которого в тяжелейших условиях можно было усмирить только всемогущей рукой одного деспота. Поэтому их конституция допускала установление власти временного тирана, называя его Диктатором, и этот временный тиран, после ряда прецедентов, превратился в постоянного. Они неправильно отнесли этот прецедент к народу, мягкому по своему характеру, терпеливому в испытаниях, единому в стремлении к общей свободе, приверженному к своим вождям. Но если конституция Римского государства позволяла его сенату вручать все свои права воле одного человека, разве отсюда следует, что ассамблея Виргинии обладает таким же правом? Какая статья нашей конституции дополнительными оговорками, касающимися не предусмотренных другими статьями случаев, заменяет в этом отношении римскую конституцию? Или здесь возможен переход ad libitum к любой другой форме правления, к тому, чтобы нами управляли прецеденты? А для какого угнетения нельзя найти прецедента в этом мире ballum omnim in omnia? – В поисках фундамента этого предложения я не смог обнаружить ничего, что хотя бы отдаленно напоминало справедливость или здравый смысл, а кроме того, обнаружился тот изъян, о котором я говорил уже раньше: поскольку между законодательной, исполнительной и судебной властью нет никакого барьера, легислатура может захватить все в свои руки. Но захватив все и обладая правом устанавливать свой собственный кворум, она может снизить его до одного человека, назвав его председателем, спикером, диктатором или любым другим именем, какое ей заблагорассудится. – Наше положение поистине опасно, и, я надеюсь, мои соотечественники осознают это и прибегнут, когда потребуется, к должному средству, каковым явится созыв конвента для утверждения конституции, устранения ее недостатков, ограничения различных ветвей власти определенным законами, которые, когда эти власти преступят их своими актами, сделают последние недействительными. Конвент устранит необходимость апелляции к народу или, если сказать иначе, восстания по каждому случаю нарушения прав народа, дабы не создавалось опасности, что покорность будет истолкована как его готовность от этих прав отказаться.

Образование Соединенных Штатов
(Из книги Т. Джефферсона "Автобиография")

…Отец мой был третьим или четвертым поселенцем, обосновавшимся приблизительно в 1737 г. в той части страны, где сейчас живу я. Он умер 17 августа 1757 г., оставив мою мать вдовой с шестью дочерьми и двумя сыновьями, старшим из которых был я. Она прожила до 1776 г. Моему младшему брату он оставил усадьбу на реке Джеймс, названную Сноудон в честь предполагаемого места происхождения нашей семьи. Мне же он оставил те земли, на которых я родился и живу.

Отец отдал меня в английскую школу в возрасте пяти лет, а с девяти лет вплоть до его смерти я ходил в латинскую школу. Мой учитель, г-н Дуглас, священник из Шотландии, владел начатками латыни и греческого и обучал меня французскому языку. После смерти отца я попал к преподобному г-ну Моури, настоящему ученому-классику, который занимался со мной два года. Затем, точнее с весны 1760 г., в течение двух лет я учился в колледже Уильяма и Мэри. Моей большой и доброй удачей, возможно определившей мой жизненный путь, была встреча с д-ром Уильямом Смоллом из Шотландии, тогда профессором математики, человеком глубоких знаний в области большинства прикладных разделов науки, обладавшим счастливым талантом общения, корректными манерами джентльмена, широким и либерально настроенным умом. К величайшему для меня счастью, он вскоре привязался ко мне и я стал его ежедневным компаньоном в те часы, когда не был занят в колледже. Из бесед с ним я почерпнул свои взгляды на развитие науки и того порядка вещей, часть которого мы все составляем. К счастью, вскоре после моего поступления в колледж освободилась кафедра философии, и его назначили на эту должность per interim. Он впервые в этом колледже начал регулярное чтение лекций по этике, риторике и литературе. Он возвратился в Европу в 1762 г., но прежде из доброго отношения ко мне добился, с помощью своего близкого друга Джорджа Уита, чтобы меня допустили к изучению права под его руководством, а также ввел меня в окружение губернатора Фокье, самого способного человека из всех, когда-либо занимавших этот пост. За его столом он сам, его amici omnium horarum д-р Смолл, г-н Уит и я составили partie quaree, и беседам, которые обычно велись во время наших встреч, я во многом обязан моему образованию. Г-н Уит был моим верным и любимым наставником в юности и на всю жизнь остался самым дорогим другом. В 1767 г. он помог мне заняться юридической практикой в адвокатуре Генерального суда, которую я и продолжал до тех пор, пока Революция не закрыла все суды.

В 1769 г. я стал членом легислатуры, куда был избран от своего графства, и оставался им, пока Революция не закрыла и ее. Я предпринял в легислатуре попытку добиться разрешения на освобождение рабов, но она была отклонена. Действительно, трудно было рассчитывать на успех чего-либо либерального в условиях королевского правления. Наши мысли были ограничены узкими рамками, привычной верой в то, что в вопросах управления наш долг – повиноваться метрополии, подчинять свою деятельность ее интересам и даже проявлять ханжескую нетерпимость ко всем религиям, кроме ее, англиканской. Трудности, которые испытывали члены нашей легислатуры, исходили от обычая и чувства безнадежности, а не из раздумий и убеждения. Практика вскоре показала, что они смогли правильно осознать свою задачу, как только к ней было призвано их внимание. Однако в королевском совете, являвшимся другой палатой легислатуры, места занимались по воле высшей власти, и сами члены совета находились в полной зависимости от этой воли. Губернатор, назначавшийся той же властью и еще более преданный ей, наложил вето на наши законы. И вот, наконец, само королевское вето захлопнуло дверь перед всеми надеждами на улучшение.

1 января 1772 г. я женился на 23-летней Марте Скелтон, вдове Батхерста Скелтона, дочери Джона Уэйлеса. Г-н Уэйлес был адвокатом с большой практикой, что объяснялось, скорее, его огромным трудолюбием, пунктуальностью и готовностью практически вести дела, чем выдающимися профессиональными заслугами. Он был очень приятным собеседником, полным добродушного юмора шутником, и ему были рады в любой компании. Он нажил приличное состояние и умер в мае 1773 г., оставив трех дочерей. Часть его состояния, унаследованная г-жой Джефферсон, после выплаты долгов, которые были весьма значительны, приблизительно равнялась тому, что мне досталось в наследство от моего отца, и вследствие этого мы стали вдвое свободнее в своих средствах.

* * *

Когда была внесена знаменитая резолюция 1765 г., запрещающая введение гербового сбора, я все еще изучал юриспруденцию в Вильямсберге. Однако во время дебатов в Палате горожан я стоял у входа в зал и слушал блестящее выступление г-на Генри, который отличался талантом популярного оратора. Он действительно обладал этим талантом в огромной степени. Другого такого оратора мне больше не приходилось слышать. Мне казалось, что он говорил так, как Гомер писал. Г-н Джонсон, адвокат и член палаты от Норзерн Нек, поддержал эту резолюцию. Благодаря ему разум и логика в этом деле восторжествовали. Мои воспоминания об этих событиях можно найти на стр. 60 жизнеописания Патрика Генри, написанного Уиртом, которому я их и предоставил.

В мае 1769 г. губернатор лорд Ботетур созвал заседание Генеральной ассамблеи. К этому времени я уже стал ее членом. Ассамблея узнала о совместных резолюциях и обращении палат лордов и общин 1768–1769 гг., касающихся событий в Массачусетсе. Контррезолюции и обращение Палаты горожан к королю были приняты почти единогласно и все были настроены считать дело Массачусетса общим делом. Губернатор распустил палату. Но на следующий день мы встретились в зале Аполлона в таверне "Рэли", самостоятельно организовали заседание, составили статьи "Ассоциации" о бойкоте любых британских товаров, подписали их и представили народу. Мы разъехались по своим графствам и почти все были там переизбраны за исключением тех немногих, кто не одобрил наших действий.

Поскольку в течение значительного периода времени не произошло никаких волнующих событий, наши сограждане, казалось, впали в состояние безразличия к нашему общему положению, над нами все еще висели неотмененный налог на чай и декларативный акт о праве британского парламента навязывать нам свои законы в любых случаях. Но на нашей сессии весной 1773 г. мы решили, что требует внимания деятельность следственного суда, учрежденного в 1762 г. в Род-Айленде и наделенного властью высылать в Англию и судить там лиц, совершивших здесь, у нас, преступления. Считая, что старейшие и ведущие члены палаты не в состоянии проявить ту степень готовности и рвения, которую требовало время, г-да Генри, Ричард Генри Ли, Фрэнсис Л. Ли, г-н Карр и я договорились встретиться вечером в отдельной комнате в таверне "Рэли", чтобы обсудить положение дел. Возможно, там были еще один-два члена палаты, которых я не запомнил. Все мы сознавали, что самой неотложной задачей было достижение соглашения со всеми остальными колониями о том, чтобы считать борьбу против британских притязаний общим делом и договориться о единстве действий. Лучшим способом поддержания контактов было бы создание для этой цели в каждой колонии комитетов связи, первым шагом которых, вероятно, мог быть созыв в каком-либо центральном месте собрания представителей от каждой колонии, наделенных полномочиями принимать решения о совместных действиях. Поэтому мы составили проект резолюции. Обсуждавшие проект члены легислатуры предложили мне внести его на рассмотрение, но я настоял на том, чтобы это сделал новый член палаты, мой друг и шурин, г-н Карр, потому что мне хотелось предоставить ему возможность проявить свои большие достоинства и таланты перед всей палатой. Со мной согласились; внесенные им резолюции были приняты пет. соп и был создан комитет связи, председателем которого стал спикер палаты Пейтон Рандолф. Губернатор (тогда им был лорд Данмор) распустил ассамблею, но члены комитета встретились на следующий день, подготовили циркулярное письмо к спикерам других колоний, приложив к нему копию принятых резолюций и поручив председателю комитета разослать их с нарочными.

С той поры считается, что приоритет создания комитетов связи между колониями принадлежит Массачусетсу. Разделяет это ошибочное мнение и Маршалл (John Marshall’s Life of Washington), хотя из самих примечаний в приложении к его книге, на которые он ссылается, видно, что там их создание ограничивалось городами. Этот вопрос ясно изложен в письме ко мне Самуэля Адамса Уэллса от 2 апреля 1819 г. и в моем ответе от 12 мая. В своем письме г-н Уэллс исправил допущенную мною неточность в информации, переданной мною г-ну Уирту, как указано в примечании на стр. 87, относительно того, что курьеры Массачусетса и Виргинии, доставляя аналогичные предложения, встретились на пути; г-н Уэллс пишет, что в Массачусетсе решение было принято только после того, как наше предложение было получено и оглашено на следующей сессии. Таким образом их послание, встретившееся в пути с нашим, должно быть, касалось какого-то другого вопроса, потому что я хорошо помню, как Пейтон Рандолф рассказывал мне о том, как встретились наши курьеры.

* * *

Следующим событием, вызвавшим наше сочувствие Массачусетсу, было принятие закона о Бостонском порте, в соответствии с которым 1 июня 1774 г. порт должны были закрыть. Это произошло во время сессии нашей ассамблеи весной того же года. Поскольку старые члены палаты больше не играли ведущей роли в этих вопросах, г-н Генри, Р. Г. Ли, Фр. Л. Ли, еще три-четыре члена палаты, – имен которых я не припомню, – и я сам, решив, что мы должны смело занять недвусмысленную позицию в поддержку Массачусетса, договорились встретиться в зале заседаний Совета, так как там была библиотека, и обсудить надлежащие действия. Мы были убеждены в необходимости пробудить наш народ от апатии, в которую он впал по отношению к происходящим событиям, и сочли, что назначение дня всеобщего поста и молитвы лучше всего привлечет его внимание. Со дня наших бедствий в войне 1755 г. еще не было случая такого торжественного обращения. С тех пор выросло новое поколение, которое этого не помнит. И вот, с помощью Рашуорта, которого мы тщательно просмотрели в поисках хранимых им революционных прецедентов и правил пуритан тех дней, мы, несколько модернизировав их формулировки, приготовили резолюцию, объявив 1 июня, дату вступления в силу закона о порте, днем поста, скорби и молитвы, чтобы умолить небеса отвратить от нас беды гражданской войны, вдохнуть в нас твердость в защите наших прав и обратить сердца короля и членов парламента к умиротворению и справедливости.

Чтобы придать нашему предложению больший вес, мы решили явиться на следующее утро к г-ну Николасу, чей степенный и религиозный характер более соответствовал тону нашей резолюции, и уговорить его внести ее на рассмотрение ассамблеи. Соответственно мы отправились к нему утром. В тот же день он внес наше предложение о 1 июня, и оно прошло, не встретив возражений. Как обычно, губернатор распустил ассамблею. Как и прежде, мы направились в зал Аполлона, согласовали статьи "Ассоциации" и обязали наш Комитет связи предложить комитетам связи других колоний назначить своих представителей для ежегодного проведения Конгресса в удобном для всех месте с тем, чтобы время от времени принимать необходимые решения в интересах общего дела. Мы заявили также, что нападение на любую из наших колоний должно рассматриваться как нападение на всех.

Это происходило в мае. Далее мы рекомендовали нескольким графствам избирать представителей на встречу в Вильямсберге 1 августа для того, чтобы обсудить положение колонии и в особенности для того, чтобы назначить делегатов на всеобщий Конгресс, если к решению провести его присоединится большинство комитетов связи. Решение о проведении Конгресса было принято; местом его проведения была выбрана Филадельфия; начало работы назначено на 5 сентября.

Мы разъехались по домам, и в своих графствах обратились к священникам с просьбой 1 июня встретиться с народом, провести церемонии и произнести соответствующие этому дню проповеди. Лица большинства собравшихся 1 июня людей выражали беспокойство и тревогу. Влияние этого дня на настроение всей колонии было подобно воздействию электрического шока – каждый словно очнулся, выпрямился и твердо встал на ноги. Повсеместно были избраны делегаты на конвент. Будучи избранным от своего графства, я подготовил проект инструкций для делегатов, которых мы пошлем на Конгресс, и собирался огласить его на нашем собрании.

Готовя этот проект, я руководствовался тем, что с самого начала считал общеизвестным и незыблемым фактом, а именно, что отношения между Великобританией и нашими колониями были точно такими же, как между Англией и Шотландией после восшествия на престол короля Якова и до Акта об унии, и такими же, как нынешние отношения Англии с Ганновером. У них один и тот же глава исполнительной власти, но больше нет никаких иных необходимых политических связей, и наша эмиграция из Англии в эти земли дала ей не больше прав над нами, чем эмиграция в Англию датчан и саксов дала современным правительствам их стран над Англией.

Назад Дальше