"Я счастлив!", - с искренней улыбкой и сияющими от счастья глазами, восклицал я. Удача по-прежнему преследовала меня.
"В таком случае собирай вещи и подписывай этот документ". В нем я обязывался молчать обо всем, что со мной происходило с декабря до мая, пока находился у американцев. В случае нарушения этого условия меня могли оштрафовать на 25 000 марок или приговорить к тюрьме.
На следующий день я получил из рук Алекса голубой паспорт политического эмигранта. Этот паспорт предоставлял мне значительно больше прав, чем желтый паспорт беженца. Все складывалось как нельзя лучше.
Сотрудники РЛ тогда делись неофициально на три категории. Первые были "неграми", которые подписали договор по немецкому законодательству и им не полагалась бесплатная квартира, они платили налоги и заботились о собственной страховке на жизнь. Следующей, привилегированной категории "мулатов", обычно нанятых в Великобритании, Франции, Испании и других странах, компенсировали стоимость аренды квартиры, половину страховки и другие расходы. Но лучше всего было "белым". Их договор соответствовал американским стандартам. Речь шла об американцах, конечно, не за собственные деньги, разместившихся в элитных виллах и пользовавшихся шикарными авто.
В 1966-м в бюджете РЛ появилась особая статья расходов по программе продвижения молодых кадров с той стороны "железного занавеса" - это были перебежчики, невозвращенцы и эмигранты. Я был первым, кого наняли в соответствии с этой программой, которой руководил Вилли Клумп - американец немецкого происхождения. Он предложил мне сначала пожить у него. У "белого" Вилли была большая квартира на Кенигинштрассе. Этажом ниже пустовала крохотная комнатка консьержки, которая стала мне первым домом в Мюнхене. Постель, шкаф и стол - вот все, что туда вмещалось.
В первый месяц меня направили в бюро начальника Отдела мониторинга (прослушивания) Макса Ралиса. В 1971 году Макс Ралис и его сотрудники перебрались в Париж. Но тогда они пользовались резиденцией на Леопольдштрассе в трехэтажной вилле, усиленно охранявшейся морской пехотой. Этот отдел опрашивал мнение людей во всем мире о передачах "Радио Либерти". Отдел имел собственный бюджет и всегда находился в прямом подчинении сотрудника ЦРУ.
Но обо всем этом я узнал позже. Тогда мне выделили отдельный кабинет и предложили множество папок с текстами радиопередач и кассетные записи, которые мне предстояло анализировать по определенной схеме. После того, как я оценивал содержание, дикцию, интонацию и т. д. своим "свежим и непредвзятым взглядом", я составлял рекомендации по улучшению трансляций на СССР. Одна из рекомендаций, а именно - введение регулярной молодежной передачи сразу понравилась начальству. Позже мне передали руководить этой передачей.
Моим первым начальником был заместитель Макса Ралиса, англичанин по имени Дэвид. Он приносил мне материалы и на русском языке, практически без акцента, давал различные полезные советы и рекомендации. Но внезапно он куда-то исчез. Тогда я еще не освоился со своим окружением и не мог рассчитывать на непринужденный разговор и доверие среди сотрудников. Современно одетые, ухоженные и надменные американцы в нашем отделе в лучшем случае приветствовали меня мимолетным "халло". Да и то не всегда. Поэтому мне была непонятна причина, вызвавшая всеобщее волнение при внезапном исчезновении Дэвида. Только несколько месяцев спустя, когда я добился какого-то доверия, мне нехотя объяснили, что, по всей видимости, англичанин работал на советскую разведку, но по каким-то причинам его внезапно отозвали в Москву.
Это был первый, но не последний случай, когда на РЛ или РСЕ ("Радио Свободная Европа") исчезали люди и позже внезапно появлялись в социалистическом лагере как сотрудники разведки. Это были поляки, чехи, болгары, литовцы, русские …
Через двадцать лет я таким же образом пропаду из Мюнхена. А кто будет после меня?
Мне неизвестно, как дела обстоят сегодня, но в то время все разведки стран коммунистического блока тянуло на обе радиостанции, будто пчел на сладкий мед. Причина всем была ясна. РЛ и РСЕ являлись важнейшими средствами политически-идеологической диверсии Запада. Москва также располагала мощными механизмами идеологической борьбы - радиоголосами, которые вещали на дюжине языков за рубеж, а также издательствами, газетами и журналами, пропагандировавшими коммунистические идеи во всем мире. На обозначенном фронте "Радио Свобода" и "Радио Свободная Европа" следовало противодействовать "красной пропаганде" и даже вести превентивные удары, объективно информируя слушателей о ситуации в социалистическом блоке. Без преувеличения можно утверждать, что члены Политбюро в Москве опасались "Радио Свобода" больше любого другого оружия США.
После завершения моей месячной практики у Ралиса я пошел прощаться с ним. Макс уже был седым и не самым юным человеком. С чувством собственного достоинства он шагал в своем кабинете во время нашей беседы, курил трубку и проецировал надежность и мощь, так как это умеют делать только американцы, знающие себе цену. Он немногословно поблагодарил меня за работу и сообщил, что отныне я перейду на работу в редакцию Русской службы. Затем он непринужденно встал и склонился надо мной.
"Знаете, - продолжил он спокойно, - я советую вам другой путь. Учитесь. Найдем вам стипендию. В Мюнхене хороший университет и комфортабельное студенческое общежитие. Выучите профессионально языки. Поверьте, вам это больше пригодиться в будущем, чем это змеиное гнездо, где вы сегодня работаете".
"Змеиное гнездо?".
"Да, господин Туманов, я знаю точно, о чем я говорю. Вам там будет непросто. Вспомните когда-нибудь мои слова".
Что я мог ответить мистеру Ралису, который желал мне доброго будущего. Американский агент давал этот совет русскому эмигранту и наносил ущерб своей "фирме". Но агенты тоже только люди. И почему бы им иногда не проявить свою слабость? … Когда Макс Ралис назвал радиостанцию (а фактически филиал разведки) гнездом, полным ядовитых змей, он играл "против правил". Его видимая открытость поразила меня, но я не имел права принять его совет. Конечно, было заманчиво учиться, получить полное образование, выучить языки и сделать карьеру… Но это не совпадало с моим заданием, подразумевавшим, что я останусь жить в этом "змеином гнезде".
"Благодарю вас, господин Ралис. Но я какое-то время поработаю с соотечественниками. Может, мы с ними еще сладим".
"Вы даже не представляете себе этих людей, - тряс головой неумолимый американец. - Работать с ними - не то же, что пить с ними водку. Они вас используют, оплюют и растопчут".
"И все же я попробую. Ведь никогда не поздно последовать вашему совету".
На следующий день Вилли Клумп отвез меня на Лилиентальштрассе. Я заполнил анкету в отделе кадров, и настало время посмотреть в глаза своему непосредственному начальнику. В то время Отдел новостей Русской службы возглавлял многолетний сотрудник редакции, Александр Бахрах. Прежде он работал секретарем известного писателя Ивана Бунина в Париже. Его заместителем был молодой Александр Перуанский. Они сидели в одном кабинете. Бахрах, не стесняясь, похрапывал, спрятавшись за свою любимую газету "Фигаро", а Перуанский старался впечатлять.
Стесняясь, я вошел в кабинет и шеф, коротко выглянув из-под своей газеты, приказал:
"Саша, займись молодым человеком".
Перуанскому доставило удовольствие заниматься мной. Когда он увидел перед собой ничего не соображающего молодого человека, он сразу сообразил, что такого можно гонять хоть по сто раз на день, доказывая ему его собственную несостоятельность.
"Ах, вы не владеете немецким языком? Как жаль, что вы не можете писать комментарии. А как насчет перевода новостных текстов с английского? Тоже не умеете. Ах, как жаль. А что же вы тогда умеете? Кто вас сюда послал? Американцы?"
Мой последний ответ немного поубавил его надменность. Американцев все уважали, и никто не рисковал им противоречить. Поэтому Перуанский расстроился. Он всласть насладился моей беспомощностью и стал размышлять, что же ему дальше делать с этим зеленым юнцом, которого "направили американцы". Наконец он нашел выход: "Попытайтесь коротко описать впечатления о своей советской жизни - неважно, под каким заголовком. Даю вам три дня. Писать можете тут или дома, как вам угодно".
Казалось, что заочно Перуанский меня уже списал. Его скепсис еще больше возрос, когда через три дня я принес ему текст первого комментария, который я с трудом написал. Александр пробежал по нему глазами и с презрением выбросил листки в мусорный ящик, заявив: "Это никого не интересует. Так у нас никто не пишет". Но было еще рано полностью меня списывать. Поэтому Перуанский поручил одному из своих сотрудников позаботиться о юном практиканте. "Князь Волконский займется вами", - снисходительно заявил он.
До сих пор я только читал в книгах о людях с таким титулом. Князь Волконский! Возможно, это один из наследников знаменитого героя книги Толстого "Война и мир"? И он меня научит? Я нарисовал себе веселую картинку: в комнату заходит статный молодой человек во фраке, лаковых туфлях, с безупречно зачесанными на пробор волосами и брильянтовым перстнем на руке. За ним - стайка прислуги и секретарей. "Бонжур, монсеньор", - приветствует меня князь. И что же, извольте, ему отвечать? "Добрый день, ваше Высочество?"
Дверь в мой кабинет распахнулась, и в нее вошел стеснительный молодой человек лет 28. На нем были потертые джинсы, выцветшая трикотажная рубашка и заношенные туфли. Длинные распущенные волосы давно нуждались в руке парикмахера.
"Вы - Туманов?"
"Да, это я".
"Мне велели вам помочь. Я Олег Волконский, - пожал он мне руку, рассеяно продолжая, - я здесь работаю переводчиком и очень рад, что целую неделю смогу отвлечься другим делом".
Князь оказался отличным парнем. Не скрывая радости, что нет необходимости корпеть над переводами, он всю неделю знакомил меня с радиостанцией. На самом деле наследник знаменитого русского рода появился на свет в 1939 году, наследуя от своего блестящего прошлого только княжеский титул, так как, скитаясь по разным странам мира, его родители потеряли большую часть своего состояния. Я сердечно дружил с Волконским до его ухода с Радио в 1973 году.
Преисполненный ответственности, Олег показал мне архив, библиотеку и техническую службу, представил знакомым. Постепенно у меня складывалось общее впечатление, и я стал понимать, кто есть кто. Я даже завел первые знакомства. Особые отношения я выстроил с бывшими офицерами армии Власова, Леонидом Пылаевым и Андреем Меньчуковым, и Игорем Глазенапом, оставшимся в Германии вслед освобождения из заключения после Второй мировой войны. Кстати, родственники Игоря переселились в Россию при царствовании Екатерины II и также были знатного происхождения. О них упоминал Пушкин в своих стихах.
Пылаев был полной противоположностью Глазенапу - без гражданства и знатной родни. Зато он был очень заметной личностью. Он писал песни, играл на гитаре, был мастером на все руки и вообще умел все. Он водил черный "опель" с фанерой вместо ветровых стекол. Еще он был знаменит тем, что в 1959 году сыграл в фильме "Путь" со знаменитым Юлом Бриннером. Эта роль принесла ему крупную сумму денег на то время - две с половиной тысячи марок. Все эти деньги он потратил на оператора и двух проституток для производства собственного порнографического фильма, в котором сыграл главную роль. Пылаев с удовольствием демонстрировал друзьям свое "произведение" в гараже радиостанции, куда он принес проектор, установив там маленькие столики для закуски. Пока его не сдали.
Пылаев научил меня избегать стукачей и доносчиков на радио. Американцы поддерживали доносительство как эффективную форму контрразведки. "Никогда нигде не произноси ни одного хорошего слова о СССР", - учил меня Леня. - На каждой дружной вечеринке найдется кто-то, кто донесет твои слова службе безопасности". Показав мне сотрудника, заслужившего имя "Каин", он объяснил: "Он постарается тебе навязаться в друзья. Держись от него подальше - это главный стукач".
Мне также посоветовали остерегаться подслушивания даже дома, так как у сотрудников службы безопасности были запасные ключи от каждой квартиры для проведения там профилактических проверок. У меня позднее возникла возможность убедиться в правоте этого совета.
Думаю, что моему приему на работу на радиостанцию в качестве постоянного сотрудника в определенной степени сопутствовала удача. Я не владел языками и спецификой радиовещания. Но кто-то заинтересовался моим голосом и предложил пройти тест на диктора. Не слишком рассчитывая на удачу, я занял место перед микрофоном. И случилось чудо - все похвалили мой дебют в качестве диктора. Вероятно, голос звучал именно так, как его должен был слышать советский слушатель. Глубоко, звучно, сильно и, главное, разборчиво.
Теперь все, кто желал мне удачи, вздохнул с облегчением. Туманова, без всякого сомнения, можно было использовать как диктора на "Радио Свобода". Я вышел в эфир под псевдонимом "Валерий Шульгин" с чужим текстом, но постепенно мне стали доверять писать собственные комментарии.
Осенью 1966 года Вилли Клумп сообщил, что для меня и второго сотрудника подобрано отдельное жилье.
Речь шла о красивой двухэтажной вилле с садом на углу Леопольд и Руманштрассе. Здесь я смог комфортабельно поселиться за 100 марок в месяц и первое время жил в доме один, так как на радио еще не наняли второго сотрудника.
Я обставил свою комнату на первом этаже самой лучшей мебелью. Рядом размещалась каминная комната с собственным баром. Короче говоря, здесь можно было организовать себе приятное пребывание. Только в начале следующего года здесь поселились еще двое молодых американцев, которые проходили практику в Институте СССР. Я также посещал там лекции по филологии, экономике и политологии, проходившие под руководством внука бывшего знаменитого белогвардейского адмирала Колчака. В то время я открыл для себя новую область русской литературы - книги Булгакова, Замятина, Аверченко, Бунина и Бабеля, чьи публикации долго запрещались в Советском Союзе.
Один из американцев был сын зажиточного хирурга из Калифорнии. Он хорошо владел русским языком и мечтал о карьере дипломата. Другой был евреем и имел целью прикупить участок земли где-нибудь в Колорадо и открыть там ресторан.
Вечером мы обычно собирались на кухне, где каждый готовил себе ужин в зависимости от собственных предпочтений, вкуса и финансовых возможностей. Я быстро съедал свой пакетик супа и пару бутербродов. Будущий ресторатор был вегетарианцем и хлебал со скукой свою овсяную кашу, в то время как калифорниец готовил себе сочные стейки с салатом, завершая мороженным на десерт… У меня текли слюнки. Такое поведение было для меня совершенно новым и странным, так как дома в СССР я привык к чему-то совершенно иному. Когда у нас вместе садились за стол, то угощали друг друга тем, что у каждого было. А на Западе каждый заботился только о себе.
В начале 1967 года меня приняли на постоянную работу сотрудником "Радио Свобода" и я получил пожизненный договор с месячным окладом в 1100 немецких марок.
Все шло лучше не пожелаешь.
С первой подругой по имени Урсула я провел в Мюнхене два года. Она была дочкой высокого немецкого чиновника в Министерстве внутренних дел, родом из Судет. Урсула была худой, симпатичной и очень сексуальной брюнеткой. Я готов был на ней жениться, если бы тогда не пришлось уйти с радио. Урсула и ее родители настаивали на этом, требуя, чтобы я пошел учиться. К сожалению, этот вариант был невозможен.
В конце зимы Вилли Клумп вызвал меня к себе на беседу.
"Слушай, Олег, - начал он. - Тебя наняли работать в Германии, поэтому ты до сих пор находишься в списке "негров", считаясь чернорабочим. Не так ли?"
"Вероятно", - осторожно ответил я, не зная, к чему он клонит.
"Поэтому у тебя нет прав на бесплатную квартиру и другие привилегии. Мы об этом думали и вспомнили, что ты сюда приехал из Ливии. Так ведь было, не правда ли? Тогда мы можем записать в рабочий договор, что наняли тебя в Ливии. Если ты не против?"
"Но ведь меня совсем не нанимали на работу в Ливии…"
"Не парься, это абсолютная формальность. У тебя сразу появится новый статус. Подписывайся здесь, и сразу будешь в двухкомнатной квартире. Смелей, Олег".
… Чуть позднее, празднуя новоселье в уютной квартире на Терезиенштрассе, я перешел в категорию "мулатов", вооружившись кредитом в 2000 марок, чтобы соответствующим образом обставить новое жилье. Урсула помогала мне. В этой квартире я провел около полутора лет. Незадолго до знаменательных событий в Чехословакии мне предложили квартиру в новостройке на Электраштрассе, 13. Это уже была по-настоящему квартира люкс! Уютная, светлая и современно обставленная.
Приблизительно в это же время наше радиостанция поменяла свое адрес, перебравшись в новое здание на Арабеллаштрассе. Первоначально здесь предполагался гражданский госпиталь, но городские власти не смогли оплатить здание. Так что американцы приобрели эту недвижимость, объединив под одной крышей "Радио Свобода" и "Радио Свободная Европа". В руководстве нашего радио также произошли значительные перемены. Бахраха отправили в Париж, назначив директором филиала радио во Франции, а Перуанский перенял его ставку в Мюнхене. Занятно, что это перемещение только усилило прежде существовавшую конкуренцию между нашим отделом, отвечавшим за новости и комментарии в первый получас передачи, и русской редакцией, составлявшей передачи по культуре, науке, истории и спорту для второго получаса. Конкуренты считали нас журналистами второго класса, "бедными репортерами", в то время как себя оценивали высококлассными профессионалами.
В это время директор русской редакции Витольд Ризер обратил на меня внимание и решил переманить к себе. Сначала он предложил руководству РС отправить меня вместе с опытным корреспондентом Александром Михельсоном в Лондон, Париж и Цюрих, чтобы мы подготовили там передачи о типичных европейцах.
"Туманову, наконец, следует увидеть мир", - настаивал Ризер. - Кроме Германии, он ничего не знает". Этой логике нечего было противопоставить. Почувствовав себе конкурента, Перуанский, тем не менее, скрипя зубами, подписал мою двухнедельную командировку.
Мне поручили в этой служебной командировке в первую очередь собирать опыт. Полагалось везде таскать за Михельсоном его тяжелый магнитофон, помогать брать интервью и практиковаться в журналистике. Что я самоотверженно выполнял. Я был под впечатлением от достопримечательностей Лондона, бульваров Парижа и с умилением созерцал горный ландшафт Швейцарии. Это была великолепная поездка. Несмотря на то, что Перуанский ревновал меня и за мою работу в русской редакции после моего возвращения считал меня предателем.
Поворотным моментом в моей карьере на "Радио Свобода" стали знаменательные события 1968 года в Чехословакии. Советские танки подавляли стремление чехов и словаков к свободе, в то время как благодаря этим событиям я поднялся на уровень ведущего журналиста на "Радио Свобода". В этом был некоторый парадокс.
До этого я работал диктором, изредка составлял небольшие комментарии. Точнее, "прислуживал" другим сотрудникам. Безусловно, два года на радио не прошли бесполезно, так как я мог наблюдать за работой опытных журналистов, проводить анализ и делать собственные выводы. Внутренне я уже созрел, чтобы перейти из категории практикантов в категорию профессионалов. Необходим был только повод, сигнал, вызов …
В ночь с 20 на 21 августа 1968 года в моей квартире громко зазвонил телефон и вырвал меня из глубокого сна.