Толстяк подарил мне несколько газет, предложив оставаться с ним на связи, и проводил к выходу. Как я узнал позже, это был руководитель НТС по фамилии Артемов. У нас в ближайшее время сложились приятельские отношения, и Артемов предложил мне место корректора в его издательстве. Он познакомил меня со сверстниками, которые оказались детьми функционеров НТС. И с ними мы основали своего рода русский юношеский клуб у нас дома.
Я выделил "у нас дома", потому что скоро уже жил под одной крышей с Володей Крысановым, о котором рассказал Артемов. Володя был из Сибири, невысок ростом и рыжеволос. Так же, как мой брат, он окончил факультет геологии МГУ и из ненависти к советской власти пообещал себе убежать на Запад, чего бы это ему ни стоило. Он перешел советско-финскую границу, автостопом добрался до Швеции и сдался официальным властям, которые передали его американской разведке. Алекс также отвечал за него. Занятно, что Алекс представился мне Лэйном, а Володе - Линкольном. После того, как его проверили, Володя ждал въездную визу в США, где собирался заняться частным предпринимательством. Алекс одобрял наше знакомство и в марте 1966 года поселил вместе в четырехкомнатной квартире американского военного гарнизона на севере Франкфурта.
Приблизительно в это время он вручил мне личное удостоверение, позволявшее официально находиться в ФРГ. Это был "Паспорт иностранца" - первый легитимный документ беженца, обрадовавший меня и значащий, что проверка шла удовлетворительно и завершалась.
"Позднее предложим тебе документ лучше этого", - обещал Алекс и сдержал слово.
Как-то весной он сообщил, что завтра меня посетят гости из Мюнхена, и посоветовал произвести на них хорошее впечатление. Это была моя первая встреча с представителями "Радио Свобода", господами Перри и Нейманисом из Отдела опроса общественного мнения. Они привезли с собой записи радиопередач и распечатанный текст.
"Хотелось бы знать ваше мнение по этому поводу", - заявил Джордж Перри. - Послушайте записи, почитайте тексты и оцените передачи на этой анкете, - он передал мне страницу, полную вопросов. - Вы недавно из Советского Союза, поэтому мы можем расценивать вас как типичного молодого слушателя. За эту работу вы получите гонорар".
Но важнее этих двухсот марок, полученных как гонорар за подготовленный отчет, была новая дружба с Володей Крысановым, который находился тут дольше меня и уже освоился. Он посоветовал мне, утвердив в моем собственном мнении:
"Работа на Радио Либерти заманчивей, чем ставка корректора в издательстве НТС".
"Да, такой вариант мог бы меня заинтересовать", - необдуманно выпалил я, тут же прикусив язык, заметив задумчивое лицо Володи.
В то время я повстречал других бывших земляков. Однажды нас с Володей на плов пригласил азербайджанец по имени Тофик, моряк рыболовного флота. Год назад он убежал в Гамбурге с корабля и страдал с того времени манией преследования. Везде он видел спецагентов - местных и советских. В квартире, которую ему предоставили американцы, он постоянно касался пальцем рта, приговаривая при этом: "Тише, нас здесь слушают". Он утверждал, что вся его квартира усеяна подслушивающими устройствами и скрытыми камерами.
"Все стены проверил на жучки, - жаловался нам расстроенный Тофик. - Так ничего и не обнаружил, но я точно знаю, ОНИ меня даже в туалете подслушивают".
"Он чудак", - посчитал Алекс, узнав о моем новом знакомстве, и запретил с ним дальнейшие связи.
Позже я познакомился с Виктором Виктором Шишилякиным - солдатом, который дезертировал три года назад из группы советских войск в Германии. Он круглый год ходил в кожаных перчатках, костюме и галстуке, считая себя исключительно элегантным. Но сейчас бывший крестьянин из сибирского колхоза сердечно стремился домой в свою бывшую жизнь, безнадежно обивая пороги всех советских миссий, умоляя о возвращении. Он сам рассказал нам, как посетил советскую военную миссию в Западном Берлине и встал на колени перед генералом: "Я признаюсь в том, что совершил ошибку и хочу домой". Генерал холодно отвадил его: "Так ты тот самый лживый предатель Шишилякин. Домой захотелось? Нет, сволочь! Родину тебе надо еще заслужить. На четвереньках приползешь из Берлина в Брест".
"Я бы так и сделал", - плаксиво признался раскаявшийся Шишилякин, вытирая слезы с лица кожаными перчатками.
Странным образом, всезнающий Алекс не был против моего знакомства с Виктором.
Начиная с апреля меня практически не проверяли. Со мной только редко встречались. Вокруг меня не появлялись новые лица, и я ощущал, что следствие близится к концу. Некоторое разнообразие в нашу монотонную жизнь внесло знакомство через НТС с новоприбывшим в свою "страну происхождения" немцем из Советского Союза, Йоханом Ваймаром. Во время Второй мировой войны его семью эвакуировали из Поволжья в Воркуту, где кроме трех летних месяцев, когда погода переменчива, девять месяцев в году царит зима. До своего отъезда в Германию Йохан провел там всю свою жизнь. Мы быстро подружились, и я стал скоро называть его русским именем Иван или Ваня, как его звали в Воркуте на шахте, где он работал.
Это было даже немного удивительно: немец Ваня каждый день вспоминал свои оставшихся в тундре друзей. Здесь, в Германии, ему безвозмездно предоставили однокомнатную квартиру. На выделенные подъемные деньги он купил себе автомобиль, хорошую мебель и мог жить, ни о чем не беспокоясь. В России он о таком даже не мечтал. Воркута - это царство вечного льда, регион, где на каждого гражданского человека приходится двое заключенных и трое ссыльных - местность несбыточных грез и бесконечных слез… Как было понять человека, мечтающего о заснеженной, замерзшей и окольцованной колючей проволокой Воркуте на фоне цветущей природы Гессена?
В своей уютной и комфортабельной квартире, пропустив сто грамм и заев соленым огурчиком, советский Йохан, или Ваня, горько жаловался на свою судьбу:
"Не с кем здесь поговорить. Все заняты, о деньгах думают. А где душа остается? Нет, не выдержу я этого. У нас в Воркуте было лучше".
Ваня особенно скучал 9 мая, в День Победы над фашистской Германией. В шахтерском общежитии, где он жил в СССР, уже за несколько дней до праздника собирали деньги на водку и закуску. Собрав рублей пятьдесят, кто-то из инициаторов спрашивал: "А с Вани сколько возьмем?" "Ничего не возьмем, - отвечали присутствующие. - Он же немец. Для него это день траура. Пускай пьет за наш счет".
Наконец, в конце апреля, Алекс объявил, что на следующий день меня ждет тяжкое испытание. Он посоветовал выспаться и не пить ничего алкогольного. Мне вспомнились советы Сергея относительно проверки на детекторе лжи. Что ж, за мной очередь?
"К счастью", ночью у меня сильно разболелись зубы. Поэтому наутро я выпил две таблетки анальгина, запив их стаканом водки. У меня была почти реальная отговорка, поскольку лицо и щека сильно опухли. А водка, как известно, в такие моменты лучшее лекарство. В крайнем случае я мог симулировать сильную боль.
Алекс проводил меня на спецобъект военной разведки и передал в руки двух мужчин. У одного вместо ноги был протез. Но на руке красовался крупный перстень с рубином, означавший принадлежность к специальным войскам армии США. Второй мужчина, в очках, был одет в белый халат и чем-то походил на врача. Господа проводили меня в небольшую комнату с зеркальной стеной и попросили занять место в кресле у стола. Они закрепили на моей груди, запястьях и голове электроды, протянутые к чемоданчику на столе, размером с портфель. Человек с протезом быстро исчез в соседней комнате, вероятно для того, чтобы незаметно наблюдать меня с другой стороны "зеркала". Его коллега встал сзади и задал мне несколько контрольных вопросов личного характера, объяснив:
"Сейчас займемся небольшим тестом. Вам не следует волноваться, потому что это абсолютно безопасно. Я задам вам некоторые вопросы, на которые вы быстро, не задумываясь, ответите "да" или "нет". Отвечайте, пожалуйста, не задумываясь. И сидите спокойно, не двигаясь".
Он настроил устройство на столе, и пишущее устройство задвигалось, передвигая при этом бумагу. Я смотрел на зеркало и не замечал у себя на лице ни малейшего признака страха.
"Вас зовут Олег Александрович Туманов?" - "Да".
"Вы родились 12 ноября 1944 года?" - "Да". "В 1964 году вы прошли учебную подготовку в КГБ?" - "Нет". "Вы были членом коммунистической партии?" - "Нет". "Вы знали человека по имени Малофеев?" - "Да". "Вы гомосексуалист?" - "Нет". "Вы нам врете?" - "Нет". "Малофеев ваш родственник?" - "Да". "Он завербовал вас на работу в КГБ?" - "Нет". "Вы дезертировали с корабля, потому что мечтали о жизни на Западе?" - "Да". "Вы любите вашу родину?" - "Да". "Вы согласились выполнить задание КГБ, потому что любите свою родину?" - "Нет". "Считаете себя честным человеком?" - "Да". "Ваши ведущие офицеры КГБ считают вас перспективным агентом?" - "Нет". "Девушку, с которой вы встречались до призыва на службу, зовут Таня?" - "Да". "Вашим родителям было неизвестно о вашем решении бежать на Запад?" - "Да".
"Приходится ли вам иногда прибегать к вынужденной лжи?" - "Да".
Я сидел будто на электрическом стуле. Руки приклеились к рукояткам кресла. С тела свисали подключенные электроды. Аппарат безучастно писал мой приговор или оправдание. Все могло закончится очень плохо. Одна или две ошибки, и все кончено. Возникнут подозрения, начнется дополнительный допрос, пропадет доверие и тогда позади у бывшего моряка - карьера разведчика. До меня детектор лжи поверг и разоблачил других людей. В 1964 году этот хитрый аппарат надолго разрушил жизнь перебежавшего сотрудника КГБ Юрия Носенко, который предложил американцам свои услуги.
Юрий Носенко, сотрудник американского отдела 2-го Главка государственной разведки (контрразведки), находился в служебной поездке в Женеве. Он отправил оттуда оговоренную телеграмму о намерении бежать. На основании этого несколько дней спустя его перебросили из Швейцарии в Германию и разместили в служебной квартире во Франкфурте (быть может, там, где сегодня находился я). Вскоре его проверили на детекторе лжи. До этого Носенко в течение двух лет работал с ЦРУ и предоставил Лэнгли большое количество неоценимых услуг. Но перебежавший к американцам незадолго до него сотрудник КГБ Голицын, к несчастью Носенко, принес сведения о скором перебежчике Москвы - "подсадной утке", являющейся агентом Лубянки. Непонятно, какие основания существовали у Голицына для таких утверждений. Возможно, он придумывал эти оперативные данные, будучи движим намерением набить себе цену. Но судьба Носенко явилась наглядным примером маниакального недоверия и панического страха американской разведки стать прибежищем советских агентов.
Притом, что Носенко не сделал ничего, вызывающего к себе подозрение, так как он был уверен в своей ценности для ЦРУ и считал следственные меры простой формальностью, он отнесся невнимательно к рутинной проверке на детекторе лжи. Череда ответов на обыденные вопросы крыла в себе противоречия. Один раз он назвал себя подполковником. В другой раз - капитаном. Несмотря на то, что в Москве он работал против американцев, он не смог сказать, на каком этаже американского посольства находилась резидентура. Не смог описать столовую в главном здании КГБ на Дзержинской площади. Озабоченные агенты контрразведки ЦРУ чуть ли не пять лет подвергали Носенко все новым проверкам, изолируя его на долгие месяцы в одиночной камере. Там бытовала навязчивая идея, что Носенко специально направлен Москвой, во-первых, чтобы отвлечь подозрения от Ли Харви Освальда, которому вменяли подозрительные связи с КГБ. И, во-вторых, прикрыть "засланного казачка" Лубянки, активно работавшего в недрах американской разведки.
Только после третьего дознания на детекторе лжи инквизиторы оставили Носенко в покое, добившись в 1968 году положительных результатов. Несмотря на то, что контрразведка по-прежнему считала Носенко фальшивым информатором, в последующие годы он свободно передвигался. Но наблюдение за ним прекратилось значительно позже.
Мне тогда еще было неизвестно о мучительной эпопее этого предателя. Но я находился практически в таком же положении, как он.
… Во время тестирования на детекторе лжи иногда повторяют однородные вопросы. При этом создается впечатление, будто вопрос уже задавали. Но после этого меняют одно другое слово таким образом, что значение становится противоположным. На обдумывание не остается времени. Вопросы задают один за другим. Мои наивные попытки отвечать не "да" и "нет", выигрывая время на обдумывание, резко пресекались.
"Вы служили на эсминце "Справедливый?" - "Да".
"Ваш отец Александр Васильевич?" - "Да". "В Москве встречались на конспиративной квартире с ведущим офицером?" - "Нет". "Предпочитаете блондинок?" - "Нет". "Руки часто потеют?" - "Нет". "В детстве вас хотели исключить из школы за плохое поведение?" - "Да". "Боитесь пауков?" - "Нет". "Считаете офицеров КГБ важными персонами?" - "Нет". "Избегаете порочных сексуальных связей?" - "Да". "Готовы нести тяжелое наказание за ложь?" - "Да".
Эта пытка продолжалась примерно час. Потом за моей спиной внезапно появился мужчина в роговых очках, отключил детектор и снял с меня электроды. Почти тут же появились Алекс и "одноногий" с рубиновым перстнем. Все трое склонились над диаграммами, совершенно игнорируя меня. Что-то их не устраивало, потому что лица их были обеспокоенными, будто у хирургов, которые провели операцию, но еще неуверенных в состоянии пациента.
Алекс завернул диаграммы в трубку и спрятал у себя в портфеле. "Поехали, пообедаем", - коротко бросил он в мою сторону. В машине я наивно задал ему вопрос, чего он хочет тем самым достичь.
"Это был очень важный этап твоего дознания, - при этом лицо Алекса не засветилось. - В принципе этот аппарат невозможно обмануть, его не подкупить. Как видно, он не совсем тобой доволен. Некоторые вопросы вызвали противоречия, - продолжал он. - Поэтому мы должны повторить все по второму разу. Это связано с большим объемом работы".
На следующий день все началось заново. Появился "высокий зверь" Сэм, потом присоединился "летчик" Борис. Алекс принялся почти с болезненной точностью заносить мои ответы в анкету, докапываясь до всех мелочей моей жизни. Если какие-то детали не совпадали с моими предыдущими ответами, Алекс останавливался и старался предотвратить ненамеренную ложь. Но я был уверен, что мы топчемся в темноте. До сих пор я не дал ни малейшего повода сомневаться во мне. Поэтому мне пришлось запастись терпением.
Знойным весенним днем 1966 года Алекс сообщил, что меня приглашают в гости в Мюнхен на "Радио Свобода". Тогда я догадался, что дознание закончилось. В то время радиостанция еще полностью подчинялась американской разведке и являясь практически одним из их подчиненных отделов. Ненадежным клиентам туда не было доступа. Это предложение в гости я мог расценить как жест доброй воли.
В сопровождении Джорджа Перри я отправился в Мюнхен и снял себе номер в скромном пансионе на Леопольдштрассе. Радиостанция в то время размещалась в здании склада аэропорта на Лилентальштрассе. Меня проводили по узким прокуренным коридорам и представили сотрудникам как известную личность: "Это Олег Туманов, он только прибыл из Советского Союза".
Гости из Советского Союза считались еще редкостью. Туристы и служебные лица из СССР сторонились корреспондентов радиостанции как прокаженных. Новых эмигрантов практически не было. Поэтому сотрудники радиостанции с интересом ожидали, как бы однажды встретиться и поговорить с тем, кто слышал их голос "оттуда".
Перед ужином мой будущий непосредственный начальник, Александр Бахрах, как бы невзначай задал вопрос:
"А что думаете по поводу антисемитизма в Советском Союзе?"
Такие вопросы в то время еще озадачивали меня. У меня пока не было достаточно жизненного опыта и соответствующих горизонтов. Что я знал, кроме школы, КБ и службы? А в школе у нас на самом деле не было антисемитов. Я помнил Леню, Женю, Вову и Леру. И между всеми не было никакой разницы. В КГБ я тоже ничего подобного не заметил. А на флоте не столкнулся ни с одним евреем. Возможно, их призывали в другие войсковые части.
"Нет у нас никакого антисемитизма", - с искренней уверенностью ответил я Бахраху.
Вероятно, он посчитал меня наивным или неоткровенным человеком.
В целом мне показалось, что я оставил хорошее впечатление на "Радио Свобода". Вскоре после этого меня официально пригласили на работу на радиостанции, что, безусловно, было необычайным везением. Но до этого произошло несколько инцидентов, о которых следует упомянуть.
Володе Крысанову наконец назначили собеседование на получение визы в американском консульстве. Он чувствовал себя уже на полпути в Америку - страну неограниченных возможностей, где он собирался основать собственную фирму. В наилучшем расположении духа и сопровождении Алекса он явился на прием к консулу и во время разговора попытался развеселить того шутками о евреях. Он усыпал его анекдотами о смешных и обиженных евреях. Для Володи это был значительный день в его жизни, и он хотел, чтобы все радовались вместе с ним. Но, заметив, как слушая его, консул краснеет, он принял это за выражение удовольствия и никак не понимал, почему Алекс наступает ему под столом на ногу.
Оказалось, что консул еврей и сионист, и как Володя позже узнал, своими шутками он чуть не довел того до инфаркта. Дело Крысанова, естественно, было "заморожено" и он мог мысленно распрощаться с путешествием в Калифорнию. Моему свирепствующему, но никак не потерявшему надежду другу позже сообщили, что "Соединенные Штаты никоим образом не являются для него альтернативой Швеции", где американцы его подобрали. Кстати, в Швеции Володя добился того, о чем мечтал. Создал собственную фирму и разбогател.
Мы с Ваней Ваймаром провожали Володю в аэропорт, а потом пожелали ему всего хорошего и вернулись ко мне домой, чтобы вдвоем обмыть будущую жизнь нашего друга. Внезапно Ваню охватило тоскливое настроение, и он попросил моего разрешения позвонить домой в Воркуту.
"А это вообще возможно?", - спросил я с удивлением. При этом я совсем забыл, что мы находимся в квартире американской разведки.
"Хотя бы попробуем", - настаивал Ваня. - Позвоним оператору и закажем Воркуту в Советском Союзе".
В это трудно поверить, но через два часа Ваня слезно разговаривал с дежурной шахтерского общежития, в котором раньше жил. У меня в памяти остался этот маловажный эпизод только по той причине, что через месяц, когда я там уже жил, мне пришлось вернуться самолетом из Мюнхена, чтобы пройти дополнительный тест на детекторе лжи. Алекс был в ярости: "Как ты посмел звонить с конспиративной американской квартиры в Советский Союз? Такого до тебя никто себе не позволял!" К счастью, американцы пришли к заключению, что все произошло из-за того, что мы были немного под градусом. Кроме того, я сам по телефону не говорил. Так что для меня обошлось без неприятных последствий.
Уже в начале мая 1966 года Алекс вручил мне официальное письмо "Радио Либерти" (РЛ), подписанное начальником Отдела кадров Джином Лекашем, что в случае профессионального соответствия мне могут предложить постоянную работу. Сначала предстояло пройти испытательный срок.
"Тебе повезло, - сообщил мне Алекс. - Только немногим эмигрантам 22 лет делают подобное предложение. Это совсем иначе, чем устроиться рабочим или в типографию НТС. Это уважаемая и хорошо оплачиваемая работа. Что думаешь на этот счет?".