Жизнь Муры с Горьким – но не их отношения – постепенно близилась к завершению. В 1928 г. Сталин, который силой проложил себе дорогу к вершине власти в Советской России после смерти Ленина, начал предпринимать попытки уговорить Горького вернуться на родину. Если он не хочет возвращаться, чтобы жить там, то пусть, по крайней мере, приедет с визитом. Мура пыталась отговорить его; она сказала ему, что ей не интересно возвращаться, и ему придется ехать одному.
Деньги стали все возрастающей проблемой для Горького. Сталин пообещал, что в России он получит собственность, машины и роскошный образ жизни. Изо всех уголков Советского Союза его бомбардировали письмами – почитатели Горького были расстроены отсутствием своего знаменитого писателя. Письма, которые должны были воззвать к тщеславию Горького, по времени совпадали с его шестидесятым днем рождения и были организованы по просьбе Сталина Генрихом Ягодой – начальником Государственного политического управления (ГПУ), которое сменило ЧК.
И хотя сама Мура высказывалась против поездки в Россию, теперь она присоединилась к пропагандистской кампании. В Берлине она встречалась с влиятельными в литературном и эмигрантском сообществах фигурами, возмещая ущерб, который он нанес своим отношением к "климам самгиным". Письма приходили ото всех титанов литературного мира – Теодора Драйзера, Джона Голсуорси, Джорджа Бернарда Шоу, Томаса Манна, Ромена Роллана, Джорджа Дюамеля, Г. Д. Уэллса и других, – и все они восхваляли его, называли "гением мировой литературы" и "мощной жизненной силой в новой России", умалчивая о зверствах советского режима и том факте, что Горький стал их апологетом. В день рождения 25 марта 1928 г. в "Нью-Йорк таймс" был опубликован хвалебный отзыв о нем, под которым стояли пятьдесят подписей.
Горькому были лестны такое внимание и низкопоклонство. Ему понравилось то, что он услышал о многих последних сталинских проектах, в том числе идея сельскохозяйственной коллективизации, в которой он увидел ответ на превращение "полудикого, тупого, грубого народа русских деревень" в "сельскохозяйственный пролетариат".
Но больше всего Максим Горький – Алексей Максимович Пешков – тосковал по родине. В мае 1928 г. после семилетнего отсутствия в сопровождении своего сына Максима он совершил свой первый визит в Россию.
Во время этого первого летнего пребывания на родине он впервые встретился со Сталиным и Ягодой. Был устроен тщательно продуманный маскарад, когда Горького и Макса попросили надеть парики и изменить внешность, чтобы прогуляться по Москве. Горький не знал, что большинство из тех, с кем он общался в тот день, были частью тщательно продуманной мистификации, которая завершилась специально приготовленным обедом на вокзале – якобы это был обычный обед, но он ничуть не был похож на обычную еду, которую мог съесть простой гражданин.
Горький был готов обманываться; он хотел верить, что Советский Союз – хорошее место для жизни. Время, когда он осуждал большевиков, давно прошло. В ответ Сталин отдал должное его популярности и способности объединить и умиротворить простых людей. Так началось ухаживание, которое в конечном итоге вернет Горького из изгнания на Родину навсегда.
Возобновление отношений Горького с Советской Россией совпало с концом его интимных отношений с Мурой. Но она продолжала заниматься его делами – правами на переводы, экранизациями и изданием его произведений, а также делала все это и для других писателей.
В то же время она поощряла внимание к себе со стороны Г. Д. Уэллса.
Уэллс постепенно рвал свои связи с женщинами, которые были в его жизни. Ребекка Уэст была в прошлом, а его жена Джейн болела. Он находился в своем доме на Французской Ривьере неподалеку от Грасса вместе со своей любовницей Одеттой Кеун, когда Джип прислал ему весть о том, что у Джейн рак. Уэллс вернулся домой и оставался рядом с ней до самой ее смерти в сентябре. Теперь, когда он стал свободен, Одетта не видела причин, по которым Уэллс не мог бы на ней жениться. Но из-за ее непостоянного характера, требований, которые она ему выдвигала, и ожесточенных ссор, которыми были отмечены их отношения, он не торопился заключать второй брак. Она часто вскрывала почту Уэллса и была потрясена, когда обнаружила, что он переписывается с Мурой. Уэллс понимал, что ему следует полностью порвать с Одеттой, но не мог набраться храбрости или собрать волю в кулак.
Мотивы, которые толкали Муру к поддержанию отношений с Уэллсом, были сложными. Он был влиятельным человеком, и, как литературно образованная женщина, она не могла не восхищаться им, а будучи романтичной личностью, чувствовала к нему влечение, но маловероятно, чтобы по-настоящему любила его. В отличие от Горького и Локарта Уэллс очень сдержанно оценивал ее интеллект или таланты. Он считал ее привлекательной и рассудительной, но полагал, что она мыслит "как русская: слишком много, бессвязно и с тем оттенком философской претенциозности русского разговора, который не имеет конкретного начала и приходит к неизбежному выводу". Она была "образованным человеком, который думает как литературный критик, а не руководствуется наукой". Он сравнивал не в пользу Муры ее ум с умом своей жены и дочери, "в основе образования которых лежала наука и которые мыслили английскими категориями". Уэллс верил в рационализм даже в приложении к политике. Некоторые из его более молодых современников, таких как Джордж Оруэлл, считали это роковым недостатком, который мешал ему увидеть человеческий характер.
Вероятно, Уэллс высказал свое мнение по этому поводу Муре, так как в переписке с ним после суматохи вокруг поездки Горького в Россию она написала умиротворяюще, что пытается "поменять свои азиатские привычки на западные". Мура всегда с благодушием воспринимала, когда он критиковал стиль ее прозы или ее английский язык ("Я действительно сказала "уведомление"? Какой стыд!"). В более поздние годы жизни его педантизм заставлял ее стискивать зубы, но пока лишь забавлял ее.
В июле Мура вернулась в Каллиярв. Там по прошествии четырех лет она написала тому единственному мужчине, который ценил ее ум и таланты выше прочих, никогда не упрекал ее за "азиатские привычки" и не относился к ней ревниво как к своей собственности.
"Дорогой Малыш, – написала она, – как у тебя дела?" С мрачным юмором Мура вспомнила о нарушении клятвы, которую дала четырьмя годами ранее. "Русская пословица права, когда говорит, что горбатого могила исправит". Она спросила, не сможет ли он приехать в Париж или Берлин в ближайшее время и не хочет ли с ней встретиться. Она очень хотела узнать, что случилось со "знаменитой книгой", которую он планировал написать, и как продвигаются дела с его воспоминаниями.
Локарт ответил, и она, увидев написанное его рукой свое имя, в своем ответе призналась: "Десять лет словно унеслись прочь и превратили меня в счастливую молодую глупышку, которая когда-то разрывала конверты твоих писем дрожащими пальцами". 28 июля Мура написала еще раз, напоминая ему, что прошло уже десять лет с того дня, когда "я пешком вышла из Нарвы, чтобы присоединиться к тебе в Москве".
Пока Мура продолжала льстить и очаровывать Г. Д. Уэллса, она вернулась к привычке, которая возникла у нее в начале романа с Локартом десять лет назад, – передавать ему информацию. Горький вернулся в Сорренто после поездки в Россию, и до Локарта, который зарабатывал себе на кусок хлеба, ведя колонку сплетен для лондонской ежедневной газеты Evening Standard, дошел слух, что он "поссорился с большевиками". Мура опровергла это и написала ему о слабом здоровье Горького и необходимости работать над написанием оставшихся частей его эпического романа. "Пожалуйста, не используй мое имя, когда будешь писать об этом", – предупредила она.
В будущем Мура окажется очень полезной в качестве источника сплетен об известных и высокопоставленных людях. Все было не так, как в годы их молодости. Поставлять разведывательную информацию влиятельному дипломату, вовлеченному в серьезные политические события, было не то же самое, что передавать сплетни газетному обозревателю, к тому же довольно непритязательному.
Имея связи с Локартом и Уэллсом, Мура старалась получить разрешение на въезд в одну-единственную страну, в которую она больше всего хотела попасть, – Англию.
13 июня 1928 г. Мура подала документы на визу. Она объяснила, что хочет сопровождать свою приемную дочь Киру, которой исполнилось восемнадцать лет и которая получила место в лондонском колледже Питмана для обучения делопроизводству. Одним из ее рекомендателей снова был ее давний друг из SIS Эрнст Бойс (который, по более поздним слухам, оказался советским двойным агентом). После обмена несколькими письмами между различными правительственными департаментами и полицией ее заявление снова было отклонено на том основании, что она неблагонадежный человек.
Горький, который постоянно думал о возвращении в Россию, спросил, не намерена ли Мура поехать с ним. Она отказалась. Если она будет жить в России, то не сможет видеться с детьми. "И эта мысль, то есть расставание с тобой, – очень и очень мучительна, радость моя, поверь мне!" – писала она.
В августе 1928 г. она отправила Павла в берлинскую школу. Этот опыт оказался неудачным, так как в марте следующего года один его преподаватель привел пятнадцатилетнего подростка в гостиницу, где пытался выведать его политические взгляды и назвал Муру революционеркой. Павел встал на защиту матери и ударил преподавателя. Оба были выгнаны из школы. Павел убежал и исчез на несколько дней: он жил в гостинице и, чтобы заплатить за проживание, мыл посуду. Мура перевела его в другую немецкую школу, где он оставался до тех пор, пока не был призван на военную службу в Эстонии.
К 1929 г. Мура большую часть времени жила в Берлине в неряшливой маленькой квартирке на Кобургерштрассе – переулке в районе Шёнеберг. Она проводила время, общаясь и развивая свой издательский и переводческий бизнес. Обладая доверенностью на права издания книг Горького за рубежом, она могла свободно вести переговоры об их переводе. Мура выступала в роли его литературного агента и лично работала над переводом многих книг. Она также начала организовывать иностранные публикации книг неизвестных русских писателей.
В 1929 г. наконец реализовалась возможность, которую она ждала и ради которой работала.
Весной Г. Д. Уэллс приехал в Германию. Он читал в Берлине лекцию, которую озаглавил "Здравый смысл всемирного мира". Когда он собирался продолжить, ему вручили письмо от Муры. Она видела рекламу этой лекции и ухватилась за возможность встретиться с ним. После лекции, когда слушатели разошлись, она предстала перед ним, "высокая, со спокойным взглядом, бедно одетая и полная достоинства, и при виде ее мое сердце потянулось к ней".
Она постарела и прибавила в весе, но это не имело никакого значения. Уэллс попался. На следующий день они обедали вместе с Гарольдом Николсоном. После Николсон рассказал своей жене Вите Сэквилл-Уэст, что Уэллс флиртовал с Мурой почти весь вечер. Они закончили вечер "в ее убогой квартирке", как вспоминал Уэллс. "Начиная с момента нашей встречи мы были любовниками, как будто и не расставались". Мура получила шанс, которого так ждала.
Почти сразу же после отъезда Уэллса из Берлина приехал Локарт. Она сообщила ему все новости о предполагаемом возвращении Горького в Россию и призналась, что намеревается покинуть его, пока он в отъезде.
Они провели неделю вместе, и эта встреча снова разожгла в Муре пламя. Любовь, которую она пыталась привести к достойному финалу в Хинтербрюле, снова овладевала ею. Она хотела вернуть его себе, помочь ему выбраться из унизительной и неинтеллектуальной литературной дыры, в которой находился. Больше всего она хотела вернуть его себе навсегда. Постигая еще раз художественную истину, она чувствовала, что Европа находится на грани другого большого пожара и у них есть совместные обязательства, уходящие корнями в их прошлое. "Почему бы тебе не уступить мне? – писала она ему. – Почему даже не "пожертвовать" собой? В конце концов, так иногда делают, а я хочу тебя – и так сильно".
Она так и не сможет отказаться от него – только могила смогла исправить горбатого.
Летом 1929 г. исполнилось одно из ее самых заветных желаний. В июне Эрнст Бойс (который ушел со службы SIS в отставку в 1928 г.) прислал в Отдел паспортного контроля письмо, в котором обещал "лично гарантировать, что нет никаких политических причин, по которым баронессе Будберг нельзя было бы посетить Англию". Наконец после десяти лет предпринимаемых попыток ей выдали визу, чтобы въехать в страну, которая была почти ее духовной родиной.
Глава 19. Не настолько глупа. 1929–1933 гг.
Среда 18 сентября 1929 г., Дувр, Англия
Первое, что увидела Мура в Англии, была внутренняя гавань под меловыми скалами, у причалов которой теснились буксиры и пароходы, курсирующие через Ла-Манш. Корабль из Кале с крутым носом, из трубы которого валил дым, пристроился рядом с доком.
Маленькая девочка, которой теперь было тридцать семь лет и которая знала английский язык с колыбели, чьи ближайшие друзья были англичане и которая рисковала своей жизнью ради интересов англичан, наконец взглянула на страну, к которой ехала более десяти лет.
У нее не было много времени, чтобы вникать. Виза, которую ей неохотно дали, была действительна только одну неделю, а ей нужно было сделать дела и повидаться с людьми.
Ее главной целью было увидеться с Г.Д., и, устроив Киру в Лондоне (Лондоне!), она отправилась в Эссекс, где у Г. Д. Уэллса был загородный дом. Истон-Глиб был симпатичным, скромным домом в викторианском стиле в поместье Истон-Лодж. Г.Д. снимал его у графини Уорикской Дейзи Гревиль с 1910 г. Это было его убежище, и многие книги Уэллса были написаны именно здесь, среди прочих "Мистер Бритлинг пьет чашу до дна" – его роман о человеческой храбрости во время войны: прототипом места действия была деревня Истон. Книга "Мистер Бритлинг" была популярна в большевистской России и была одной из двух книг, которые Яков Петерс дал Локарту, когда тот находился в заключении на Лубянке (другая книга была "Государство и революция" Ленина).
Г.Д. и Мура провели вместе неделю. Мура должна была увидеть сады, которые ему так нравились и почтовые открытки с изображениями которых он посылал ей. А затем они поехали в Лондон, где у Уэллса была квартира по адресу: 614, отель "Сент-Эрминз" на Кэкстон-стрит, Вестминстер.
Они культурно и благопристойно проводили время – или, по крайней мере, Мура пыталась поддерживать такое положение вещей. Ей приходилось приспосабливаться к точке зрения Г.Д. на нее, и она была склонна его недооценивать. Привыкшей к восхищению умных мужчин, которые обращались с ней как с равной им по интеллекту – или по меньшей мере как с одаренной протеже, – было нелегко приспосабливаться к мужчине, который ценил ее ум, но, похоже, хотел относиться к ней в игриво-романтической манере. Как ей следовало отвечать на это?
Мура выбрала легкомыслие, заряженное колкостью, чтобы провоцировать его ревность. После короткой поездки в Англию она вернулась на континент. Остановившись в гостинице "Морис" в Париже, она написала короткую записку Г.Д., намекнув, что ждет встречи с "неверным поклонником" (очевидно, Локартом). Еще больше удовольствия, писала она, доставляет мысль о том, что можно "написать тебе, чтобы сообщить, насколько очаровательным и восхитительным ты сделал мой визит в Лондон, милый". Она с легким сердцем принижала себя: "Я очень благодарный человечек… и никогда не забуду это".