Это был ошибочный подход. Муру поразил его ответ, в котором он посетовал на краткость и тон ее записки: у него сложилось впечатление, что, развлекшись, она теперь "пойдет своим путем". Встревожившись, она написала ему более длинное письмо по возвращении в Берлин. Отрицала, что хотела порвать с ним. Наоборот, утверждала она, "я хочу – и это так по-женски, даже если и "нерационально" – почувствовать, что я принадлежу тебе". Еще с петроградских времен он очень много значил для нее, и ее "глупое письмо из Парижа" было написано, чтобы "ты не почувствовал мою душевную боль". Одно качество Уэллс почувствовал в ней – ее силу, и она играла на этом. "Да, я сильная, надеюсь, достаточно сильная, чтобы не быть глупой". Но она убеждала его: "Не будь слишком сильным, мой милый Г.Д., будь немножко "слабым"… если это означает думать обо мне больше, чем следует".
Если "обработка" Уэллса стоила Муре немного ущемленной гордости, то она не показывала этого. Она узнала, как важно подыгрывать мужскому тщеславию, в тюрьме ЧК, когда ее объектом был Яков Петерс, и ее "тренировка ума" оттачивалась годами общения с сотрудниками тайной полиции, шпионами, комиссарами и дипломатами. Один англичанин, каким бы он ни был известным, не должен был оказаться слишком серьезным вызовом для женщины с таким талантом.
Но вполне могла иметь место и скрытая мотивация: Мура не просто "обрабатывала" или соблазняла, а готовила его. Если слухи о том, что она шпионила по заданию советского правительства, были правдивыми, и опасения секретных служб Великобритании и Франции имели под собой веские основания, то Великобритания была вдвойне хорошим местом для ее пребывания там. Круг общения Уэллса был интернациональным: в него входили члены королевских семей и писатели, кинозвезды и аристократы, а также политики, занимавшие самые высокие руководящие посты в своих странах. Локарт тоже, хотя и не был так хорошо известен, как Уэллс или Горький, общался с богатыми и известными людьми, включая в тот или иной период времени Уинстона Черчилля, Освальда Моли, лорда Бивербрука, Брендана Бракена, принца Уэльского и Уоллис Симпсон. В окружении этих двух мужчин любой шпион, чьей профессией были политические сплетни, нашел бы богатую поживу.
Но в ней жила и глубокая эмоциональная потребность. Ее мужчины никогда не были для нее просто инструментами – и меньше всего Локарт. Даже ее дочь Таня не могла осветить скрытые ниши характера Муры. Она не могла понять, как "человек, столь много страдавший и потерявший, как моя мать, мог все еще ожидать и внушать такое низкопоклонство".
Одним из способов, с помощью которого она добивалась этого, без сомнения, было внушение эмоционального влечения: однажды она рассказала одной моей приятельнице, что думала, будто мужчины станут сохранять привязанность к ней, если она с ними переспала. И все же остается вопрос: в какой мере это было эгоистическим желанием манипулировать людьми, или это был ответ на ее сильную внутреннюю потребность? Безусловно, как только мужчина привязывался к ней, она не отпускала его; и это, по-видимому, отчасти и привлекало людей, попавшихся на ее удочку.
Исправив свою изначальную оплошность, Мура принялась налаживать постоянные отношения с Уэллсом. Но при этом ни один из них не был ни свободен, ни постоянен. Горький все еще жил в Сорренто, и Мура по-прежнему была отчасти членом его домохозяйства. И в то же время она периодически продолжала свои отношения с Локартом.
Тем временем Уэллс все еще состоял в запутанных отношениях с Одеттой Кеун. Она жила на Ривьере, куда он приезжал зимой. Он отказывался видеться с ней в других местах и держал свои новые отношения от нее в секрете, боясь обвинений, которые, без сомнения, последовали бы. Несмотря на абсолютную уверенность в том, что он любит именно Муру, Уэллс никогда не умел заканчивать отношения с женщинами аккуратно, и теперь, когда ему пошел шестой десяток, не мог выдержать еще один бунт в своей повседневной жизни. После смерти Джейн Уэллс пережил душевную драму и чувствовал, что собственная жизнь близится к концу, заставляя его ощущать необходимость завершить важную работу; он не хотел ничего такого, что могло бы помешать.
Уэллс ясно дал понять Муре, что намерен остаться с Одеттой, что у них с Мурой не должно быть детей и он не ожидает от нее верности. Тронутый ее "убогим", бедственным существованием, Уэллс назначил ей ежегодную выплату в размере двухсот фунтов стерлингов, что было дополнением к ее доходам от бизнеса, составлявшим около восьмисот фунтов стерлингов.
Условия Уэллса прекрасно устраивали Муру. Летом Горький уезжал в Россию, а Уэллс проводил зимы с Одеттой, так что все складывалось прекрасно. И у нее еще оставалось время, чтобы развлекаться с Локартом.
По-видимому, Уэллс не понимал, что отношения Муры с Горьким носили сексуальный характер. Он по-прежнему полагал, что она просто его секретарь. Он также не знал и о силе ее чувства к Локарту. Он считал себя единственным мужчиной, которого она любит. И все же хотя Мура и говорила ему, что любит его и принадлежит ему, эти признания не были похожи на идущие от всего сердца, бурные признания в любви, которые она делала Локарту.
Молодость Муры прошла, и она была уже женщиной среднего возраста. И новое чувство – осознание присутствия поколения женщин моложе ее по возрасту, вызывало раздражение.
В октябре 1929 г. Мура на некоторое время забрала Киру к себе в Берлин. Квартирка была небольшой, и вскоре она обнаружила, что присутствие Киры раздражает и стесняет ее. Ей плохо удавалось представлять симпатичную молодую женщину в компаниях людей, и она испытывала ревность, если какие-нибудь мужчины обращали на нее внимание. Казалось, Мура обижается на нее, на то, что она вторгается в ее жизнь и становится вместо нее центром внимания. Кира прожила с ней лишь несколько месяцев.
В 1930 г. здоровье Горького стало хуже, чем обычно. Его туберкулез особенно обострился той зимой, и он не смог ухать в Россию. Мура оставила его в Италии и поехала провести немного времени с Аллой. Ее муж снова совершил попытку самоубийства, которая на этот раз увенчалась успехом, и к Алле вернулось пристрастие к морфию. В марте Мура устроила ее в приют для наркоманов, но она не была достаточно больна, чтобы ее могли удерживать там силой, и Алла оттуда сбежала. Мура написала Горькому, чтобы извиниться за то, что не приехала на день его рождения, и продолжала присматривать за Аллой. В июне она устроила сестру в больницу, специализировавшуюся на лечении наркотической зависимости. В это же время она работала над переводами "Клима Самгина" Горького и занималась издательскими делами.
Ей удалось найти время, чтобы еще раз получить английскую визу и провести некоторое время в июне с Уэллсом в Истон-Глибе. Когда Мура приехала туда, там гостил сын Уэллса от Ребекки Энтони Уэст. Он был на прогулке, когда прибыла Мура, а возвратившись, увидел своего отца и ее сидящими на садовой скамейке у дерева. "Их лица озаряла радость оттого, что они снова вместе, и явное счастье на лицах делало картину незабываемой. Когда мой отец был счастлив, он был самым приятным из людей, в компании которых хотелось находиться". Энтони вернулся домой к своей матери и, чуть не лопаясь от возбуждения, рассказывал о том, как замечательно провел время, но Ребекка холодно его встретила, она рассердилась оттого, что ее сын оказался таким изменником.
Уэллс и Мура провели время в Лондоне, где Мура начала внедряться в английский литературный и издательский мир. Она была представлена грозной Барбаре Бэк – директору издательства "Хайнеман", акуле, которая, по слухам, спала одновременно с Сомерсетом Моэмом, его секретарем и своим возлюбленным Джеральдом Хэкстоном. Она приказала своему курьеру – молодому Руперту Харт-Дэвису играть вместе с ней в паре в матче по бадминтону с Мурой и Уэллсом. Потом они отправились в новую квартиру Уэллса на Бейкер-стрит, чтобы выпить чаю. Харт-Дэвис остался под впечатлением от Муры, назвав ее энергичным, увлеченным противником на игровой площадке. Она отказалась от чая, предпочтя "бренди с содовой и большую сигару", за которыми обсуждала с Уэллсом политику и правительство. Она произвела глубокое впечатление на двадцатитрехлетнего молодого человека. В более поздние годы жизни он обожал Муру за ее доброту и сердечность. "Она обнимала вас не просто руками, а всем своим "я".
В оставшуюся часть того лета она не спеша возвращалась к больному Горькому в Сорренто через Париж, Берлин и Эстонию. Но к октябрю снова уже была в Лондоне, где обедала с Локартом в гостинице "Савой", прежде чем уехать в Геную и Берлин. Они с увлечением обсуждали последнюю сплетню – Мура рассказала ему, что писатель Арнольд Беннет пресытился своей любовницей-актрисой и "утратил свое вдохновение, с тех пор как она заставила его отказаться от ношения рубашек в цветочек". Она потчевала его рассказами о Горьком, который потратил все свои деньги и зарабатывал лишь около трехсот фунтов стерлингов в год, несмотря на то что в России ежегодно продавалось более двух с половиной миллионов его книг. Сталин не выпускал деньги из страны, делая невозвращение на родину невозможным для Горького. Тем временем с каждым годом Мура все меньше и меньше виделась с ним и проводила все больше времени в Великобритании.
С каждой поездкой она расширяла свою социальную сеть, собирала новую информацию, добавляла новых авторов в список "Эпохи". И слухи о ней никогда не утихали – говорили, что ее поездки были прикрытием для деятельности то ли как советской шпионки, то ли двойного английского агента. И в то же время неугомонные и сильные чувства заставляли ее заводить новых любовников.
Она не жила в доме Уэллса, когда была в Англии; вместо этого останавливалась у графа Константина Бенкендорфа и его жены. Константин – дальний родственник ее погибшего мужа Ивана, был сыном графа Александра Константиновича Бенкендорфа – последнего посла имперской России при Сент-Джеймсском дворе. Вдова Александра – графиня Софья поселилась в Англии после его смерти в 1917 г., сдав в аренду свой лондонский дом и живя в причудливом садовом домике Лайм-Килн в Клейдоне, графство Суффолк, где выращивала розы. Софья умерла в 1928 г., и Константин унаследовал Лайм-Килн. Смело объявив о своей связи с семьей Бенкендорф и пустив в ход все свое обаяние, Мура обрушилась на Константина, ожидая от него гостеприимства, – и получила его. На протяжении последующих полутора десятков лет она получала его в большом объеме.
Будучи либералом по политическим взглядам, Константин женился на арфистке Марии Корчинской и имел семилетнюю дочь Натали. Константин был старше Муры на двенадцать лет, служил на русском императорском флоте, был взят японцами в плен во время войны 1905 г. и некоторое время работал в Лондоне со своим отцом. Живя там, он подружился с писателем, путешественником и светским львом Морисом Бэрингом, который ввел его в политический и литературный круги, в которые входили Артур Бальфур, Джордж Бернард Шоу, король Эдуард VII и Герберт Уэллс. Константин вернулся в Россию перед Первой мировой войной, чтобы заниматься семейным поместьем, и проживал в квартире в Санкт-Петербурге вместе с Бэрингом. После революции он решил связать свою судьбу с пролетариатом и поступил служить на Красный флот. Но его карьера там не сложилась ввиду подозрений, которые внушало большевикам его происхождение. В разное время он сидел и в Кремле, и в Бутырке – той самой тюрьме, в которой Мура провела две ужасные недели в сентябре 1918 г.
Так как они были ветеранами-сидельцами чекистской тюрьмы и прогрессивно мыслящими аристократами, работавшими на большевиков, наверное, между ними и возникло взаимопонимание, которое повлекло Константина и Муру друг к другу. Как и Муру, некоторые русские эмигранты считали Кони советским шпионом. Кое-кто считал, что знакомство с ним Муры предшествовало ее появлению на пороге его дома в Лондоне в 1930 г. Когда-то он служил пограничным комиссаром в Эстонии в то время, когда Мура пересекала ее границу.
Константин был похож на Ивана – невозмутимый, прямой и склонный к полноте. Но по темпераменту он был ближе Муре – прогрессивно мыслящий, либеральный, умеющий приспособиться к обстоятельствам и утонченный. Он был флейтистом и, уйдя с флота, поступил в оркестр, где и встретил свою жену Марию. Ему было сорок лет, ей – двадцать семь. Они бежали из России в 1924 г. и присоединились к графине Софье в Англии. Как и многие другие русские эмигранты, Кони не нашел себе дела в Англии и стал играть в азартные игры, предоставляя жене зарабатывать им на жизнь. Большую часть своего времени она проводила в Лондоне, устраивая свою карьеру, пока Кони жил в Лайм-Килн.
Через несколько месяцев после приезда в Англию Мура сумела растопить сердце Кони. У них начался роман, которому было суждено продлиться пятнадцать лет. Он был обаятельным человеком, вызывавшим симпатию и восхищение. Когда Мура рассказывала о себе одному другу много лет спустя, она сказала: "Горького и Уэллса я любила. К Константину я испытывала физическую страсть, которую он удовлетворял". Его дочь Натали, которая знала об этом романе из семейных сплетен, росла, ненавидя Муру. Когда ее в возрасте двенадцати лет в 1935 г. привезли на каникулы в Каллиярв, ее сильно раздражало общение с Мурой, и она возненавидела всю ее семью. И хотя она сочла Таню красивой, ей сильно не понравился Павел, а в Кире девочка увидела "религиозную маньячку, ежедневно ходившую на обедни, со странностями в голове".
Разветвленная семья Бенкендорф, с которой Мура и без того была в натянутых отношениях, еще больше охладела к ней из-за этого романа. Константин тратил на Муру деньги – покупал ей драгоценности, водил в театр и на балет. Натали считала своего отца смелым, но морально слабым человеком и полагала, что Мура "его проглотила". Мура даже имела наглость приехать с Уэллсом в Клейдон навестить Кони. Только женщина таких моральных устоев, как Мура, осмелилась бы привезти одного любовника к другому на выходные.
В жизни Муры было много любовников. Горький в Сорренто, который все еще колебался, бросать ли свою любимую Италию и уезжать ли на родину навсегда, Константин – источник страсти и интриги, и Уэллс, которого она держала в неведении, и он думал, что у нее единственный. Уэллс считал, что Мура "не лихорадочно похотливая женщина, как Одетта", и может спать только с мужчиной, которого любит. Это было правдой, но, как и ум Муры, Уэллс недооценивал ее способность любить мужчин.
На протяжении всего этого времени нить, которая связывала ее с Локартом, по-прежнему оставалась крепкой. И между ними существовала потаенная правда: будь это только возможно, она хотела не расставаться с ним, исключив все и всех остальных в мире.