Вот так семейство Дарреллов впервые встретилось со Спиро Хакьяопулосом. На острове его звали Спиро-американцем, потому что он восемь лет провел в Америке. Он работал в Чикаго и скопил достаточно денег, чтобы вернуться домой. Спиро был колоритной личностью с сердцем из чистого золота. Очень скоро он стал проводником, философом и другом в самом высоком смысле этого слова. Джеральд называл Спиро "грузным, нескладным ангелом с дубленой кожей… громадной загорелой горгульей"; Лоуренсу Спиро больше всего напоминал "здоровенную бочку оливкового масла".
"Ванны? - переспросил Спиро. - Вы хотеть ванны? Я знаю виллу, где есть ванны!"
Усевшись в "Додж", семейство отправилось в долгую поездку по лабиринту пыльных греческих улочек. Затем машина выехала на белую проселочную дорогу, петлявшую между виноградников и оливковых рощ.
"Вы англичане? - спросил Спиро. Обращаясь к пассажирам, он поворачивался к ним всем телом, отчего машина начинала метаться по дороге от одной обочины к другой. - Так я и думал… Англичане всегда хотеть ванны… Я любить англичан… Честное слово, если бы я не быть грек, я бы хотеть быть англичанин".
Похоже, Спиро был англофилом до мозга костей.
"Честное слово, миссисы Дарреллы, - сообщил он маме чуть позже, - если вы вскрыть меня, то найти внутри Юнион Джек".
Машина выехала на берег моря, затем дорога стала подниматься по холму. Внезапно Спиро ударил по тормозам, и машина остановилась, подняв облако белой пыли.
"Вот, - сказал Спиро, указывая вперед своим коротким, толстым пальцем. - Вот дом с ванны, как вы хотели".
Перед ними стоял маленький, квадратный одноэтажный домик, землянично-розового цвета. Отсюда до дома Ларри можно было дойти пешком. Домик расположился в небольшом садике, границы которого были отмечены небольшими стройными кипарисами. Склоны холма покрывали оливковые деревья, раскиданные живописными рощицами. Небольшой балкон был увит цветущей бугенвиллеей. Ставни на окнах кто-то выкрасил зеленой краской, но она давно выгорела и потрескалась от солнца. "Горячий воздух был напоен ароматами сотен увядающих цветов, - вспоминал Джеральд. - Повсюду нежно и тонко пели разнообразные насекомые. Как только мы увидели этот дом, нам сразу же захотелось в нем поселиться - вилла словно поджидала, когда же мы наконец приедем. Мы поняли, что обрели свой дом".
На следующий же день весь багаж перевезли в дом на холме. Ставни распахнулись, полы были вымыты, белье проветрено, кровати застелены. На кухне запылал очаг, кастрюли и сковородки выстроились на полках. Дом постепенно приобретал совсем жилой вид. Все свое время Джеральд проводил в саду. Это был удивительный сад. Лепестки, облетавшие с увядающих цветов, образовывали звездочки, полумесяцы, треугольники и круги. Садик стал для Джеральда настоящим открытием, "волшебной страной, где в цветочной чаще суетилась такая живность, какой я еще никогда не встречал". Никогда еще он не видел такого изобилия природы. Под каждым камнем Джеральд находил по двадцать различных созданий, на каждом растении сидело еще двадцать совершенно новых: божьи коровки, пчелы-плотники, яркие бражники, гигантские муравьи, паучки-крабы, которые умели менять окраску, словно хамелеоны. Завороженный богатством жизни за порогом дома, Джерри бродил по саду в совершеннейшем изумлении, а потом часами наблюдал за существованием загадочных созданий. "Пока мы не поселились в нашем первом доме, - позднее вспоминал Джеральд, - мы не понимали, что попали в рай… Я чувствовал себя так, словно со скал Борнмута меня перенесли на небеса. Наконец-то я ощутил себя по-настоящему дома".
Итак, семья наконец обрела дом. Спиро принял на себя все заботы по устройству бестолковых англичан. Он яростно спорил по поводу каждой покупки. Именно Спиро сумел навести порядок в вопросе пропавших маминых денег. А таможенные чиновники, задержавшие багаж семьи, вернули все чемоданы и ящики с извинениями. Спиро, с "громовым голосом и вечно нахмуренными бровями", сообщал Дарреллам все, что они должны были знать относительно жизни на острове. Он стремился удовлетворять их самые мелкие желания. Маму Спиро буквально боготворил, повсюду ее сопровождал, словно ангел-хранитель. Однажды Лесли сказал ему: "Знаешь, она ведь совсем не хорошая мать!" Спиро был в ужасе. Он немедленно выступил на мамину защиту. "Не говорить так! - ревел Спиро. - Если бы я иметь такая мать, я бы каждое утро опускаться на колени и целовать ее ноги!"
Все члены семьи Дарреллов приспосабливались к новой жизни сообразно своим привычкам и вкусам. Марго устроилась на Корфу быстрее всех. Маленькая, светловолосая, веселая, в крохотном купальнике, она, к восхищению всех местных парней, часами загорала в оливковых рощах. Молодые греки возникали словно по мановению волшебной палочки, даже если она отправлялась в самое уединенное место. По крайней мере, так утверждал Джеральд в своей великолепной книге, посвященной дням, проведенным на Корфу, "Моя семья и другие звери". Он написал ее двадцать лет спустя и порой не придерживался строгой хронологии событий. Марго же вспоминала о греческом путешествии иначе. "Джеральд выставил меня полной идиоткой, которая только и думала, что о парнях, - жаловалась она много лет спустя. - Джерри никогда не понимал меня, никогда не хотел заглянуть в глубь моей души. Оглядываясь назад, я вижу романтичную, чувствительную девушку, которая стремилась постичь дух Греции. Я единственная сумела понять подлинную натуру Корфу".
Акклиматизация Лесли оказалась весьма шумной. Как только багаж прибыл, он распаковал свои ружья и пистолеты, вычистил их, смазал и зарядил, а потом принялся стрелять по консервным байкам из окна своей спальни. Мама целые дни проводила на кухне, помешивая что-то в кипящих на плите кастрюльках. Дом был наполнен ароматами трав и чеснока. "Мы с мамой Даррелл увлеклись готовкой, - вспоминала Нэнси. - Она любила готовить невероятно острые блюда, которые было почти невозможно есть. Мы заготавливали банки с различными чатни, томатной пастой, кабачковой икрой. Вообще в нашем рационе было множество местных овощей, включая такие экзотические плоды, как плоды опунции".
Лоуренс же, по воспоминаниям Джеральда, был "самим провидением создан для того, чтобы нестись по жизни, словно маленький светловолосый огонек, разбрасывающий вокруг себя искры идей, а затем сворачивающийся в чисто кошачьем равнодушии и снимающий с себя всякую ответственность за последствия". Читая "Мою семью и других зверей", можно подумать, что Лоуренс жил вместе со всей семьей, однако они с Нэнси снимали собственный дом почти все время, проведенное семьей Дарреллов на Корфу. Хотя Лоуренс любил публично заявлять, что он не встречался со своей семьей в Греции, кроме как на Рождество, на самом деле они с Нэнси проводили много времени в мамином доме. Пока они жили возле Перамы, это было несложно. Затем, когда семья перебралась на северное побережье, видеться стало сложнее. Нэнси хорошо запомнила свои контакты с семьей Дарреллов.
"Ларри постоянно терзал Лесли. Он говорил, что тот дурак, что он бесцельно тратит свою жизнь. Ему доставляло удовольствие унижать младшего брата. У Лесли было три или четыре пистолета. Когда Ларри доводил его до крайности, Лесли хватался за пистолет и угрожал, что сейчас его пристрелит. Думаю, он вполне был способен это совершить. Иногда Лесли принимал мою сторону. Он хватал пистолет и тогда, когда мы с Ларри ссорились. Бедный старина Лесли, он бродил по полям с полевой полицией - очень неинтересными людьми с ружьями наперевес: У него была повреждена барабанная перепонка, поэтому он не мог плавать и развлекаться, как мы все. Не слишком веселое времяпрепровождение для девятнадцатилетнего парня".
В землянично-розовом доме было всего три спальни, поэтому, хотя Джеральду и не приходилось больше сворачиваться клубочком в материнской кровати, он по-прежнему жил вместе с ней в одной комнате. В уголке для него была поставлена кушетка. Лоуренсу досталась роль отца. Разница в возрасте была такова, что Джерри видел в старшем брате скорее отца, чем брата. Он все знал и умел, его авторитет в семье был непререкаем. Такой человек вполне мог заменить мальчику недостающего отца.
Постепенно семья привыкла к тому, что не может общаться почти ни с кем, кроме Спиро. Греческий язык довольно сложен для изучения. Дарреллам пришлось потрудиться, чтобы хоть как-то им овладеть. Младшие члены семьи сумели все же справиться с этой задачей - не изучая грамматику и не заучивая новые слова, а просто общаясь с крестьянами из соседних деревень. Греческий язык они помнили всю свою жизнь. "Понемногу я научился понимать их разговор, - вспоминал Джеральд. - Сначала мое ухо стало выделять из общего неясного потока отдельные звуки, потом эти звуки приобрели вдруг значение, и я начал медленно, с запинками выговаривать их сам".
Корфу был самым красивым из всех средиземноморских островов, а во времена Даррелла он оставался практически не затронутым современной цивилизацией. Корфу расположен в одной из самых красивых областей Греции. За свою историю он часто переходил из рук в руки - его захватывали венецианцы, французы, англичане. Завоеватели оказали сильное влияние на образ жизни местного населения. Венецианцы стали аристократией острова. Именно они построили столицу острова и самые изысканные виллы. Англичане же, которых изгнали с Корфу в 1864 году, познакомили островитян с имбирным пивом, почтовой службой и крикетом. Дарреллам в этом отношении повезло - корфиоты всегда относились к англичанам с глубоким уважением. Греки считали каждого англичанина лордом и воплощением самых высоких человеческих добродетелей. Джеральда местные крестьяне прозвали "маленьким английским лордом". Ему были рады в каждом доме.
Но, как и любой невинный Эдем, остров имел и свою оборотную сторону. "Крестьяне оказались неисправимыми ворами и лжецами, - писал Ло-уренс вскоре после переезда в Пераму. - Но они полностью компенсировали эти недостатки своей восхитительной манерой вилять задом при ходьбе. Это объясняется тем, что им постоянно приходится переносить тяжести на голове". Вскоре Лоуренс переменил свое отношение к корфиотам. Дарреллы подружились со многими жителями острова. Но все же мир греческого острова оставался им чужд. Позже Джеральд писал:
"Корфу был замечательным местом, странным и немного сумасшедшим. Когда продавец в магазине с присущим всем корфиотам шармом говорил, что приготовит для вас все, что нужно завтра, он погружался в мир, который поставил бы в тупик самого Эйнштейна. Слово "завтра" могло означать все, что угодно, - полтора часа, две недели, два месяца или вообще никогда. Слово "завтра" никогда не имело нормального значения. Оно могло превратиться во вчера, в прошлый месяц или в следующий год. Мы были Алисами, попавшими в страну чудес".
В те дни Греция не пользовалась такой популярностью, как в наши дни. Она считалась слишком далекой и грубой страной. Туристы, отправлявшиеся за границу, предпочитали Италию. Греция же оставалась дикой страной, не соответствовавшей запросам рафинированных европейцев. Иностранец, поселившийся в этой стране, сталкивался с массой практических проблем. Не составлял исключения в этом отношении и Корфу.
До изобретения ДДТ, как писал Лоуренс, "Корфу был одной огромной блохой - одной ужасающей волосатой отвратительной блохой, - а также несколькими клопами, тоже слоновьих размеров". Он жаловался, что жизнь на острове почти так же примитивна, как в Африке, что крутом кишат насекомые, распространена малярия, летняя жара почти невыносима, а почва камениста. Обычная греческая деревня мало изменилась со средних веков. Медицина была совершенно неизвестна. Если кто-то заболевал, то его лечили народными средствами - массажем, припарками, травяными настоями - или отправляли к костоправу. Хотя в городах и были квалифицированные медики, но обратиться к греческому врачу, по воспоминаниям Джеральда, было равнозначно "пересечению Ниагарского водопада в бочке". Дороги на острове были плохими, на три дюйма покрытыми белой пылью. На северное побережье было сложно добраться даже летом, а зимой эти дороги полностью размывало. В отдаленные части острова добирались на пассажирских рыбачьих лодках, но зимой, когда море штормило, эти лодки переставали ходить.
Поскольку Дарреллы поселились неподалеку от города, их жизнь была более или менее устроенной. Фруктов и овощей - картофеля, кукурузы, моркови, помидоров, зеленого перца и баклажанов - было неимоверно много, и продавались они за чисто символическую цену. Каждый день можно было купить свежую рыбу. Но на острове просто не существовало сливочного масла, а молоко было только козьим. Тощие костлявые цыплята не привлекали взгляд, что такое говядина, островитяне не знали, хотя в изобилии была прекрасная баранина и порой свинина. Из консервов на Корфу можно было найти только горошек и томатную пасту, а хлеб был тяжелым, серым, мокрым и кислым. На острове не было газа, электричества и угля. Очаги топили древесным углем, поэтому, чтобы вскипятить чайник, требовалось не меньше двадцати минут. Белье гладили тяжелыми черными утюгами на древесном угле. В качестве источников света использовались масляные лампы. Они наполняли комнату специфическим запахом. Для обогрева помещений использовались масляные печки, а также камины. Для торжественных случаев приобретались большие церковные свечи, которые устанавливали на веранде и в саду. Для освещения стола использовали сушеные мандарины, которые заполняли маслом и куда опускали маленькие фитили. На Корфу не было холодильников, но для мамы Спиро устроил ледник, куда он каждый день привозил лед из города. В отсутствие холодильника его роль исполнял глубокий колодец, куда опускали продукты в специальной корзине. Часть продуктов хранилась в пещере на берегу, где тоже было довольно прохладно. "Иногда было так жарко, - вспоминал Лоуренс, - что мы выносили обеденный стол на берег и устанавливали его так, чтобы сидеть в воде. Если вода доходила до пояса, то становилось вполне комфортно. Море было настолько чистым и спокойным, что по ночам не колебались даже свечи. А луна была невероятно огромной и оранжевой!"
Но все свои недостатки Корфу с избытком компенсировал необычайными достоинствами. Арендная плата была очень низкой. Дарреллы платили всего два фунта в месяц за большой дом на берегу. Пища также доставалась практически даром. "На Корфу продается отличное местное вино, - писал Лоуренс Алану Томпсону. - На вкус и на вид оно больше всего напоминает замороженную кровь. Вино стоит 6 драхм за бутылку. Чего еще можно желать? В Англии за такие деньги не купишь даже бутылки лошадиной мочи. Вчера мы по-королевски пообедали красной кефалью - пища подлинных эпикурейцев! - и стоил наш обед всего 20 драхм". Одежда на острове также не отличалась изысканностью. Джерри большую часть времени проводил в шортах. Он отпустил длинные волосы, поскольку терпеть не мог ходить к местному парикмахеру. Когда воздыхатель подарил Марго большую шелковую шаль, которую та не собиралась носить, Джеральд выпросил у нее этот подарок и стал носить его вместо плаща во время прогулок на деревенском пони. Шаль была разукрашена золотыми, зелеными, красными и фиолетовыми цветами, а по краям шла длинная красная бахрома. "Я представлял себя настоящим рыцарем, - вспоминал Джеральд, - когда в своем наряде мчался по холмам".
Жизнь на острове была довольно спартанской. В доме были деревянные полы, которые раз в неделю мыли и чистили песком. Каждое утро прислуга вывешивала простыни на улицу, чтобы проветрить. Обстановка в доме была простой, деревенской и совершенно греческой. Мама украсила дом экзотическими индийскими предметами, которые она привезла из Англии. На окнах красовались темно-синие занавеси с огромными павлинами, в гостиной расположились круглые медные столики с затейливым чеканным орнаментом и изящно изогнутыми ножками, пепельницы украшали драконы и павлины.
Жизнь семейства Дарреллов на Корфу была простой, неспешной, спокойной и уравновешенной. Остров был прекрасен, не испорчен цивилизацией - настоящий земной рай, окруженный кристально-чистым морем. Джеральд был совершенно счастлив.
"Мало-помалу остров незаметно, но властно подчинял нас своим чарам. Каждый день нес в себе такое спокойствие, такую отрешенность от времени, что хотелось удержать его навсегда. Но потом ночь опять сбрасывала свои темные покровы, и нас ждал новый день, блестящий и яркий, как детская переводная картинка и с тем же впечатлением нереальности. В те дни я вел странную тройную жизнь. Я существовал одновременно в трех мирах. Один мир принадлежал моей семье, второй - эксцентричным друзьям, а третий - местным крестьянам. По всем трем мирам я проходил незамеченным, но внимательным наблюдателем".
Для Джеральда Корфу был своеобразным средиземноморским Конго, населенным аборигенами и кишащим животными и насекомыми. Любая прогулка по острову превращалась в увлекательное приключение, любой шаг в сторону от привычного пути таил в себе что-то новое, неожиданное и невероятно интересное.
Семья решила пробыть в Греции полгода, а затем решить, стоит ли оставаться на Корфу. Это время стало для Джеральда временем полной свободы, нескончаемым праздником - ни уроков, ни обязанностей, ни домашней работы. Только прогулки по острову, только знакомство с земным раем, только новые открытия, поджидавшие его, стоило ему только отойти от землянично-розового дома.
Каждое утро спальню Джеральда заливали лучи восходящего солнца, а затем доносился аромат растапливаемого очага на кухне. Раздавалось кудахтанье кур, лай собак, звон овечьих колокольчиков. После завтрака под мандариновыми деревьями, состоявшего из кофе, тостов и яиц, Джеральд натягивал сапоги - мама купила ему резиновые сапоги и поначалу требовала, чтобы он обязательно их надевал, она еще помнила опасных индийских змей - и отправлялся на прогулку по утренней прохладе. В руках мальчик держал сачок, его карманы были полны пустых спичечных коробков, а за ним несся лохматый черный Роджер - верный друг и спутник во всех путешествиях Джеральда.
Для жителей деревень, расположенных в радиусе шести миль от землянично-розового дома, Джеральд был чем-то вроде местной газеты или программы новостей. В те дни местные крестьяне редко виделись друг с другом, разве что пару раз в год на сельских праздниках. Такой неутомимый путешественник, каким был Джеральд, разносил новости от деревни к деревне. Он сообщал, что Мария умерла, а у Спиро погиб урожай картофеля (речь шла о том Спиро, который держал слепого осла, а не о Спиро-американце). "По! По! По! - в ужасе восклицали крестьяне. - И теперь ему придется зимовать без картошки?! Храни его святой Спиридон!"
Джеральд быстро перезнакомился с местными крестьянами, и многие из них стали его настоящими друзьями. К числу его друзей относился веселый деревенский простак, дружелюбный, но немного заторможенный юноша с круглым, как блин, лицом, постоянно ходивший в котелке с обрезанными полями. Очень любил Джеральд веселую и толстую Агати. Агати уже перевалило за семьдесят, но ее волосы по-прежнему оставались блестящими и черными. Она пряла шерсть на ступеньках своего дома и напевала пронзительные народные песни, чаще всего свою любимую, "Миндальное дерево". Еще одним другом Джеральда был старый беззубый пастух Яни с крючковатым носом и огромными бандитскими усами. Яни угощал десятилетнего Джеральда оливками, инжиром и местным красным вином, разведенным до бледно-розового цвета.