Скоро я убедился, что это от лишних глаз. Колдовать начал Кольцов. У лошадей из хвостов вырвал по волоску и вставил каждой лошади в рот поверх железных удил. Это может показаться в самом деле каким-то шаманством, но, как потом я узнал, то был старинный наездничий прием: чувствительность рта! Малейшее натяжение - особая резь, и лошадь бросается вперед что есть сил. Делал Сергей Васильевич что-то такое таинственное и с правой задней у коренника, притирал ее мазью, пахнувшей дегтем. Потом взял бутыль скипидара, тем же строгим тоном велел мне привязать у каждой лошади хвост и натер скипидаром куда следует. Эффект этого средства очевиден: жжет! Лошадь бежит, ей жжет еще сильнее, потому что пот, скипидар пробирает все глубже, лошадь бежит все шибче, бежит как бы от самой себя!
Наконец, когда уже раздались звонки колокола, призывающего участников к старту, Сергей Васильевич еще раз сам проверил, заперты ли двери, и достал из-за пазухи заткнутую бумажкой четвертинку какой-то темной домашней настойки. Озираясь вовсе по-разбойничьи, так, словно и мы были для него маложелательными свидетелями, он разделил ее в компании… с коренником, которому был первоначально вытащен на сторону язык и туда, прямо в глотку, отправлено оставшееся содержимое бутылки. Заряженный таким образом сзади и спереди, рыжий коренник вынес нас из открытых мною конюшенных ворот с такой прытью, что я едва успел вскочить следом в сани.
Захудалая тройка преобразилась. Если раньше, когда мы их встретили, наездник погонял этих рыжих, похлопывая вожжами по бокам, то теперь он сидел, отвалившись и едва удерживая коренника, а мы уцепились каждый за свою вожжу пристяжек, свивая их в кольцо.
- В духу! - крикнул нам попавшийся навстречу конюх.
А стартер вынужден был взывать, обращаясь к нам в рупор:
- Саратовские, не вырывайтесь! Саратовские, деррржи!
Тут же был и Валерий на вороных. Он напоминал скорее пилота, чем кучера: в обтекаемых очках, кожаных крагах, он легко подавал на старт отлаженную отцом тройку и почти не глядел по сторонам. Только увидев нас на рыжих конкурентах, сначала слегка удивился, а потом, встретившись со мной взглядом, улыбнулся, дав понять, что понимает все это как причуду старика.
- Эй, батя! - даже окликнул он старого Кольцова негромко, но тот, надо отметить, и не поглядел в его сторону.
Сергей Васильевич занят был теперь рыжей тройкой. Как капитан, он отдавал короткие команды наезднику, меня поругивал, требуя: "Проснись!" Трибуна гудела и темнела, закрывая полнеба каждый раз, когда мы разворачивались и проезжали вдоль трибун, чтобы выровняться. Слышны были даже реплики:
- Это кто на рыжих за пассажиров старается?
- Старикашка какой-то и еще с ним студент.
Уж не знаю, почему производил я впечатление студента, когда держался за свою вожжу, положительно не знаю… Разве что в смысле какой-либо аллегории, вроде: "Науки юношей питают".
Дали старт. Вороные Валерия, напоминая в самом деле какую-то кожано-живую машину, устремились вперед, к бровке. У нас был крайний полевой номер, мы оказались сзади, и нам предстояло получить в лицо снежную пыль, летевшую из-под копыт не только своих рыжих, но и всех тех, кто был впереди.
Впрочем, пыли не точно: летели и солидные комья. В какой-то момент, в первом повороте, хотел я на свою пристяжку лихо прикрикнуть, открыл рот, и тут же мне очень плотно его запечатало твердым снежком величиной с хорошее яблоко.
Как передать напряжение призовой борьбы? Говорят, космонавты рассказывают про невесомость так: "Представляете себе воздушную яму? Ух! - и - Ух! Растяните промежуток между двумя "Ух!" на часы или даже дни - получится невесомость". Призовая езда похожа: летишь куда-то, как в тяжелом сне.
Это у меня бывало так. Но если послушать бывалых наездников, то выйдет нечто совершенно другое. О стремительной борьбе на призовой дорожке мастер повествует так, будто сидел он не на беговой качалке, а на стуле, даже в покойном кресле, и при этом глаза у него имелись не только спереди, но и на… Как это еще понимать, если рассказывает он и о тех, кто трепыхался где-то далеко сзади, так сказать, "глотал пыль" (или, как мы, снег)? "Ну, - рассуждает мастер, - поглотаешь ты у меня пыли!" А сам впивается, как клещ, в едущих впереди него.
Мы заканчивали первый круг, оставаясь все еще сзади, и с трибун до меня (сидел я с полевой стороны) доносились возгласы:
- Студент, ходу!
Однако Сергей Васильевич не отдавал никаких распоряжений. Как Иван Михайлович, капитан, или Томас Кингсли, ковбой, так и наездник Сергей Васильевич Кольцов в решительную минуту производил впечатление человека успокоившегося. "А, наконец-то!" Вроде бы получил то, чего добивался давно, и больше уж ничего ему не нужно.
Сергей Васильевич поглядывал исподлобья вперед: выше поднять голову нельзя, потому что летят снежные комки. И - слегка пошевеливает вожжой.
Мы были предпоследними. Но вскинулась голова у коренника серых, которые шли впереди нас, - это значит, с хода их коренник сбился, перешел на галоп, и тут же издал Сергей Васильевич разбойничий возглас, и мы оказались уже не предпоследними, а третьими. Вел Валерий на вороных. Следом держались гнедые из Кургана. Наш наскипидаренный коренник навис вспененной мордой над пассажирами этих гнедых так, что соперники наши оглядываться стали: "Куда прешь?!"
- Дави, - сказал Сергей Васильевич земляку-саратовцу спокойно, как "морской волк" говорил: "Потравливай" или "Право руля".
Но даже земляк оглянулся, не веря собственным ушам. Настолько было это рискованно и, главное, против правил.
- Дави! - тут уже крикнул Сергей Васильевич, не оставляя сомнений относительно своих намерений.
Дальше все получилось как по нотам. Инстинктивно подчинился свирепой команде земляк, от посыла его чуть подался вперед коренник и, спасаясь от оскаленной конской морды, подались в сторону гнедые: что и нужно было! Мы "сели" на бровку.
- Ты, старый… что делаешь? - кричали нам из экипажа гнедой тройки.
Они и не догадывались, что излишне пунктуальным указанием на возраст подписали себе смертный приговор. Сергей Васильевич, конечно, не удостоил их ответа на вопрос, что делал он и что делает. Зато показал, что будет делать. Из кармана вытащил клоунски огромную связку разнообразных ключей и начал побрякивать ими что было сил. Что получилось? По бровке, сокращая путь, мы продвинулись вперед настолько, что спинка наших саней находилась на уровне морды гнедого коренника. И прямо у него под носом гремели ключи. Призовых рысаков ничем привычным для них не запугаешь, но такого коренник отродясь не слыхал. Он стриг ушами и, несмотря на энергичнейшие понукания своего наездника, не подавался ни на шаг вперед. Сергей Васильевич поставил нашим соперникам звуковой барьер.
Остались только вороные. Один Валерий. Один и никого, как предсказывал саратовец. По сравнению с пророчеством разница заключалась в том, что к фаворитам вороным подбирались аутсайдеры-рыжие.
Но как, в самом деле, можно объехать резвых соперников? Это называется "съесть ездой" - тактикой.
Сергей Васильевич "управлял" наездником-земляком, земляк - коренником. Мы неслись что было сил, так, словно дело происходило уже на финише. Нет, дорога была еще длинная, как выражаются конники. Но мы намеренно делали бросок не вовремя.
Рыжие захватили вороных. Стараясь попасть в такт со стариком Кольцовым, я тоже качал вожжой, высылая свою пристяжную. Вовсю пыхтел наш коренник.
Валерий бросил на нас косой взгляд и опять слегка улыбнулся, крутанул головой: "Во дают!" Что было ему беспокоиться, когда у него - вожжи в руках, класс и резвость в запасе.
С противоположной от трибуны стороны, как всегда, стояла своя, особая публика, и раздались крики:
- Эй, на рыжих, столбом не ошибись!
Дескать, ехали мы так, будто дистанция уже заканчивалась.
Входя в последний поворот, при выходе на прямую, мы с вороными сравнялись. Было видно, как хорошо и свежо идут они, вороные, эта отлаженная самим же Сергеем Васильевичем живая машина. Пристяжки их вытянулись в струну, коренник влег в хомут, Валерий приподнимал вожжи, готовясь сделать последний посыл.
В самом повороте Сергей Васильевич вдруг дернул вожжу на себя. Его пристяжка соответственно начала крениться в сторону, на вороных. Оглушительный вопль вырвался сразу из трех грудей - Валерия и его испытанных пассажиров.
- Батя, что делаешь?! - воззвал Валерий.
Что в самом деле старик вытворяет? Это называется "проехать по ногам". Прямо под копыта вороных лезли наши рыжие. Вороные забеспокоились. Их правая пристяжка подалась в сторону коренника, коренник начал стричь ушами, меняясь ходом.
- Опомнись, батя! - взмолился Валерий.
Вырвав у меня вожжу, старик с остервенением "поливал" сразу обеих наших пристяжных, но, кажется, не за тем, чтобы подвигались они к финишу, а давили вороных. Сергей Васильевич еще и приговаривал: "Вот как у нас, у стариков! Вот как у нас, у стариков!"
Да что же это такое, в самом деле? Я тоже крикнул:
- Сергей Васильевич!
Пугачевские глазки оказались вдруг прямо у меня перед лицом.
- Если ты, безрукий мерзавец, хоть пикнешь, - прошипел старик, - то будешь под копытами снег глотать!
Действительно, это было бы под копытами, потому что справа, с моей стороны, полем надвигались серые.
Вороной коренник вдруг вскинулся - сбился! Сразу же вороные провалились куда-то назад, в бездну. И тут Сергей Васильевич заголосил. Как будто он рожал или его режут, старик кричал: "А-а-а! И-и-и!" Он "звонил", то есть махал вожжами, понукая пристяжных, он звонил ключами под носом у серых, он один вел войну с целым светом, летя на последней прямой.
Коренник наш качался. Наездник-земляк не управлял им, а тащил его на вожжах. Заслоняя полнеба, с грохотом голосов валилась на нас трибуна.
- А-а-ай! А-а-ай! И-и-их! - визжал, буквально визжал Кольцов.
Вороные нас опять настигали. С поля - серые. Летело к финишу девятиголовое чудовище. Три тройки разом. "И сидит-то черт знает на чем… Черт побери все…" Как дьявол за сценой, строил соперникам Сергей Васильевич такие козни, с которыми невозможно было справиться. "Вот как у нас! Вот как у саратовских!" Он бросил под копыта серым свою шапку. Он раскидывал по бровке рукавицы, от чего вороные опять шарахнулись.
Финишного колокола я не слыхал. Никто, наверное, из нас не слыхал. Услышали лошади, к этому звону привыкшие: сами собой они перешли на шаг.
- Ты, земляк, постой, - сказал вдруг с беспокойством Сергей Васильевич.
И не успел саратовец оглянуться, как Кольцов уже выскочил из саней и меня за собой потащил. Пугачевские глазки бегали из стороны в сторону. Дорогой мы подобрали рукавицы и шапку.
- Давай бог ноги! - произнес Кольцов. - Принять надо без сорок.
Мы с ним пустились, как говорится, "в обратную", по бровке, а там - через знакомые щели в заборах и всякие задние, запасные ворота. Мы крались дворами, подальше от глаз людских, а ветер доносил до нас звуки победного марша, под который рыжие, как видно, уже совершали круг почета.
Расчет наш заключался в том, что проскользнем мы мимо главного входа в то время, когда все будут отвлечены церемонией. А там и автобусная остановка, и только нас и видели! Но у входа стояла "скорая помощь". Мы так, с разбега, в нее и врезались.
Два белых халата с носилками спускались по ступеням. Несли директора, того, что руки нам перед призом пожимал. С большим чувством пожимал, от всего сердца говорил: "Приветствую вас, дорогой Сергей Васильевич!"
Скрываться было уже некуда. Мы даже еще и путь преграждали носилкам. Голова лежавшего приподнялась. Глаза уперлись в нас.
- А, Сергей Васильевич, сыноубийца мой милый, - слабым голосом произнес несомый. - Может быть, ты посоветуешь мне трехсотлетия нашей породы дожидаться и тогда уж ехать на утешительный?
Призы "утешительные" разыгрываются между проигравшими большие призы.
Пугачевские глазки выразили детское отчаяние. Но все же, собравшись с силами, старик Кольцов крикнул:
- А что? Это же спорт! В спорте все случается…
Директор даже привстал на носилках.
- Ты… ты о спорте заговорил? Ах, вот оно что, ты, оказывается, у нас спортсмен…
Директор сел на носилках.
- Сергей Васильевич, как же не стыдно тебе? Спортсмен! Да на себя-то посмотри.
Но тут подбежала к нам еще одна фигура - заводской завхоз.
- Борис Яковлевич, - бросился он к директору, - тулупчики куда теперь девать? Может, старику Кольцову, раз уж он выиграл, дадим?
Кольцова он, вечно озабоченный, и не заметил. Но каменным взором взглянул на старика наездника директор.
- Тулупчик? Дай только поправлюсь да встану, я с него самого шкуру на тулупчик сниму!
И силы оставили энтузиаста.
Из Америки мы вернулись в марте, прямо к женскому дню, и сразу же начали нечто вроде лекционного турне на тему "Лошадь в современном мире".
Успех был потрясающий. Программа наша была проста. Сначала в самом сухом информационном духе приводились цифры. Современный мир держится на подсчетах, вот мы и сообщали, как говорили на корабле морякам, сколько стоит породистая лошадь, сколько сейчас вообще лошадей на свете: впечатление было ошеломляющим. После этого в абсолютной тишине следовало объявление: "Перед вами выступит ветврач, ну, проще говоря, коновал…"
"Проще говоря" - легко сказать! Слово "коновал" взрывало любое собрание, как гигантскую бутыль с шампанским. Люди хохотали не в силах остановиться. Дальше уже каждое слово нашего доктора вызывало такой смех, которому мог бы позавидовать "рыжий" в цирке. И действительно, в одном клубе удостоились мы чести выступать в очередь со знаменитейшим комическим артистом. Он был за нами следующим номером программы и с беспокойством выглядывал из-за кулис, желая понять, почему в зале совершается гомерическое неистовство. Конкурировать с "коновалом" даже он не мог, и пришлось ему на ходу менять репертуар: вместо комических рассказов читать лирические стихи.
Одно только смущало меня: слова, данного Томасу, я в этих выступлениях все никак не мог выполнить.
- Ты вернешься домой, - с воодушевлением втолковывал Томас, наряжая меня в настоящий ковбойский костюм, - и расскажешь всем и каждому, что такое ковбои.
Но ковбойский наряд разделил участь третьей подпруги. Никто не верил в костюм! "Что это еще такое?" - спрашивали. "Ковбойские брюки". - "Ха-ха, какие же это ковбойские?" Даже кожаные штаны вызывали только недоумение. "Знаешь что, - посоветовали мне, - сними ты все, оставь шляпу и шпоры".
Шляпа и шпоры действительно производили почти такое же впечатление, как цена гнедого Фрегата и слово "коновал", но если бы в таком виде попался я на глаза ковбоям!
И главное, что было сердиться на других, если сам я вел себя еще недавно точно так же. Когда пришли мы с Томасом в ковбойский магазин, он говорил: "Выбери себе ремень". Говорю: "Вот этот". Томас опять помрачнел, как в первые дни нашего знакомства: вроде все уроки ковбойства пошли не впрок. "А что такого?" - спрашиваю. "Это же не ковбойский! Это так, дрянь, которую всякие пижоны таскают…" Словом, почти ничего не сумел я выбрать из того, что, на взгляд Томаса, было "настоящим". Рубашка, которую он собственными руками на меня напялил, - какая-то клюква в молоке - была, оказывается, ковбойской, самой ковбойской, какую только можно себе представить. "В таких покоряли Дикий Запад", - сообщил Томас с гордостью, хотя на вид это было в пору носить барышне или пятилетнему ребенку. Когда же дело дошло до куртки, то я бы сказал: там были такие ковбойские куртки! Но Томас забраковал все и в конце концов снял куртку со своего плеча - мы с ним были одного роста.
На задней стороне воротника этой потрепанной кожанки имелось клеймо: "Техас". Но не мог же я носить куртку навыворот.
Встретил я друга своего Игоря К. - в просторечии Гарик. Ну, думаю, вот кто меня поймет.
Друг - скульптор. Ставит он памятники лошадям. Великим скакунам былых и нынешних времен. Если в жизни, прямо на скаковой дорожке, не застали вы какую-нибудь четвероногую знаменитость, то не тревожьтесь - Гарик запечатлеет ее для потомства в бронзе. С необычайной честностью относясь к своему ремеслу, Гарик постиг мир живой природы не из вторых рук. Обитатели гор и пустынь, лесов и рек, даже морей и океанов знакомы ему непосредственно. Не только коня, но и кита Гарик способен изобразить с портретной достоверностью.
Как-то раз пригласил Гарик даму своего сердца в зоопарк, а там увидели они верблюда.
Скульптор-землепроходец тотчас понял, что перед ним не какой-нибудь выкормыш из питомника, а видавший виды дромадер, настоящий "корабль пустыни". Рубцы и раны на теле величественного пенсионера говорили опытному глазу о том, что пройден достойный трудовой путь.
Величественно верблюд жевал какую-то колючую дрянь и, как бы цитируя сказку "Почему у верблюда вырос горб", всем своим видом говорил: "Презираю!"
- Вот это Киплинг! - восхитилась дама Гарикова сердца.
- А хочешь, - предложил Гарик самое лучшее, что мог он в ту минуту предложить, - я заставлю его встать перед тобой на колени?
- Не может быть!
После этого скульптору, другу моему, ничего не оставалось, как гнуть из верблюда этюд в стиле позднего Микеланджело.
Конечно, Гарик знал верблюжьи нравы и даже верблюжий язык. Подошел он к самой решетке и крикнул:
- Чок! Чок!
Хотя верблюд и не повернул головы, но перестал жевать. Гарик понял, что на верном пути, и повторил свой зов. Верблюда как бы повело. Его просто корчить начало от знакомого, слишком знакомого "Чок! Чок!". А Гарик, чувствуя свою силу, кричал и кричал.
Заговорили старые раны, инстинкты, условные рефлексы, вся прошлая жизнь, видимо, пронеслась перед умственным взором верблюда. Все его существо подчинилось команде, и сами собой начали гнуться узловатые колени…
- Ах, какой Киплинг! - воскликнула спутница Гарика.
Но тут, помимо инстинкта, у верблюда заговорил рассудок. Дромадер, видно, вдруг осознал, что жизнь прожита, что все это давно позади, что свое он уже "сервитудем", как говорили древние, то есть отслужил, и у него есть полное право на отдых.
Разогнулись колени. Повернул верблюд голову в сторону командного крика и… Знал Гарик, как командовать верблюдом, как ставить их на колени, но и верблюд не зря своими собственными ногами перемесил черные пески. В ответ на заправский зов изрыгнул он влажно-весомое ядро, и о маневренности "корабля пустыни" говорит тот факт, что мстил он Гарику, но - метил не в него. Зачем старику на старости лет лишние неприятности? Досталось даме!
На прочее завеса, как говорил Гамлет в аналогичных случаях, но с тех пор говорим мы у нас на конюшне "Гариков верблюд", имея в виду вопросы выстраданные, до глубины души прочувствованные. Ибо когда рассказывал наш друг, как повело верблюда от "Чок! Чок!", нас самих трясло от сочувствия - верблюду.
Итак, я был уверен, что уж Гарик меня поймет. А он как раз говорит:
- Куртку ищу ковбойскую. Одну работу задумал: кучер и ковбой.
Тут же потянул я с плеча подарок Томаса: от друга к другу и к тому же для творческого дела!