Между тем, поднятая на ноги свистками сонная улица оживала. Тревога будила дворников и караульщиков. В промежутках между свистками неслись глухие вопли:
- Держи, держи его! Стой!
Тогда, как будто неведомый силач встряхнул многоэтажные каменные коробки и вытряхнул на мостовую десяток сонных, полуодетых людей. Протирая глаза, спотыкаясь отекшими от сна ногами, они, не спрашивая в чем дело, бежали друг за другом. Звериная стихия, дремлющая в человеке, гнала их за добычей, как древнейших человеческих предков, охотившихся на лесного зверя и дичь.
Полусонные люди тем более охотно подчинялись невымершему инстинкту. Раздражаемая запахом ускользавшей добычи, подгоняемая свистом и ревом толпа, задыхаясь, стонала:
- Лови, лови!
- Держите!
- Бей его!
Кто-то, споткнувшись, упал. Через него перекатились двое кубарем по камням. Неожиданная остановка и боль падения отрезвили их. Вместе с утренней свежестью это происшествие охладило и остальных охотников.
- В чем дело-то? - спросил один.
- Жулик, что ли?
- Черт его знает. Подняли с постели…
Все начали ворчать и расспрашивать друг друга. Мужик, свиставший более всего от обиды, чем от тревоги за упущенного мальчишку, объяснил в чем дело.
Добыча оказывалась уж слишком ничтожной.
- Что же вы это из-за паршивого мальчишки столько народу перебулгачили! - огрызнулся на него потиравший ушибленное колено растрепанный мужичонка, - подняли Содом и Гоморру, сволочи!
- Тебя не поднимали, - отрезал тот, - ты что, падаль, выскочил? Тебя звали?
Ссора грозила перейти в схватку. Кто-то отрезвил всех сразу сухим вопросом:
- А примус-то отняли?
Растерянные люди переглянулись. Дворник со вздохом пояснил, что кража произошла уже три дня назад. На него набросились с бранью, хохотом и угрозами.
Тень преследуемого давно уже исчезла впереди. Остывшие люди, поругиваясь и позевывая, разбрелись по домам.
А Пыляй все еще бежал.
Он находил для своих ног какую-то неиссякаемую силу. Он бежал из одного мира в другой и, казалось, не было ничего достаточно сильного, что могло бы преградить ему путь.
Преследователи отстали. Шум погони стих. Мальчишка остановился у чугунного фонаря и, прислонившись к нему, вздохнул с облегчением.
И в тот же миг он все вспомнил: девчонку, мечты о другой жизни, свою измену, бегство и обман. Путь назад был отрезан изменой навсегда; пути вперед вовсе не было. Смертельная бледность от усталости и отвратительный холодок от тоски легли на его губы, щеки, лицо. Он отер холодный пот с грязного лба, но и этот жест не принес ему ни капли облегчения.
Слабея от страха и бесплодной тоски, он обнял чугунный столб, уткнулся в его холодную твердость, как в колени давно забытой матери, и заплакал.
Часть вторая
Победители
Глава первая
Свет не без добрых людей. - Пыляй открывает новый способ самообучения
Праздные гуляки, тихонько пробиравшиеся домой, остановились в изумлении невдалеке от Пыляя. Тихая улица оглашалась придушенными рыданиями, точно выходившими из-под земли. Опершись друг на друга для придания большей устойчивости нетвердым ногам, они оглядывались кругом, пожимали плечами и недоумевали.
- Послушай, а может это нам кажется? - предположил один неуверенно.
- Какой черт кажется…
- Ведь бывает же, что у пьяных в глазах двоится…
- Ну и что из этого?
- А ты думаешь, в ушах двоиться не может?
- Не знаю… А вот гляди на фонари, - сообразил он, - ведь тут два фонаря? Коли их два, так нам не кажется четыре?
- Погоди, друг, - отступил второй, - тут один фонарь!
- Два, дорогой!
- Посчитаем! - предложил один и другой не возражая двинулся к фонарю.
- Раз фонарь… - начал он и вдруг взвизгнул, отшатнулся и замер, прошептав чуть слышно, - это он плачет… Бедненький фонарик!
Прижавшегося к столбу мальчишку, такого же черного и неподвижного, как столб, не отличили бы от фонаря и более ясные, чем у этих ранних прохожих, глаза. Пыляй поднял голову и сострадательный прохожий пришел в себя.
- О чем вы, мальчики, плачете? - пролепетал он.
Пыляй оглянулся недоверчиво. Так как никакого другого мальчика возле не было, он сказал сухо:
- Я тут один.
- Один?
- Конечно, один, - подтвердил его спутник, - у тебя положительно двоится в глазах. И фонарь один и мальчик один, понял?
- Да, понял, - охотно согласился тот и, подумав, спросил ласково: - О чем же ты плачешь, один мальчик?
Пыляй посмотрел на них с презрением, затем соображая, что было бы небольшим грехом воспользоваться участием ошалевших от пьяного угара толстопузиков, зажал рукавом глаза и завыл с новой силой.
- Что ты? О чем ты, скажи нам, один мальчик!
Пыляй пробормотал сквозь слезы:
- Деньги по-о-отерял…
- Какие деньги?
- Хозяин послал в лавку, а я деньги потерял…
- Потерял? Сколько же ты потерял, один мальчик?
- Три рубля! - заревел Пыляй с новым отчаянием и силой.
Прохожие переглянулись.
- Друг, дадим ему три рубля…
- Дадим, друг!
Пыляй, не прерывая рыданий, покосился на них. В руках одного показался кошелек. Мальчишка заголосил, как над покойником. Но едва лишь деньги очутились у него в руках, глаза его высохли с такой быстротой, что добрые люди насторожились:
- Ты не врешь, один мальчик?
Он успокоил их новым залпом рыданий и они, пошатываясь, двинулись дальше. Пыляй еще долго слышал, как бормотал один из них:
- Кажется, я дал ему шесть рублей… Потому что он протянул две руки, негодяй… Но вес равно, господь нас возблагодарит за доброту седмерицею… Шесть раз по семь… Это много, друг…
Он запутался в счете и умолк. Пыляй плюнул им вслед, вытер глаза и пошел прочь.
Это маленькое происшествие, положивши в его карманы немалые деньги, ободрило его. Дне победоносных хитрости за одно утро придали ему вид самоуверенный и независимый. В этот час, храбро заглядывая в рыжую, теплую морду раннего солнышка, ему хотелось только одного - встретиться с девчонкой и еще раз потягаться с ней в силах.
- Я б тебе показал! - все еще обиженно отторбучивая губы, ворчал он, - ты бы узнала…
Он несколько раз хлопнул себя по лбу в наказание за простодушие и доверчивость, впрочем, без особенного гнева: в конце концов было не плохо, что он ушел от ребят, где нужно было курить, пить водку, ругаться, драться и исполнять приказания нанюхивавшегося кокаину Коськи.
То, что было так темно, опасно и жутко ночью, теперь днем, на солнце, в просыпавшейся улице казалось совсем другим. Выжегшиеся в мозгу, оставшиеся на память от пленницы, две палочки с перекладиной, похожие на шалаш радовали, как первое знание, которым хочется ребенку удивить встречного.
Разговаривать беспризорному бродяге было не с кем. Он остановился перед оборванной афишей и с уверенностью опытного грамотея стал рассматривать ее. Две палочки с перекладиной тотчас же выскочили из скучного ряда и стали перед ним, как вкопанные.
Пыляй засмеялся.
Он пошарил глазами в другой строчке и, найдя там такого же уродца, решительно проворчал:
- Может, обойдусь еще и без девчонки! Тоже хитрость, подумаешь. Глаза отвела, сквернавка!
Отпустивши несколько крепких ругательств по адресу предательницы, он с успокоенным сердцем и приливом нового любопытства принялся за рассматривание афиши.
- Что она там еще чертила? - вспоминал он, - какая там еще закорючка из ее имени выходила? Не вспомнить, пожалуй! Ах ты!
Какой-то прохожий с любопытством остановился возле разговаривающего с самим собой оборванца.
- Пьяный что ли ты, мальчишка? С этих-то пор, бесстыдник!
Но глаза оборванца были ясны и светлы. Прохожий утих, спросил:
- Что ты тут бормочешь? Потерял, что ли, что?
- Потерял! - буркнул Пыляй.
- Что потерял-то? - уставился в землю тот с видимой готовностью принять участье в поисках, - где?
- Да не тут, а вот где! - ткнул Пыляй в афишу.
- Что тут?
- Букву потерял!
- Ну? - удивился прохожий, - вот штука! Какую?
- Какую? - протянул Пыляй, повторяя в уме имя, - очень простую - лы называется!
Прохожий искал недолго, ткнул пальцем с величайшей услужливостью:
- Вот!
Пыляй рассмотрел ее, запомнил, представил, с закрытыми глазами, кивнул головой:
- Она самая. Теперь еще одну не найду никак. Какая такая - я - будет?
Охотливый прохожий показал и эту. Пыляй промерил ее, проглотил в уме и чтобы не было уже у прохожего сомнения в том, что он лишь случайно потерял эти буквы, он ткнул в хорошо знакомую и заметил:
- Вот она - а! Я, гражданин, все знаю!
Прохожий ушел. Пыляй победителем тронулся дальше. Он отыскал эту букву и на следующей, новенькой афише, которую только что распластал на заборе парень с ведерком клея в руках и огромным свертком таких же нарядных листов за плечами.
- А? - спросил его Пыляй с гордостью.
- А! - подтвердил тот.
И вдруг, ослепительно, как молния, блеснула идея в голове мальчишки. Он облюбовал себе нового уродца в ряду букв и, ткнув в него пальцем, спросил, сухо:
- А эта как называется?
- Ж-ж-ж, - прожужжал наклейщик и взглянул на оборванца, - неграмотный, что ли?
Пыляй не ответил, но усмехаясь, ткнул в следующий значок:
- Это что за крендель?
- В! - пояснил тот, - воскресение написано, видишь? Воскресение - в первая буква. А дальше - о - видишь: кружок такой - это о! Понял? Да ты что ни одной буквы не знаешь, что ли?
- Маракую кое-как, - неопределенно ответил Пыляй, уставившись на афишу, - подучиваюсь.
Наклейщик ушел. Пыляй подождал прохожего и спросил его небрежно, указывая на следующую букву.
- Забыл, как вот этого называют?
Прохожий ответил. Пыляй протвердил про себя несколько раз и запомнил со смехом. Девчонка была права - никакой особенной трудности в этом деле не было. Афиш было много, прохожие отвечали с полной готовностью.
Пыляй шел без пути и цели, жевал булку и постигал книжную премудрость со скоростью, самого его изумлявшей. Он не замечал времени за этим занятием, не чувствовал страха перед Коськой и забыл о коварном предательстве девчонки.
К вечеру, после усиленных занятий, он при помощи какой-то молоденькой нарядной барышни прочитал целое слово на вывеске и оторопел от радости:
- Булочная? - взвизгнул он.
- Булочная! - подтвердила она.
- Булки продают тут?
- Булки!
Он исчез в дверях булочной прежде, чем барышня успела расхохотаться над наивным восторгом мальчишки.
Пыляй вышел с булками, как с драгоценным багажом. С крыльца булочной он оглядел улицу с насмешливой снисходительностью. Впервые в нем рождалось ощущение связанности с этим огромным хозяйством, - с домами, с мостовыми, с трамваями, с извозчиками. Он ласково оглянулся на вывеску, которая приобщала его к чужому миру. Маленький оборванец сошел с крыльца гражданином своей страны, - он не чувствовал себя более отрезанным от людей и их жизни.
Кривые уродцы на жестяных вывесках могли ему в одно мгновение открыть тайну того, что было за дверями под ними. Чужой мир при первом усилии распахивал перед ним настежь двери, готовился раскрыть все свои тайны.
Он толкался в толпе на тротуаре с исступленным высокомерием, шел переполненный гордостью, как будто неосторожным толчком встречные могли расплескать чашу его знаний.
Он расположился со своими булками в каком-то сквере и высидел там до его закрытия.
Поиски ночлега не отняли у него слишком много времени. Только что ощутивший себя гражданином шумного города, маленький бродяга с равнодушием философа, постигшего величайшую тайну бытия, добрел до первого встретившегося по пути асфальтового котла и расположился в нем, наслаждаясь теплом неостывшего еще железа.
Над ним было высокое небо, облитое зеленоватым сиянием далеких звезд. Пыляй оглядел их со спокойствием богача, который рано или поздно будет обладать и ими, если того захочет, и заснул, усмехаясь простоте разгаданных тайн.
Глава вторая
У Чугуновых
Девочка заснула с невысохшими слезами на глазах. Сверкавшие капли их долго стыли под длинными ресницами и скатились на горячие щеки, когда Аля вздрогнула от какого-то страшного сна.
Наталья Егоровна тихонько задернула занавеси на окнах. Комната погрузилась во мрак и тишину.
Иван Архипович на цыпочках собрался на фабрику и исчез.
Он пришел днем обедать. Аля еще спала. Крепкий сон заливал теплым румянцем ее лицо. Губы ее перестали вздрагивать от готовых сорваться рыданий.
Отец и мать перемолвились едва слышным шепотом. Наталья Егоровна сидела перед кроваткой дочери, не шевелясь и со страхом ждала ее пробуждения.
- Где, в самом деле, этот скверный мальчишка, который ее привел домой?
Иван Архипович пожал плечами.
- Не понимаю.
- Она вспомнит о нем, как проснется!
- Найдем его, я думаю, как-нибудь.
Аля пошевелилась и, замерев на мгновение, Чугунов проворно и опять на цыпочках снова ушел.
- Утро вечера мудренее! - шепнул он в дверях.
Странная история, однако, заинтересовала его настолько, что вечером, возвращаясь с работы, он несколько раз прошелся по набережной, мимо бескрышей башни, выдержавшей накануне памятную ему осаду, затем прошел под стеной по Мокринскому переулку, долго стоял у шатровой башни.
Пролом в стене, служивший лазейкой, теперь был наглухо заложен кирпичами. Бородатый мужичонка торопливо кончал работу, заплескивая известью кирпичные щели. Он не похож был на привычного к работе каменщика. Чугунов, повертевшись возле него с видом прохожего, ожидающего у трамвайной остановки, обернулся к нему.
- Замазал? - спросил он.
- Велено и замазал.
- Кто велел?
- Из милиции приходили…
- А ты откуда?
- Дворник на аппретурной. А того не понимают, - грубо заговорил он вдруг, - что каждый должен свое дело справлять. Что я за печник? Ну замазал, а долго ли тут разобрать. Гляди, вот, утром - опять будет по-старому… Они, как крысы - везде пролезут!
- Кто?
- Ребяты же.
Иван Архипович подошел поближе.
- А где они теперь?
- Разбежались все до единого. А ночью, гляди, опять сойдутся…
Дворник кончил работу, забрал лопатку и ведро с известкой. Чугунов спросил:
- А верно, что они тут девочку держали?
Мужик покачал головой, поднял ленивые, бесцветные глаза на любопытного прохожего и ответил с уверенностью:
- Слыхал я про это. Врут все.
Иван Архипович улыбнулся.
- Почему же врут? Может быть и правда!
- Не может того быть. Брешут на ребят этих много. Конечно, заступиться за них некому, коли родителев нету. А сказать по совести - ребяты, как ребяты, хорошие парнишки есть, только что с пути сбившись… По голодному времени много народу по миру пошло. Дитев растеряли. А им что? Разум у них маленький.
Иван Архипович со вниманием оглядел своего словоохотливого собеседника.
- Ты может быть знаешь кого из ребят?
- Как не знать, коли их тут кишмя кишит в стенах. Деваться некуда. И то приют.
- А такого не знаешь парнишку - Пыляем его звать?
- По прозвищам не знаю. Да они, чай, и сами-то свои имячки позабыли. Другой родитель и ищет может своего, а как его найти, коли он и имячка не знает, под новым прозвищем ходит и места родные забыл! Нет, милый, что с возу упало - то пропало! А ты что, ищешь паренька?
- Ищу, да.
- А в лицо его знаешь?
- В лицо не видывал.
- Ну где же найти! - махнул рукой дворник и, перекидывая ведерко из уставшей руки в другую, решительно заключил, - никак не найти.
Он подвигал шапку на голове в знак прощания и тихонько поплелся прочь.
Иван Архипович проводил его взглядом и задумчиво пошел вдоль стены, приглядываясь к встречным мальчишкам. Он и сам понимал, что поиски будут напрасными, и если еще думал о том, чтобы найти, то больше рассчитывал на случай.
Случая однако не было. Разгромленная с вечера бескрышая башня была пуста. Ребята исчезли или скрывались в каких-то им одним доступных тайниках Китай-города.
Иван Архипович настойчиво прошелся несколько раз под стеной, подежурил напротив у чугунной решетки набережной и, махнув рукой, пошел домой.
Он вернулся позднее, чем всегда. Аля сидела на кровати, точно держалась за одеяло, чтобы не сбежать тотчас куда-то.
Она взглянула на отца свежими от сна; блестящими от света и влажными от невыпавших слез голубыми глазами, но не двинулась к нему навстречу.
Иван Архипович подошел к ней.
- Надо его найти, - тотчас же вскрикнула она, - надо его найти, папа. Убьют его мальчишки! Надо сейчас искать! Зачем вы позволили мне спать?
Наталья Егоровна посмотрела на мужа и бессильно развела руками. Он сел рядом с дочерью и улыбнулся:
- Может быть, я искал уже его?
- Искал!
- Ну?
Она выслушала его рассказ, не шевельнувшись, не двинувшись.
- Как же теперь? - вцепилась она в руки отца, едва лишь он кончил, - где его искать? Куда он девался?
- Найдем, - решительно прервал ее Иван Архипович, - найдем. Мальчишка не иголка - найдется. Сам придет - не маленький.
Аля кивала головой печально. Возвращение домой и самый дом и явившиеся вечером школьные девчонки-подружки - ничто не могло стереть сумрачных теней с ее лица.
Один за другим забегали в комнату Чугунова соседи, жильцы огромного дома, взглянуть на девочку, услышать от нее новую подробность странного происшествия. И все так же невесело глядела она на приходивших и уходивших. Она отвечала на вопросы, подтверждала кивком головы то, что о ней рассказывали другие, но еще долго не могла она улыбнуться в ответ на веселый смех подруг.
Позже зашел и дворник. Он уже снарядился в ночное дежурство: на нем была шапка с медной бляхой и огромный тулуп, из высокого овчинного воротника которого выглядывало все поросшее волосами его лицо. Он был похож на одетого мужиком ручного медведя, которому только недоставало поводыря.
Аля улыбнулась, всплеснула руками, чуть не сказала об этом вслух. Дворник долго рассматривал ее и качал головой.
- Гляди, что делает! - проворчал он наконец, - не ребята, а сущие разбойники. Что из них вырастет!
- Они не все такие! - вступилась Аля.
- Не все? А по-моему все одинаковы. Один шут на дьяволе.
- Не все. Есть хорошие! - спорила Аля.
- Откуда там хорошему быть? Все одинакие. Ноне на рассвете я одного упустил, жалко, а прописать ему следовало бы… На самом нашем парадном…
Аля вздрогнула. Иван Архипович насторожился.
- Как раз у нашего крыльца сидит такой бродяжка и притворившись, что дремлет. Знаю их повадку, меня не проведешь. Подкрался к нему и цапнул…
- Зачем? - взвизгнула Аля, - где он?
- Чтоб по кухням не ходили, не выглядывали, что плохо лежит. У меня, намеднись, новехонький примус такой-то стащил. Думаю, не тот ли… Опять пришел. Встряхнул я его, поволок к фонарю поглядеть, а он так и закрутился… Вижу, что совесть нечиста, и потащил его в милицию…
- Где он? В милиции? Папа, папа, пойдем скорее…