- Сбежал, окаянный. Вывернулся, как уж, из рук и ушел. Вот оно что…
Аля закрыла руками лицо, как от стыда.
- Да что же он подумал! Ведь он мог подумать, что это мы… мы…
- А уж не знаю, что он там думал! - смущаясь обратностью впечатления, производимого его рассказом, проворчал непреклонный блюститель ночного порядка, - не знаю… А вот бегает он прытко, это верно!
Никто его не слушал. Сконфузившись, он умолк и попятился к дверям.
Иван Архипович подлетел к нему:
- Как вы смеете хватать всякого, не разобравшись в чем дело! Вы бы могли спросить его…
- А без спросу я не вижу, что за птица ночью на крыльце торчит!
- Да ведь этот мальчик девочку привел домой! А вы что наделали!
Поняв в чем дело, бородатый мужчина смутился еще более. Он недоуменно кивал головой каждому из присутствующих, кто обрушивался на него с упреками, к каждому оборачиваясь напряженным от внимания лицом. Когда все смолкли, он допятился до самого порога и вышел за дверь, пробормотав в приоткрывшуюся щель:
- А вам бы, хорошим жильцам, лучше бы не связываться с всякой рванью. Прощения просим!
Иван Архипович бросился к дочери. Но утешения его ее не успокаивали. Теперь она понимала все, что произошло и, дрожа от стыда, шептала как заклинание:
- Только бы он не подумал… Только бы он не подумал, что это мы… Нарочно послали…
Иван Архипович убеждал:
- Все равно. Мы найдем во что бы то ни стало этого несчастного мальчишку! Найдем, я тебе говорю!
Он в самом деле переполнялся решимостью заняться поисками мальчишки, без чего, казалось, Аля не сможет успокоиться никогда.
Глава третья
Загадочная история, которую Пыляй разгадывает слишком поздно
Капитал пьяных толстопузиков, обеспечивавший непродолжительный курс обучения Пыляя, пришел к концу. Бесплатные учебники, в виде народных афиш, сменявшиеся ежедневно новыми, уже успели прискучить прилежному ученику. В конце концов, они были настолько однообразны, что понятные в них слова Пыляй схватывал на лету, а мимо непонятных проходил со злой усмешкой и сжатыми кулаками.
- Доберусь и до вас, погодите! - шептал он в изнеможении, когда пробовал складывать и их, - погодите…
Он в самом деле поверил в свои силы и нисколько не сомневался в том, что рано или поздно доберется не только до смысла загадочных слов, но и до того самого мира, который бросался такими словами.
- Цирк, цирк! - дразнил он самого себя, - спичкой что ли - чирк? Нечего тут спичками чиркать, забор зажгете, дьяволы! Или вот еще: акро-ба-ты… Сами вы аркобаты!
Иногда он прибегал к помощи прохожих и спрашивал со злостью:
- Тетенька, скажи Христа ради, что это такое за аркобат? Не понимаю я.
Тетенька наспех отвечала:
- Не аркобат, а Арбат. Улица, значит, Арбатская. Далеко отсюда - садись на четвертый номер…
- Не Арбат, тетенька, а аркобат…
- Да что ты ко мне пристал, полоумный? Учительшу нашел какую. Отойди!
Мальчишка шмыгал носом и отходил с обидой. С такими учителями не скоро, вероятно, дошел бы он до вершин человеческого знания. Но неожиданный случай, впутавшись в его похождения, вдруг привел его в школу совсем иного рода.
Над городом разразился ливень. Прячась от дождя и от соблазнов рынка, Пыляй проскользнул в заброшенную торговую палатку и столкнулся там с хорошо одетой барыней. Она испуганно припрятала что-то в сумку при виде его. Стоявшие возле два парня не очень приветливо обернулись к Пыляю, сейчас же прекратив общий разговор.
Пыляй прислонился к стене, однако, без малейшего стеснения и не подумав извиниться за прерванный его вторжением разговор. Довольно-таки наглые лица парней и вороватые их, мечущиеся, как застигнутые в комнате мыши, глаза не понравились мальчишке и он свистал, оглядывая их вызывающе.
Барынька, впрочем, тотчас же оправилась, вынула со смехом из сумки несколько груш, раздала их своим спутникам и, закусив одну, вдруг обратилась к Пыляю:
- Не хочешь ли ты мальчишка?
- Съем! - согласился он.
- Возьми, на!
Дождь барабанил по крыше уже с меньшим нахальством и, съевши грушу, Пыляй отодвинулся к двери, поджидая когда можно будет уйти. Один из парней вдруг окликнул его.
- Погоди-ка, мальчик!
Вместе с Пыляем на него оглянулась и барынька. Парень шепнул ей что-то. Она закивала одобрительно головой. Пыляй буркнул недоверчиво:
- Ну, гожу?
- Ты беспризорник, что ли?
- А тебе что?
- Помочь тебе хочу, чудак! У меня бабушка умерла, велела раздать на помин души сто рублей. Я и раздаю.
- Давай, что ж, возьму.
- Погоди, дождь пройдет. Надо разменять деньги. Больше рубля она давать никому не велела…
Пыляй остановился в дверях. Сзади него все смеялись. Он шагнул было за порог, но парень удержал его.
- Не шучу я, мальчишка. Погоди, говорю!
Рубль соблазнил маленького бродягу. Он давал ему возможность еще несколько дней бродить по городу, прячась от Коськи и изучая афиши с непонятными словами. Пыляй остался.
Дождь перестал. Слышно было, как припрятавшиеся прохожие снова запрудили узкие проходы между палатками. Среди шума и говора с новыми силами заорали продавцы:
- Не надо ниток, не надо иголок. Авто-ма-ти-ческие пуговицы…
- А вот йод, касторовое масло, валериановые капли от успокоения.
И совсем тонкий голосок надрывался:
- Частые гребешки: каждую вошку - тянет за ножку!
Пыляй почесал затылок: даже для вшей были придуманы какие-то машины, вытягивавшие за ножку докучливых паразитов. Он покачал головой. Парень тронул его за плечо:
- Ну, пойдем, мальчик!
Пыляй пошел за парнем. Барыня с другим осталась позади. Как только они вышли в суматоху рынка, послушный внук добродетельной бабушки свернул к палатке и стал менять деньги у торговца. Пыляй стоял возле него, нетерпеливо ожидая того момента, когда он станет участником бабушкиного наследства, как вдруг, парень с криком схватил его за шиворот и, встряхивая и толкая, завопил:
- Караул, караул! Деньги вытащил… Вот он, подлец!
Прежде чем несчастный мог что-нибудь сообразить, вокруг них сгрудилась толпа. Пыляй растерялся. Над ним взмахивались кулаки, зонтики, трости. Державший его парень, сатанея от гнева, кричал исступленно:
- Не троньте его. Я его в милицию сдам…
- В милицию, в милицию…
- Где деньги?
Кто-то обшаривал Пыляя. Странный благодетель ловким жестом вытащил у него из-под рубашки кошелек, которого Пыляй в жизни своей никогда не видел.
- Вот он! Слава богу, хоть деньги нашлись…
- Отпустите его лучше! - стонала из-за чужих спин барынька, недавно угощавшая Пыляя грушей, - он голоден! Боже мой, боже мой! Несчастный!
Вокруг Пыляя и парня сгрудилась толпа, выраставшая с невероятной быстротой. Мальчишка, растерянный, ошеломленный, видел над собой одно столицое, стоголовое чудовище, которое орало, кричало, вопило и угрожало ему. Лепета высохших губ маленького бродяги никто не слышал и не мог услышать.
- Нет, отведу в милицию! Извозчик, извозчик! - кричал парень, - да где же милиция? Никогда нет никого, когда нужно!
Милиционер подоспел, однако, вовремя. Когда он пробирался через толпу к Пыляю и собравшиеся сгрудились еще теснее, отчаянный вопль раздался рядом:
- Держи, держи! Тут целая шайка их!
- Стой, сволочь, стой!
Толпа зашевелилась. Парень, державший Пыляя, отпустил его и исчез в то же мгновение. Исчезла куда-то и барыня с сумкой. Милиционер же спокойно выволок из толпы третьего парня. Тот был красен от гнева, шел спокойно, но кричал:
- Это безобразие! Как вы смеете!
- Я его за руку поймал, за руку поймал! - визжал за ним тонкий, высокий господин, - за руку! Слышу, кто-то в карман лезет, и схватил! Их целая шайка!
- Обыкновенно так: как чуть сгрудился народ, они уж тут, как тут! - басил какой-то огромной толщины человек, - а народ тоже хорош… Лезут друг на друга… Невидаль какая!
Милиционер вызвал помощь тревожным свистком. Явившийся на зов другой милиционер, равнодушно оглядев Пыляя и парня, скомандовал:
- Пойдемте!
Пыляй должен был тронуться вслед за парнем.
- Они и нарочно такие свалки придумывают, чтобы в толкучке по карманам шарить! - гудел все тот же человек в толпе, провожавший пойманных, - это как есть компания… Один смуту заводит, а другие по карманам лазят…
Пыляй смутно начал понимать, что случилось. Однако, загадочная история разгадана была им слишком поздно. Милиционер не стал слушать его оправданий, только отмахнулся как от мухи:
- А ну тебя! Там все расскажешь дежурному!
И маленький оборванец, не внушавший доверия уже самым внешним видом своим, покорно замолчал.
В милиции перед дежурным парень с бесстыдной наглостью отрицал все, даже и то, что он знает мальчишку и парня, поймавшего его. Но когда, не тронутый его заверениями в его непричастности ко всему делу дежурный отправил обоих в камеру, парень, оставшись наедине с Пыляем, расхохотался ему в лицо:
- Понял?
- Ничего не понял, дяденька!
- Совсем ничего?
- Как есть ничего!
- А в карман ты лазил?
- Не думал даже!
- Зачем же он тебя схватил?
- Не знаю. Обшибся, видать!
Парень посвистал и рассмеялся.
- Дурак ты, парнишка. Пока вы с ним народ собирали, мы с мадамой карманы проверяли. Да вот засыпался, видишь?
Пыляй видел это очень ясно. Впрочем, он не был расположен сожалеть о своей доверчивости и принял все, как наказание, вполне заслуженное его легкомыслием.
Разболтавшийся же парень продолжал серьезно:
- С тобой работать можно было бы. Ты первый раз влопался?
- Первый!
- Шарашик что ли?
Пыляй промолчал.
- А то мне такой паренек пригодился бы при случае. Хочешь в компанию? Есть у меня секрет один - ловкое дело!
Пыляй покачал головой и парень замолчал.
Вечером парня вызвали из камеры. Он не вернулся назад. Пыляй переночевал в одиночестве.
Утром же его отправили в приют для несовершеннолетних правонарушителей.
Глава четвертая
Безрукая девочка вновь появляется на сцене
Вечерами и всю ночь до рассвета, в дни позднего лета, распухшие от дождей и сырости улицы Москвы неприятны. В прогорклом тумане болезненными пятнами кружатся электрические фонари; прохожие суровы и раздражительны; автомобили брызжутся липкой грязью; трамваи где-то увязают; продавцы папирос уныло дремлют над своими ящиками, укрытыми скучной клеенкой; астры и левкои в руках оборванных цветочников никнут и вянут, стряхивая последние капли дождя.
В такой день Чугунов стоял в трамвайном павильоне, ждал вагона. За спиной громады Красных ворот были багровы от сырости; золоченый ангел на них - уродлив и жалок; соскобленные крылья орла были распластаны в мертвом бессилии, величавая триумфальная арка, воздвигнутая на месте старых деревянных ворот в стене Земляного города, теперь в сумерках и тумане чудилась безобразной громадой ненужного камня. Беспокойная красота прихотливых, затейливых орнаментов, украшавших этот единственный в Москве памятник елизаветинских времен, терялась во мраке и Чугунов с некоторым недоумением оглядывался на ненужные тут никому ворота.
Он обошел их, любопытствуя, как всякий москвич, который пользуется каждым случаем взглянуть на памятник прошлого, и тогда, вдруг, увидел у багровых стен на холодной груде брошенных рельс кучу бездомных детей. Мимо них, обрызгивая их грязью, шныряли прохожие, метались трамваи. Их никто ни о чем не спрашивал, на них едва ли кто взглядывал проходя. И они ни у кого ничего не просили, они так же мало обращали внимание на взрослых, как те - на них.
И когда Чугунов, занятый всегда и везде мыслью о Пыляе, которого нужно было найти, чтобы поблагодарить за спасение дочери, тихонько подошел к ним, прячась за багровую стену, они, не оглядываясь, продолжали разговор:
- Девчонкам, тем хорошо, - сказал один задумчиво и уныло, - я знаю. Девчонку каждый в дом примет - девчонка не даром хлеб жрать будет.
- А что она может?
- Как что? И детей нянчат, и чулки вяжут, и стряпают, и полы подметают. Мало ли что!
Иван Архипович вздохнул. Сзади шмыгали вагоны трамвая, стрелочница в громадных сапогах шлепала по лужам грязи с ломиком в руках от стрелки до стрелки. Над павильоном сверкали электрические фонари, они вырывали из мрака стены груду рельс, а на них - клочья оборванной одежды, черные ручонки, желтые личики с суровыми морщинами.
Мальчиков было четверо, каждому не более десяти лет. У одного не было ноги, он сидел с края, не поднимая головы, не выпуская костылика из-под плеча. Среди них один, должно быть деревенский мальчик, держался новичком. Маленькое, худенькое его личико, осиянное теплотой синих глаз, рассматривало внимательно товарищей и улыбалось беспрестанно. В зубах у него торчала цигарка, за плечами висела сумка, на голове рваная шапчонка сидела колпачком. Разбитые лапотки на ногах и крошечный кисетик с табаком в руках свидетельствовали о деревне.
Он спросил робко:
- Огонек есть, ребятки?
- А табаку дашь?
- Держи!
Кисет переходил из рук в руки. Маленькие люди, совсем, как взрослые, крутили цигарки, сыпали табак, подбирая с ладони все до последней крупинки, закуривали друг у друга.
Мальчик сказал:
- Согнали с вокзалов. Ночевать негде.
- Ночевай с нами.
- Где?
- У нас подвал есть. А ты откуда?
- Рязанский.
- Побираешься, что ли?
- Маненько побираюсь. А то песни играю.
Все враз пошевелились, осмотрели пришельца с ног до головы. Один сказал серьезно:
- А ну-ка, попытаем тут на остановке!
- А что ж? Я на вокзалах сколько играл.
Они встали и пошли друг за другом одиночками.
Иван Архипович пропустил их мимо себя молча. Они, не замечая его, прошли сурово, но твердо. Они не жались от дождя и сырости, за ними - почувствовал Чугунов вдруг - стояла суровая, жестокая жизнь, голод и холод, но босые ноги их шлепали по грязи уверенно, глаза в электрическом огне сверкали буйной отвагой.
И этой отваги, выброшенной попусту на мостовую, было старому рабочему жаль до слез. Он забыл о трамвае, пошел за маленькими оборванцами. Они разбрелись по углам павильона, стали у косяков, нахлобучив картузики, засунув руки в карманы, прислушиваясь к певцу.
Пассажиры рассматривали маленького артиста, его шапочку колпачком, суму за плечами, разбитые лапотки. Он стоял одиноко на заплеванном асфальте перед толпой. Голос у него срывался, но жесткие слова выплывали из песни с отчетливой звонкостью:
А я д-маль-чон-ка д-си-ро-о-тою
Остался д-горе-е д-го-оре-ва-ать!
Совсем маленький мальчуган бродил между пассажирами с пачкой спичек в руках. Он поднял на Чугунова глаза, шепнул, чтоб не помешать пению:
- А спичек надо?
Иван Архипович взял коробку, заплатил деньги. Крошечный купчик этот скинул с головы картузик, бросил туда пятачок, потряс звенящими монетами и закричал, не скрывая своего торжества:
- Сорок копеек наторговал, ей-право!
Он шел дальше, продавал спички и, получая деньги, вытряхивал их все из картуза, пересчитывал и восторженно доводил до сведения покупателя:
- Скоро полтинник будет!
В павильон шипя вполз вагон. Пассажиры сорвались с мест. Мальчик кончил песню, но шапчонку свою он протянул слишком поздно: вороху шляп, картузов, непромокаемых пальто, остервенело осаждавших вагон, было не до него.
Мальчишки заглянули в шапку артиста, выбрали оттуда деньги и перебрались за угол в другой павильон. И через минуту уже слышал Иван Архипович оттуда:
А я от матерной мо-о-огилы
По-о-шел д-с сумою д-на пл-е-е-чах!
Иван Архипович остановил проходившего мимо оборванца, спросил:
- Слушай, ты не знаешь такого мальчишку - Пыляем звать?
- А тебе зачем?
- Надо.
- Не знаю.
Какая-то старушка в белом шарфике на сморщенной шейке покачала головой:
- Где родители твои?
- Умерли.
- Что ты в приют не идешь?
- Местов нет.
Он проворно ушел, ничего не прося - должно быть все они давно уже уверились в бесполезности обращения к этой толпе запакованных в пальто, пиджачки, юбки и кофточки, запечатанных в них накрепко людей.
- Разве всем напомогаешься? - вздохнула старушка.
Иван Архипович ответил зло:
- Я не видал, чтобы вы хоть одному помогли:
- Дерзкий! - отвернулась старушка от него.
Чугунов встал. Тяжкий, как камни, суровый, как свинцовое небо, набухшее тучами, страшный быт этих маленьких людей стоял перед ним. Он с тоской пошел было к вагону трамвая, как вдруг с передней площадки сошла девочка, огрызаясь назад:
- А тебе жалко? Не у тебя прошу!
- Иди, иди, девочка! - кричал кондуктор.
Иван Архипович загляделся на маленькую нищенку. Косичка у нее жалко болталась на спине, из коротких рукавов заплатанного пальтишка, как восковая свечка, торчала только одна худенькая ручонка - другой рукав болтался на обрубке руки.
- Девочка! - крикнул Чугунов, - девочка!
Она пугливо втянула в плечи маленькую головку в большом нависшем платке, но оглянулась. Чугунов узнал в ней нищенку, которую видел в больнице. Она подошла к нему с протянутой рукой. Иван Архипович схватил ее ручонку.
- Ты помнишь, я в больницу к тебе приходил?
Она, вспоминая, кивнула головой, но промолчала.
- Разве тебя уже выпустили из больницы?
- А чего ж? Я - здоровая!
- А рука?
- А что рука? Нету руки.
- И опять по вагонам ходишь?
- А что ж не ходить. Не маленькая я, даром кормить не будут.
Чугунов решительно взял ее за руку:
- Пойдем, я тебя даром покормлю. Пойдем к нам.
Ему пришлось уговаривать ее очень долго. Только напуганная полившим дождем, решилась она войти с ним в трамвай.
Более же всего ее соблазнило обещание Чугунова, дать какие-нибудь башмаки на ее босые ноги.
- Смотри, - проворчала она, когда вагон тронулся, - ты башмаки обещал!
- Получишь! - подтвердил Чугунов.
Долго девочка стояла в проходе, покачиваясь и вздрагивая, цепляясь ручонкой за спинку скамейки и каждый раз, когда кондуктор кричал: "граждане, получайте билеты!" - она пугливо втягивала голову в плечи, прикрываясь сползавшим на лоб платком.
И Иван Архипович должен был успокоительно махать перед ней билетами.
Дама с накрашенными губами, о пальто которой толкалась нищенка, брезгливо поднялась и отошла подальше. Девочка не посмела сесть. Иван Архипович не успел показать ей на место, как против нее уселся сытый человек в широчайшем пальто. Он жевал бритыми губами ягодки винограда, вытягивая их пухлыми пальцами из пакета, и рассматривал девочку, как самое наизаконнейшее явление в природе.
Иван Архипович вышел из вагона вслед за нищенкой с душой, распухшей от тоски, как улицы от дождя и тумана.
- Башмаки-то дашь? - еще раз повторила девочка, останавливаясь в раздумье, - или нет?
- Сказал, что дам.
- Ну, пойдем!
Иван Архипович ласково наклонился к ней.
- Я постараюсь тебя в приют устроить…
- А я не пойду туды! - отрезала девочка.
- Почему?