Аналогичная оценка поступила также в адрес начальника разведки НКГБ Фитина и от заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии генерал-лейтенанта Кузнецова. В ней говорилось, что получаемые сведения "приносят большую пользу" и что "желательно пересылать их как можно быстрее".
На основании этих оценок 31 мая 1943 года начальник 3-го отдела 1-го Управления НКГБ полковник Овакимян подготовил рапорт на имя Фитина с предложением выразить благодарность и наградить денежной премией ТОНИ и ЛИСТА в размере 100 ф. ст. Рапорт был доложен начальнику НКГБ Меркулову, который с ним согласился. В ответ на благодарность Центра Блант ответил письмом от 10 июня 1943 года, в которой говорилось:
"Трудно выразить словами, как я горжусь тем, что мой скромный труд помогает в борьбе против фашизма. В сравнении с героическими задачами, которые решают воины Красной Армии на полях сражений, наш труд кажется обыденным, но он, несомненно, важен и, я надеюсь, послужит стимулом к достижению лучших результатов…"
Анализируя уже задним числом происходившие в 1943 году в лондонской резидентуре события, можно предположить, что информация Бланта и Кернкросса о планах немецкого командования в преддверии летней кампании 1943 года, переломившей ход войны, не только благотворно сказалась на моральном состоянии оперработников и источников, но еще и удержала руководство разведки от поспешных действий в отношении "Кембриджской группы".
Напряженность в отношениях с Филби, Берджесом и Блантом возникла весной 1943 года. Ее причиной послужила история с АБО, начало которой положил Ким Филби. В 1980 году сам Филби вспоминал об этом так:
"Однажды я, на свой страх и риск, решил завербовать агента. Это был некий Генри Смолка, австриец, корреспондент правого журнала "Нойе фрайе прессе". Однако, несмотря на работу в этом журнале, Смолка был стопроцентный марксист, правда неактивный, немного трусоватый и ленивый. В свое время он переселился в Англию, принял британское подданство, изменил имя на Гарри Смоллетт и стал возглавлять русский отдел в Министерстве информации. Я обратился к нему с просьбой на личной основе передавать мне то, что может меня интересовать. Мы договорились, что если при первой же встрече со мной он захочет рассказать что-либо стоящее, то пусть достанет из пачки две сигареты - для себя и для меня - и держит их в виде буквы V. Так и сделали, и несколько раз он сообщал мне действительно стоящие сведения. В 1941 году я познакомил Смоллетта с Гаем Берджесом, который спустя примерно полгода, видимо желая представить меня в самом выгодном свете, все рассказал Громову (резидент Горский - О.Ц.). Однако за то, что я действовал без разрешения оперработника, я получил нагоняй".
Рассказ Филби в общих чертах об истории с АБО подтверждается его же объяснением, данным Горскому и Крешину на встрече в апреле 1943 года. В уточнении нуждаются только некоторые детали. Тогда он Сказал оперработникам, что завербовал АБО в конце 1939 года, уехал во Францию и, только вернувшись в 1940 году, возобновил с ним связь. В декабре 1940 года с возвращением Горского Филби также возобновил связь с советской разведкой. В марте 1941 года Горский якобы запретил использовать АБО в разведывательной работе, так как его информация не представляла ценности. Филби не разделял этого мнения, к тому же АБО в это время стал начальником русского отдела Министерства информации. Тогда Филби, Блант и Берджес, собравшись вместе и посовещавшись, решили передать АБО на связь Берджесу, который по характеру своей работы мог с ним встречаться официально; Так и было сделано. Блант к тому же проверил его надежность через МИ-5. Берджес, чтобы скрыть АБО, выдавал его информацию за свою или других своих источников. Когда в 1943 году резидентура по старой памяти поинтересовалась, где АБО и чем занимается, все трое опять посовещались и решили рассказать правду.
То, о чем Филби в 1980 году вспоминал как о курьезном эпизоде своей богатой событиями жизни, вызвало тогда серьезный переполох в резидентуре и в Центре. Кто же Смоллетт в действительности? Не внедрен ли он контрразведкой? Что ему известно о "Кембриджской группе" и ее деятельности? Эти вопросы совершенно справедливо задавали себе и Горский в Лондоне, и Овакимян в Москве. Эти же вопросы были заданы и Бланту как наиболее близкому Берджесу человеку, посвященному во все его дела, но более рассудительному и спокойному. 22 апреля 1943 года (в своих воспоминаниях, написанных в 1980 году, Филби ошибочно сдвигает эти события на год раньше) Блант в личной записке объяснил, как все произошло. Весной 1941 года Филби поставил вопрос о передаче контакта со Смоллеттом Берджесу, поскольку сам он работал вне Лондона и не мог видеться с ним достаточно часто. Этот вопрос обсуждали все трое - Блант, Берджес и Филби. Поскольку Смоллетт, служивший в Министерстве информации, мог быть полезен "для нашей работы, - писал Блант, - мы пришли к заключению, что в данном случае следует нарушить существующие правила", другими словами, не ставить в известность Горского о связи со Смоллеттом.
"ГАЙ установил связь со Смоллеттом и, насколько мне известно, - писал далее Блант, - получил от него ряд наводок, благодаря которым ему удалось получить очень ценные сведения из других источников". Блант не сомневался в лояльности Смоллетта - иначе Филби не удержался бы на своем посту в разведке. Когда же Горский стал опять интересоваться Смоллеттом, все трое вновь обсудили этот вопрос и решили, что скрывать истинное положение вещей нечестно и лучше рассказать обо всем, как есть.
Из объяснения Бланта также следовало, что Горский на начальном этапе контакта Филби со Смоллеттом знал о нем, но выступал против его развития в оперативном плане. Таким образом, действия Филби, Берджеса и Бланта были не только самовольными, но и противоречили мнению резидента. Горский был в ярости и предложил даже прекратить отношения со всей троицей. Крешин же, напротив, считал, что Берджес непременно постарается восстановить связь и, чего доброго, придет в посольство или обратится в компартию.
К счастью для всех, подоспела высокая оценка информации Бланта и Кернкросса, и буквально вслед за ней в Лондон ушло еще одно письмо Центра. Датированное 14 июня 1943 года, оно начиналось грозным заявлением: "Наши прежние опасения о ненадежности большинства стажеров из группы ЗЕНХЕН и МЕДХЕН подтверждаются на этот раз историей с АБО". Однако дальше Центр выражал несогласие с предложением Горского о разрыве с ослушниками и считал, что "следует по-прежнему получать от них материалы, в первую очередь о немцах". "Нашей задачей является, - говорилось в письме, - разобраться в том, какую дезинформацию подсовывают нам конкуренты". Центр дал указание провести серьезный разговор с Берджесом и объяснить ему, что он и его товарищи поставили всю работу на грань срыва. Тем не менее Москва разрешила связь со Смоллеттом, но запретила брать у него какие-либо материалы без предварительного согласия резидентуры.
Столь явную двусмысленность указаний можно было объяснить только тем, что Центр, видимо, решил, что даже если дело и провалено, то большего ущерба уже нанести не сможет, и решил не рубить голову курице, которая несет золотые яйца.
В ходе беседы Горского с Берджесом, состоявшейся 20 июля 1943 года, последний признал допущенные ошибки и обещал их больше не повторять. Работа с "Кембриджской группой" вошла в прежнее русло, но ненадолго. После случая с переданной советской разведке Кимом Филби телеграммой японского посла в Берлине от 4 октября 1943 года, в которой отсутствовал последний абзац, якобы не дешифрованный англичанами и содержавший, как было известно Центру, весьма важную, но невыгодную Лондону информацию, подозрения в отношении всей группы вспыхнули снова.
Для доклада вопроса о "Кембриджской группе" наркому госбезопасности В. Меркулову была подготовлена семистраничная справка "О нашей работе с агентами "3", "М", "Т", "Л" и "С". Ее основу составляла другая справка, подготовленная еще 17 ноября 1942 года Е.Модржинской, с анализом информации, поступавшей от источников лондонской резидентуры. Однозначный вывод Е. Модржинской сводился к тому, что эта информация не вызывает доверия и похожа на дезинформацию. Однако при внимательном прочтении справки становилось ясно: вывод опровергается самим ее содержанием начиная с первых же строк. "Общеизвестны также факты, - писала Модржинская, - когда англичане, зная, что то или иное лицо является агентом иноразведки, не репрессируют его, а используют, зачастую "втемную", как канал для продвижения дезинформации". За этим, безусловно верным, наблюдением следовало следующее: "По имеющимся данным, в настоящее время в Англии проводится активная работа по дезинформации, координирующим центром которой является комитет "XX" английской разведки, объединяющий представителей отраслевых военных разведок, Сикрет Интеллидженс Сервис и контрразведки".
У читающего справку, естественно, возникал вопрос: а откуда эти "имеющиеся данные"? Не от тех ли самых источников, информация которых, по мнению Модржинской, не вызывает доверия и похожа на дезинформацию, что в сущности означало неполноту информации, ее избирательность, сокрытие сведений о деятельности правительственных учреждений Великобритании во вред Советскому Союзу. Доказательств, однако, того, что сокрытые якобы сведения действительно существовали, не приводилось. Выражалась лишь уверенность в том, что такие сведения должны быть, и все тут. Тогда, в ноябре 1942 года, один из руководителей разведки (подпись неразборчива) наложил на справку Модржинской резолюцию: "Справка совершенно не соответствует задачам, поставленным мною и разъясненным довольно подробно". Документ был подшит в дело вылеживаться до своего срока.
В октябре 1943 года этот срок настал. Доказательства того, что Филби не передал в действительности существовавшую часть телеграммы японского посла, поскольку она якобы не была дешифрована английскими спецслужбами, были налицо. Час триумфа Модржинской пробил, и ее справка была извлечена на свет Божий. На ее основе была составлена новая с добавлением всего того негативно-подозрительного, что Центр усмотрел в действиях кембриджских источников за всю историю их сотрудничества с советской разведкой. Вывод был заявлен в первом, же параграфе справки:
"Группа источников "3", "М", "Т", "Л" и "С", по всем данным, известна английским разведывательным органам, работает с их ведома и по их указаниям".
Такое многозначительное начало, однако, несколько меркло при дальнейшем чтении справки. На основании каких же "всех данных" был сделан такой суровый вывод?
Следующий же параграф гласил: "Есть основания предполагать (?!), что "3" и "М" были еще до их связи с нами направлены английской разведкой на работу среди левонастроенкого студенчества в Кембридже. Аргументы: "Т" - аполитичен, "3" и "М" допускают политически неверные оценки". Автору справки было также "трудно предположить" (?!), что, вращаясь в среде прокоммунистически настроенных студентов, источники не попали в поле зрения английской контрразведки и "эта группа не была обнаружена". Поэтому, "по всей видимости"(?!), они были связаны с английскими разведывательными органами еще до вербовки их нами и до начала их официальной работы в английской разведке. "Нельзя также допустить"(?!), продолжал автор, чтобы англичане направили на столь ответственную работу лиц, причастных в прошлом к Компартии, без их проверки и доказательств их лояльности. "Нельзя также допустить"!), накручивала справка далее, что за столь длительный период связи с советской разведкой источники не попали под наружное наблюдение, которое активно ведется контрразведкой за всеми советскими людьми в Англии. (Этот удар ниже пояса в отношении профессионализма сотрудников резидентуры был подготовлен еще Модржинской; относительно активного НН за советскими людьми Центр знал, что это не так, и удивлялся, почему в сводках НН не фигурируют сотрудники резидентуры.)
Далее в подтверждение точки зрения автора шло произвольное смешение фактов и вымысла в угоду точке зрения автора. "О пользу предположения (?!) о связи этих наших агентов с английской разведкой еще до начала сотрудничества с нами, т. е. в пользу предположения, что эта группы была внедрена англичанами в нашу сеть, говорят следующие факты: "3" и "М" происходят из семей крупных английских разведчиков (в действительности только отчим Берджеса работал в свое время в индийской секретной службе), а "М" и "Т" ездили в Советский Союз, "конечно, не без ведома английских разведывательных органов", причем "М" для встречи с "английским резидентом Викстидом" по поручению Пэрса, начальника разведки английской миссии при штабе Колчака". Но были ли Викстид и Пэре теми людьми, за кого их принимал НКВД? Даже если и были, то в тесном мире английской элиты, вышедшей из двух университетов, можно было иметь совершенно невинные знакомства и с более "опасными" людьми.
Не было обойдено вниманием и "подозрительное "преуменьшение" в материалах "3" и "Т" работы английских спецслужб против Советского Союза. "Ни один ценный английский агент ни в СССР, ни в советском посольстве в Англии с помощью этой группы не выявлен, - говорилось в справке, - несмотря на то, что в случае их искренней работы с нами, безусловно, это можно было бы сделать". Охочий на предположения, автор не допускал, однако, возможности, что таких ценных агентов у англичан могло и не быть. В то же время "большое количество ценного документального материала о деятельности противника против нас, даваемого нам этой группой, не отражается на интересах англичан, - отмечалось в справке, - и служит лишь доказательством ценности этих источников".
"М" и "Т" вменялось в вину то, что они "всячески стремятся выполнять для нас функции наводчиков и вербовщиков, стараясь при этом внедрить в нашу сеть квалифицированных английских разведчиков Скейфа; Футмана и Джонстона", а "М", кроме всего прочего, "предлагал направить его [самого] на вербовочную работу для нас в Оксфорд и Кембридж". "Т", по мнению автора справки, проявляет "непонятную беспечность в отношении конспирации" и "продолжает передавать нам подлинные документы", вместо того чтобы их фотографировать. За последний год он передал такое количество документов, которое уместилось на 237 катушках пленки, приносит на каждую встречу не менее 100 листов материала, - приводил статистику автор, видимо, желая сказать, что с фотографией у Бланта "не клеится" только потому, что якобы контролирующая его английская контрразведка таким образом "Держит дверь открытой" для проведения провокации - захвата советского разведчика с поличным при получении документальных материалов.
К провокационным была отнесена также история с АБО и предложение "М" о ликвидации ФЛИТА. Последнее заслуживает особого внимания, так как мимо такого факта не прошла бы ни одна разведка.
На встрече в начале июля 1943 года Берджес вдруг поднял давно было решенный вопрос о прекращении связи с Горонви Рисом (ГРОСС, ФЛИТ), заявив, что тот знает о сотрудничестве его и Бланта с советской разведкой, может проболтаться и поэтому его надо "убрать". На это сообщение резидентуры 9 июля Центр немедленно отреагировал, охарактеризовав это заявление Берджеса как серьезную провокацию по заданию МИ-5 или СИС. На встрече 20 июля 1943 года с Горским, во время откровенного разговора об АБО, Берджес вновь вернулся к вопросу о Рисе, сказав, что тот является "истеричным и неуравновешенным человеком", который не предал пока Берджеса и Бланта только в силу "личной дружбы и привязанности", но "вольно или невольно может сделать это в любой момент", в связи с чем Берджес и Блант все время живут с ощущением дамоклова меча над головой. Поэтому, по мнению Берджеса, "единственным выходом из положения была физическая ликвидация ФЛИТА". Берджес заявил, что поскольку он лично несет ответственность за привлечение Риса к работе, то он берется с нашей санкции ликвидировать его.
Елена Модржинская, анализируя высказывания Берджеса, пришла к следующему выводу: "В свете наших подозрений к МЕДХЕН предложение его в отношении ФЛИТА заслуживает серьезнейшего внимания, так как английская контрразведка (как это следует из допроса Кривицкого) изучает вопрос применения нами методов "ликвидации".
Любопытно, что Модржинская обошла вопрос о том, откуда поступили материалы допросов предателя Кривицкого, кстати раскрывающие методы работы и осведомленность МИ-5 о деятельности советской разведки? Не были ли они в первой, пачке документов МИ-5, переданных "подозреваемым" Блантом?
Характер и поведение Берджеса, его романтическая увлеченность работой в разведке, его положение в английском высшем обществе не всегда правильно воспринимались и оценивались даже непосредственно общавшимися с ним оперативными работниками, сменившими Дейча, не говоря уже о Центре, и вызывали сомнения в его искренности. Так, с подозрением была воспринята его "работа" на МИ-5 и МИ-6 (начатая им, кстати, по заданию Дейча), и эта подозрительность распространилась на всю группу источников из Кембриджа. Работая в Центре в конце 30-х годов и отмечая различные настораживающие моменты в поведении Берджеса, в частности его просьбу о паспорте на чужое имя на случай провала, Борис Крешин также делал вывод о том, что "он являлся и является агентом СИС".
Однако мнение Крешина изменилось если не на 180 градусов, то, по крайней мере, стало неоднозначным, когда он по приезде в Лондон лично познакомился с Берджесом и некоторое время поработал с ним. В июне 1942 года он писал в Центр:
"Наиболее трудная задача для каждого из нас - это дать более или менее четкую характеристику МЕДХЕН. Перед тем, как я приехал сюда, и перед тем, как я с ним связался, у меня было определенное предубеждение, как у каждого из нас, кто знает его только по материалам, но не лично. МЕДХЕН произвел на меня гораздо лучшее впечатление, чем то, которое я почерпнул из материалов и характеристик [имеющихся] дома. Отличительная черта у него по сравнению с другими агентами, которых я встречаю, - это богемщина в самом неприглядном своем виде. Он молодой, интересный, достаточно умный, культурный, любознательный, проницательный человек, очень много читает и много знает. Но наряду с этими качествами он неряшлив, ходит грязный, много пьет и ведет так называемую жизнь "золотой молодежи"… Политически и теоретически он сильно подкован… в беседах приводит цитаты из Маркса, Ленина и Сталина…".
В обоснование своего мнения о том, что Берджес вряд ли может быть провокатором, Крешин привел случай. Однажды он попросил Берджеса сыграть роль посредника и вернуть уже отснятые резидентурой документы Бланту. "Он сильно перепугался, покраснел, волновался и был как бы не в себе, чуть ли не дрожал, - писал Крешин. - Мне пришлось его успокаивать и сказать, что я не ожидал от него такой трусости. Этот случай очень характерен с психологической стороны, - делал вывод Крешин. - Если бы он был провокатором, то ему абсолютно нечего было бы бояться".
Еще определеннее по этому поводу высказались Крешин и Горский в письме в Центр от 25 октября 1942 года:
"М. очень своеобразный человек, и подходить к нему с общими мерками и стандартами было бы грубейшей ошибкой. Убедившись в этом здесь, на месте, в результате всего нашего опыта работы с М., мы не можем привести ни одного конкретного факта, который бы абсолютно бесспорно свидетельствовал о двойничестве М.".