II
В марте 1945 года, когда битва за Берлин разыгрывалась пока еще только на картах Генерального штаба Красной Армии, советская разведка решила особо отметить работу тех своих источников, чья информация внесла вклад в победу над гитлеровской Германией. Английское отделение подготовило рапорт на имя наркома госбезопасности Меркулова за подписью начальника 1-го Управления НКГБ Фитина об установлении пожизненных пенсий нескольким агентам лондонской резидентуры, передававшим в годы войны особо ценные сведения. В их число входили и члены "Кембриджской группы". Филби устанавливалась пенсия в размере 1500 ф. ст., Бланту и Берджесу - 1200 ф. ст. в год.
Однако, прежде чем докладывать документ наркому, Фитин дал указание обсудить этот вопрос непосредственно с источниками, чтобы узнать их мнение и прояснить вопросы организации этого непростого в техническом отношении мероприятия. В мае 1945 года Крешин сообщил из Лондона, что "все стажеры отказались от пенсий, так как им трудно было бы объяснить наличие больших сумм денег", й сошлись на том, что лучше всего ограничиться компенсацией оперативных расходов.
Сам факт включения Берджеса в число "почетных пенсионеров" НКГБ, как бы иронично применительно к нему и не звучало такое звание, отражал его возросшее значение среди агентов "Кембриджской группы". Представитель "богемы в самом ее неприглядном виде" и "подозреваемый № 1" в черном списке Елены Модржинской за несколько месяцев 1944 года превратился в самого продуктивного источника документальной информации. Если в первой половине 1944 года сообщения Берджеса (а это были главным образом письменные сообщения, редко - документы) оценивались как "представляющие большой интерес, но основанные на слухах и плохо обработанные", то уже в октябре 1944 года нарком госбезопасности В. Меркулов распорядился отметить его работу премией в размере 250 ф. ст. И это было только начало. В этом отношении весьма любопытны итоги работы семи основных агентов-документальщиков линии политической разведки лондонской резидентуры в 1941–1945 годах. Блант за все это время передал 1771 документ, Филби - 914, а Берджес - 4605, обойдя Маклейна (4593) и уступив только Кернкроссу (5832). Причем большая часть документов - 4404 - поступила от Берджеса после его перехода на работу в Форин Офис в середине 1944 года.
Обстоятельства устройства Берджеса в Форин Офис из материалов его дела до конца не ясны. В сообщении резидентуры от 9 мая 1944 года говорилось, что Берджес получил согласие руководства Би-би-си на переход в Форин Офис и полностью приступит к работе там с 3 июня. В качестве мотивов такого шага указывались отъезд Маклейна в США и "необходимость продвижения Берджеса по службе". В другом месте имеется также указание на то, что Берджес устроился на работу в отдел печати МИД по рекомендации резидентуры, однако как и кто ему в этом посодействовал, неизвестно.
Оказавшись в отделе печати английского МИД, Берджес получил доступ к документам по самому широкому кругу вопросов внешней политики Великобритании. Эта неизвестная, видимо, Центру специфика работы отдела печати, а также само обилие документов заставили его уже 2 декабря 1944 года обратиться к резидентуре с вопросом, "не использует ли ХИКС неизвестных нам источников, так как получаемая от него информация обширна и по самым разнообразным вопросам". На недоуменный вопрос Центра резидентура ответила, что Берджес других источников не имеет, но что он работает в таком отделе, куда стекается вся информация.
Несмотря на взбалмошность своего характера, Берджес действовал методично. Сначала он получил официальное разрешение начальника отдела печати МИД Ридесдейла на вынос документов для работы с ними дома. Это произошло в августе 1944 года. А уже 1 сентября резидентура сообщала, что "МЕДХЕН впервые принес большое количество подлинных материалов". "Засняли 10 пленок, - сообщал Крешин, - из них 6 пленок - шифртелеграммы". Он отмечал, что при передаче документов "у МЕДХЕН появилось сильное, заметное волнение". "Это нормально", - заключал он, видимо памятуя о точно такой же реакции Берджеса на просьбу передать Бланту уже отснятые документы МИ-5 в 1942 году.
Однако вынос Берджесом большого количества документов беспокоил Центр с точки зрения безопасности операций. Поэтому уже в октябре 1944 года Москва не преминула напомнить резидентуре, что "такое Изъятие опасно для агента", и предложила "сконцентрировать внимание на стратегической и проблемной информации". В то же время Центр с удовлетворением отмечал, что "за последний период времени, всего несколько месяцев, МЕДХЕН превратился в самого продуктивного источника… теперь он дает ценнейшие документальные материалы".
Беспокойство Центра по поводу большого количества совершенно секретных документов, с которыми Берджес путешествовал по Лондону, было не напрасным. На встречу 4 марта 1945 года Берджес принес, как всегда, несколько десятков шифртелеграмм Форин Офиса, и тут произошел, как сообщил Крешин, "довольно неприятный случай", который он описал следующим образом:
"В последнее время я встречаюсь с X. на улице. Но 4.3.45 шел дождь, и X. предложил зайти на непродолжительное время в пивную. Мы зашли в пивную, где пробыли не более 15 минут. Выйдя из пивной, я заметил, что X. не выходит. Приоткрыв дверь, я увидел, что X. собирает с полу материалы. Не заходя в пивную, я подождал на улице, пока X. выйдет из нее. X. заявил, что, когда он подошел к двери, у него из папки высыпались на пол документы ЗАКОУЛКА (Форин Офис. - О.Ц.). Он добавил, что телеграммы высыпались непечатной стороной и никто не обратил внимания; так как выход загорожен от пивной материей. Немного испачкалась только одна телеграмма. X. утверждает, что он тщательно осмотрел место и ни один из документов не остался на полу".
Крешин предупредил Берджеса об осторожности в обращении с документами, однако на следующее утро при возвращении папки, которая была тщательно обвязана шпагатом, тот ее снова уронил. "Но хорошо, что в уборной никого не было и пол был чистый", - завершил свое тревожное послание Крешин.
Опасность исходила не только из небрежности Берджеса, но и из его прошлых оперативных грехов. В ноябре 1944 года он сообщил Крешину, что Горонви Рис рассказал ему о предложении Дэвида Футмана перейти на работу в 1-й отдел СИС. В этой связи Берджес вновь поделился своей тревогой по поводу того, что Рис может проболтаться о его контакте с советской разведкой. Вместе с Крешиным они разработали легенду на тот случай, если такое действительно произойдет. Берджес должен будет сказать, что привлекал Риса по заданию организации ГРЕНАДЕРА (начальника диверсионно-разведывательной школы Грэнда, у которого Берджес работал в 1940 году. - О. Ц.), но чтобы скрыть саму организацию и факт своего сотрудничества с ней, выступал от имени компартии. Видимо, все же не успокоившись, Берджес отговорил Футмана от его намерения устроить Риса на работу в СИС, о чем и информировал Крешина в марте 1945 года.
Большое количество документальной информации, доставлявшейся Берджесом, создавало дополнительные возможности для проверки если не его самого - в надежности членов "Кембриджской группы" Центр уже не сомневался, - то его безопасности и доверия к нему со стороны контрразведки. Так, еще 30 мая 1944 года Берджес, тогда еще совмещавший (с 5 мая по 3 июня) работу в МИД с работой на Би-би-си, получил приказ Министерства экономической войны № 271 от 18.04.44 о реорганизации МЭВ и передаче отдела экономической разведки в Форин Офис. В августе 1944 года Берджес передал Шифртелеграмму английского представителя при французском Комитете национального освобождения в Алжире Дафф-Купера Антони Идену и ответ Идена Куперу. В своем 6-страничном послании, датированном 30 мая 1945 года, Купер советовал создать сильную Польшу в противовес СССР, а также блок западных государств в противовес советскому блоку. Иден ответил ему 25 июля в том смысле, что послевоенная политика Англии должна основываться на сотрудничестве с Советским Союзом. Идентичные документы были получены советской разведкой по другим каналам. В дальнейшем такие случаи представлялись неоднократно, и, как показала практика, были вовсе не лишними, так как МИ-5 активно разрабатывала неблагонадежных, по ее мнению, сотрудников британского Форин Офиса.
С переходом Берджеса в Форин Офис английская контрразведка не прекратила с ним агентурных отношений, и он по-прежнему считался ее агентом и имел, в свою очередь, на связи агента МИ-5 ШВЕЙЦАРЦА. Напротив, его переход на новую работу был немедленно использован ею в своих целях. 15 мая 1944 года он получил письмо от Кембалла Джонстона, с указанным на конверте обратным адресом: Оксфорд, главный почтамт, пя 550, в котором тот просил своего агента разузнать все, что можно, о сотруднике МИД Аштон-Гваткине, который связан с австрийцем Антоном Боном. "Аштон ведет далеко не ангельскую деятельность в МИД", - оправдывал свой интерес к нему Джонстон. Хотя задание МИ-5 свидетельствовало о ее доверии к Берджесу, оно вместе с тем не могло не навести на мысль о том, что в положении Аштона-Гваткина в один прекрасный день мог оказаться и сам Берджес.
Послевоенные всеобщие парламентские выборы принесли победу лейбористской партии и открыли новые перспективы разведывательной деятельности Берджеса. На встрече 11 августа 1945 года он сообщил, что в результате прихода лейбористов к власти его знакомые получили правительственные посты: Гектор Макнил - заместителя министра иностранных дел, а Джон Стрэчи - министра авиации (позднее стал министром продовольствия). Берджес начал активно развивать свои отношения с Макнилом, но о результатах его усилий резидентуре стало известно только через много месяцев, так как произошли события, которые заставили законсервировать агентурную сеть лондонской резидентуры.
На встречу 20 сентября 1945 года Берджес пришел в возбужденном состоянии и сказал, что должен передать Крешину "исключительно важный пакет" от Филби и что тот просит о встрече на следующий день. Берджес также сообщил, что по соображениям безопасности он не принес никаких документов. На вопрос Крешина, как Филби передал пакет Берджесу, последний ответил, что он в тот день дежурил и поэтому Филби позвонил ему на работу и пригласил в паб. В пабе он спросил, когда у Берджеса встреча С МАКСОМ (под этим именем Крешин был известен кембриджцам) и, узнав, что в тот же вечер, просил передать пакет и просьбу организовать встречу на следующий день. Крешин понимал, что, если Филби не стал дожидаться очередной, по графику, встречи, то сведения должны быть действительно срочными и важными. Берджес, видимо, тоже это чувствовал, возможно даже, что Филби как-то намекнул ему о необходимости быть более осторожным, иначе он не преминул бы в день дежурства вынести всю доступную ему переписку Форин Офиса. Однако о содержании пакета или информации, которой располагал Филби, он ничего не знал, да тот и не сказал бы ему ничего конкретного, зная его неуравновешенный характер. В пакете было сообщение Филби о намерении сотрудника советской разведки Константина Волкова, работавшего в Турции, перейти на сторону англичан. Волков уже установил первичный контакт с англичанами и в обмен на предоставление ему и его семье политического убежища обещал передать им сведения о советских агентах в государственных учреждениях Великобритании, в частности о двух - в Форин Офисе и одном - начальнике контрразведывательной службы. Речь, таким образом, шла о Маклейне, Берджесе и самом Филби, хотя их имена и не упоминались - Волков оставлял для себя возможность поторговаться.
На основании сообщения Филби Москва приняла меры к тому, чтобы предотвратить измену Волкова. Он был своевременно вывезен из Турции. Об этом подробно пишет Ким Филби в своей книге "Моя тайная война". Однако переданные им англичанам наводки могли стать основанием для расследования и поиска советских источников. В соответствии с установленной в таких случаях процедурой все оперативные связи лондонской резидентуры были заморожены. В оставшиеся месяцы 1945-го и весь 1946 год личных встреч с Берджесом не проводилось. Контакт осуществлялся изредка через Бланта и Филби. Первый работал в таком месте, что им вряд ли могла заинтересоваться контрразведка, а второй был в курсе ее мероприятий против советской разведки в Англии и потому мог лучше обезопасить себя. Причиной столь длительной консервации ценных агентов было резкое ухудшение условий оперативной работы: усиленное наружное наблюдение за советскими гражданами и проверка английской контрразведкой государственных служащих Уайтхолла по наводкам, полученным ей от Волкова и предателя Гузенко, шифровальщика ГРУ, перебежавшего на другую сторону в Канаде примерно в это же время. Наличие в такой ситуации источника в МИ-6 было бесценным, так как позволяло резидентуре контролировать развитие событий. Так, 17 января 1946 года Крешин сообщал из Лондона, что, "по мнению СТЕНЛИ (Филби), ситуация пока не совсем благоприятная, и связь с ХИКСОМ (Берджесом. - О.Ц.) лучше пока не устанавливать". Такую же точку зрения он высказал и в отношении регулярного контакта с Блантом. В октябре 1946 года Центр на основании сообщений Филби дал указание "прекратить на время связь с атлетами (агентами. - О.Ц.) вовсе" и согласовать с ними условия возобновления контакта в будущем.
Тем не менее даже те редкие встречи, которые проводились с Филби и Блантом, позволяли резидентуре быть в курсе дел "Кембриджской группы" и получать от нее информацию. Так, в мае 1946 года Блант передал через Филби записку, в которой сообщал, что в Лондон приезжал бывший агент советской разведки Майкл Стрейт, что он по-прежнему "в принципе остался нашим человеком", хотя во взглядах расходится с политикой компартий, особенно с политикой Компартии США. На встречах 16 сентября и 9 декабря 1946 года Блант передал полученные им от своих бывших коллег сведения о реорганизации МИ-5, информацию РАНЬ-ФА (Лео Лонг) о разведывательном управлении английской Контрольной комиссии по Германии, Филби - о подходе английского агента Мерика к офицеру Советской Армии Ю. и о своем предстоящем (10–11 января 1947 года) отъезде на новое место работы в Турцию, Берджеса - о политике Форин Офиса в отношении Советского Союза и переходе с 1 января 1947 года на новую должность - личного помощника заместителя министра иностранных дел Гектора Макнила.
В записке, переданной 9 декабря 1946 года через Бланта, Берджес подробно описывал свою новую работу. Ссылаясь на беседу с Макнилом, он сообщал, что в его обязанности будет входить участие в разработке политики Форин Офиса, для чего ему предстоит изучать дипломатические документы, шире контактировать с аппаратом министерства, встречаться с английскими и зарубежными политическими деятелями. Берджес полагал, что он получит доступ к документам, в которых формулируется внешняя политика Великобритании. И он не ошибался.
Свидетельством того, что Берджес перешел в категорию ценнейших агентов, является резолюция на русском переводе его записки, сделанном лично Крешиным. Начальник Первого главного управления МГБ СССР генерал-лейтенант П. Федотов начертал синим карандашом: "Лично. Тов. Отрощенко. Подготовьте краткое сообщение (от руки) на имя министра. 9.1.47". Отрощенко, в свою очередь, передал документ на исполнение лично Горскому. Круг лиц, посвященных в дело Берджеса, ограничивался, таким образом, 4–5 офицерами и, как следовало из резолюции начальника разведки, машинистки исключались.
Берджес, для которого работа в советской разведке, как это отмечал еще Арнольд Дейч, была единственной страстью и смыслом всей его жизни, тяжело переживал столь длительный перерыв в связи, о чем говорил Блант на редких встречах с Крешиным. Особенно когда ему стала доступна вся самая ценная информация. Поэтому он очень обрадовался, когда обстановка в Англии начала разряжаться. В записке от 6 января 1947 года он писал: "Дорогой МАКС! От ФРЕДА я узнал прекрасную новость, что имеется определенная возможность вскоре восстановить контакт". ФРЕДОМ был Блант в общении между членами "Кембриджской группы" и Крешиным. Точно так же Берджес называл себя ДЖИМ.
Чтобы лучше представить себе характер Берджеса, следует, наверное, обратить внимание на его приписку к сообщению от 16 сентября 1946 года.
Вслед за извинениями он продолжал:
"Пишу карандашом потому, что:
1) пытаюсь написать это в самый последний момент перед встречей вечером с ФРЕДОМ (16-го);
2) пишу, находясь в уборной, а в таком месте чернильница небезопасна с любой точки зрения".
В этих нескольких строчках - весь Берджес. С его точки зрения писать карандашом - неуважительно по отношению к Крешину, и он пытается оправдаться (что подмечал еще Дейч), однако понимая, что делает это довольно неуклюже, вносит в ситуацию юмористическую двусмысленность.
Надежде Берджеса на скорое возобновление контакта с Крешиным суждено было сбыться только в марте 1947 года. Для того чтобы возобновить встречи с Берджесом, разведка запросила разрешение у министра госбезопасности генерал-полковника B.C. Абакумова, что свидетельствовало о большой ценности источника. Начальник разведки П. Федотов предлагал использовать встречи не только для передачи Берджеса на связь АДАМУ в связи с отъездом Крешина, но и для получения материалов "о позиции и намерениях делегации Англии на предстоящей сессии Совета министров иностранных дел в Москве". Разрешение было получено, и встреча состоялась 5 марта 1947 года, а через неделю Берджес познакомился с АДАМОМ - Михаилом Федоровичем Шишкиным, пресс-атташе советского посольства в ранге 3-го секретаря. Материалы к встрече СМИД четырех держав, переданные Берджесом Крешину, оказались настолько ценными, что министр госбезопасности дал указание отметить его заслуги выдачей премии в размере 500 ф. ст.
Встречи в марте 1947 года положили конец перерыву, который составил около полутора лет (с осени 1945 года). И в дальнейшем резидентура была вынуждена идти на такие перерывы в личных встречах с Берджесом в зависимости от того, как складывались условия оперативной работы в Лондоне. В такие периоды - с июня по октябрь 1947 года, в феврале-марте 1948 года - связь с Берджесом поддерживалась в основном через Бланта, а с апреля 1948-го только через Бланта, а личные же встречи с Берджесом состоялись раз в 2–3 месяца. Блант также выполнял функции по связи с Филби, когда контакт с ним по каким-либо причинам прерывался или когда он приезжал в Лондон без предупреждения, по срочному вызову своего начальства. Поэтому если охарактеризовать работу Бланта в послевоенный период, то можно сказать, что он держал в своих руках все нити связи группы из трех человек - его самого, Берджеса и Филби. Он овладел всеми премудростями оперативной работы, включая фотографирование документов. На встрече 20 января 1948 года, когда Шишкин обсуждал с ним организацию связи с Берджесом, Блант сам вызвался наладить фотографирование документов Форин Офиса и передавать оперработнику уже отснятые пленки. Он сказал, что наличие у него фотоаппарата легко объясняется характером его работы в Куртоулдском институте (занимался вопросами искусствоведения), а условия позволяют спокойно переснимать документы в его собственном кабинете вечером, когда он остается в здании практически один. Вскоре он договорился с фотографом института о приобретении подержанной "лейки", полностью легализовав, таким образом, ее наличие у себя. Фотографирование документов было налажено, и Блант периодически интересовался, каково качество его продукции, для того чтобы при необходимости подкорректировать освещение и выдержку. В его деле имеется заметка о том, что на встрече 20 декабря 1948 года "РОСС сообщил ДЖОНСОНУ, что отснятый им Парижский договор получился прекрасно".