Она хотела сказать "метров". Но так, кажется, получилось еще страшней, потому что Ваня начинает поскуливать.
И снова, как две недели назад, когда дети строили в квартире шалаши, а я их разорял, пока не вспомнил, что в детстве сам был профессиональным строителем шалашей, я вдруг с ужасом вспоминаю, как моя мама заставляла меня засыпать. Я вспоминаю об этом действительно с ужасом, ибо она говорила мне, что за темным окном моей спальни живет сова и, если я сейчас же не засну, она залетит в комнату, возьмет меня с собой и – мало этого – сделает меня совенком.
Это действовало безотказно. От страха я засыпал мгновенно. Мне казалось, это продолжалось много лет. Наверное, так и было.
Теперь мои дети в своей комнате стращали сами себя каким-то стариком с бородой. Я и сам отчетливо понимал, что не усну теперь этой ночью, думая про этого старика (хорошо еще, что поздней весной эти ночи так коротки).
Между тем шепот Вани и Маши становится все тише. Они засыпают. То есть, кажется, моя идея все-таки работает. Я только думаю, не слишком ли высокую цену они платят за свой крепкий сон. Что будет с их психикой? Не окажется ли изломана? Некоторое время я провожу в размышлении, насколько сильно оказалась изломана в результате маминой придумки моя психика, и незаметно засыпаю.
На следующее утро я спрашиваю моих детей, какие сны им снились.
– Мне снился страшный сон! – кричит Ваня.
– Про что?
– Про пиратов!
– А что они делали?
– Они нас победили! Да, это как минимум неприятно. А скорее всего, и в самом деле страшно. Если, конечно, правда.
Вечером Ваня кричит, что ему уже снится сон про пиратов.
– Да погоди ты, – говорю я ему, – ты же еще не заснул.
Этот прием он опробовал еще вчера, и у него ничего не получилось. Странно, что на этот раз он не придумал ничего получше.
– Папа, – говорит Ваня, – я же знаю, что этот сон теперь будет сниться мне каждую ночь.
Среди ночи я просыпаюсь оттого, что Ваня ложится рядом со мной. Я только хочу ему что-то сказать, как он перебивает меня: спи, папа, спи. Я просто прячусь от пиратов.
Я сплю, потому что мне больше ничего не остается. Я сплю и даже во сне люблю своего сына.
Потом, под утро, когда уже рассветает, приходит и Маша со словами:
– Ты знаешь, папа, у меня бессонница какая-то. Я прилягу, ладно? Я подумаю про детский сад.
Она ложится, вздыхает, потом бормочет:
– Да-да, у меня бессонница. Или все-таки нет?
И сразу после этих слов она засыпает мертвым сном младенца.
"Неудобно-то как!"
Мы были в ресторане. С самого начала это заведение показалось мне подозрительным. В разгар, можно сказать, лета здесь работал гардероб, и два охранника (их было два) на входе предлагали снять лишнюю одежду.
Маша была в полном недоумении. Она была в платье и в туфлях на высоких каблуках. Эти туфли она надела еще дома. Ее мама запретила ей надевать эти туфли, потому что это были домашние туфли. Ну да, такие домашние туфли с розовым пушком, на высоких каблуках. Такие носят потерявшие вкус к жизни дамы бальзаковского возраста в просторных домах где-то на пересечении Ильинского и Рублевского шоссе, ближе туда, к ресторану "Причал". У них в жизни остался только вкус к таким туфлям.
Я не понимаю, зачем я купил Маше эти туфли. Скорее всего, меня преследовало чувство вины после трехнедельной командировки. Но все-таки я не зря это сделал, потому что она была, уверен, счастлива больше любой из таких дам. Маша несколько дней пыталась в этих туфлях куда-нибудь выйти, потому что ходить в них по квартире у нее не получалось, она в них все время падала с лестницы, а ходить в них по полу ей было неинтересно. И вот когда она придумала надеть их в ресторан, ее мама категорически запретила ей это делать.
– Это же домашние туфли, – пожала Алена плечами.
Не знаю, почему она это сказала. Поразмыслив, я, кажется, понял, в чем дело. Ну да, я, приехав из командировки, не подарил такие туфли Алене. Надо в следующий раз думать о таких вещах. Но если бы я думал, я бы, наверное, тогда никому вообще не купил бы туфли. Просто из воспитательных соображений.
И вот Маша подошла ко мне и говорит:
– Папа, я хочу пойти в твоем подарке в ресторан. Я сразу понял, о чем речь, и очень обрадовался.
– Конечно, дочка, – говорю. – Должны же эти туфли хоть на что-нибудь сгодиться. А то, я видел, валяются вместе с сапожками бэби-берна твоего… как его, забываю все время.
– Катя, – тихо сказала Маша.
– Ну да! Надевай, конечно.
Маша очень обрадовалась и надела к этим туфлям еще и бальное платье. Ваня всех этих тонкостей не понял, кажется, хотя крайне внимательно за ними исподлобья следил, и на всякий случай надел свою любимую осеннюю куртку. Я ему сказал, конечно, что жарко же на улице, прекрасно, впрочем, понимая, что это замечание заставит его только застегнуть куртку на все пуговицы, а не на одну, как обычно. В общем, мы поехали.
И вот на входе в ресторан выяснилось, что Маша прошла фейс-контроль, а Ваня нет. И теперь охранникам предстояло снять с Вани его любимую куртку. Я представил, как они будут это делать. Мне стало очень смешно. Если он этого не хотел, это еще никому не удалось на планете Земля. Я уж не говорю, что им пришлось бы для начала перешагнуть через мой труп.
В общем, у них была сложная задача.
– Снимите с ребенка куртку, – сказал мне охранник.
Я попросил его сходить за администратором. Мы бы, конечно, ушли из этого заведения, но там, внутри, нас ждали друзья, и там же, внутри, была детская комната, о существовании которой Маша и Ваня были хорошо осведомлены. Поэтому я попросил найти администратора.
– А ничего, что я в этих туфлях? – спросила Маша. Охранник, оставшийся в одиночестве, чувствовал себя неуютно и Машин вопрос воспринял как вызов.
– Девочка, тебя же пропустили, – нервно сказал он. – Оставайся на месте.
– Очень красивые туфли, – сказала Маша, подойдя к нему поближе. – У вашей дочки есть такие?
– У меня нет дочки, девочка, – произнес он.
В голосе его была сталь. Это могло закончиться мужской истерикой. Плачущий охранник… Нет, только не это.
– Маша, дай ему пожить спокойно, – сказал я. – Ему очень плохо, видишь?
– Проходите с вашим мальчиком, пока Юра не вернулся, – сказал вдруг охранник. – Он, конечно, идиот. Иди, мальчик.
– В куртке? – уточнил Ваня.
– Да в куртке, в куртке, – нетерпеливо ответил охранник.
– В зеленой? – переспросил Ваня.
– Да! – крикнул охранник. – Она же у тебя зеленая!
– Спасибо, – сказал Ваня. – У меня еще купальник есть.
Они с Машей рассказали этому человеку, что собираются на море. Он уже не сопротивлялся и покорно слушал. Это была победа уже даже не по очкам. Это был нокаут. Я слушал их рассказ с гордостью. Это были мои дети.
Они и в самом деле собираются на море.
– Мама, – говорила Маша, когда я еще был в отъезде, – давай соберем чемодан, чтобы поехать на море.
– Да подожди, – отвечала ей мама, – твой папа еще даже не приехал. Приедет, и мы поедем все вместе, через месяц.
– Чемодан-то и сегодня можно собрать, – обиженно сказала Маша.
Я, вернувшись из командировки, привез им еще и купальники. Это были очень странные купальники. Закрытые. В них зашиты такие пробковые чушки. Штук по шесть чушек в каждом, три спереди и три сзади. Маше ее купальник очень понравился, он был блестящий, а Ване не понравился его купальник, он был в бело-синюю полоску. Ваня просил, умолял, чтобы ему купили тоже блестящий, как у Маши, пока я не сказал, что у Вани купальник точь-в-точь как у льва Бонифация в мультфильме. С этой секунды Ване стал безумно нравиться его купальник, а Маша начала требовать, чтобы ей тоже купили в полоску. Ну, и счастливого конца у такой истории, в общем, быть не может.
И всю ее они в два голоса рассказали охраннику, который проклинал себя уже, наверное, зато, что согласился на эту адскую работу за такие деньги. Тут подошел и второй, с администратором.
Маша обрадовалась второму охраннику как родному:
– Вы еще не знаете, что Ваню тоже уже пропустили! Вот, ваш друг!
– Да? – хмуро посмотрел на него коллега.
– Правильно сделал, – так же хмуро сказал администратор. – Вообще-то лето уже на дворе. Надо снимать этот пост.
Тут я наконец-то понял, что у них просто руки не дошли до этого решения.
Мы прошли в зал. Детская комната оказалась на высоте, то есть на втором этаже. Изможденная сотрудница детской комнаты отдала нам детей через час. Она привела их (или это они ее привели) со словами:
– Очень развитые дети.
Она буквально простонала эти слова. Мне казалось, она сейчас рухнет к нам за стол, и ее придется отпаивать пепси-колой, предназначенной для детей. Я не спрашивал, что они с ней сделали. Я знал. То же, что они каждый день делают со своей бедной няней, которую они по требованию их мамы называют гувернанткой, добивая ее этим всякий раз, мне кажется, окончательно.
Потом они еще минут десять посидели за соседним маленьким столом и звонко чокались бокалами с пепси-колой. Наши друзья – семейная пара, уже шесть месяцев ждущая ребенка, – умилялись, глядя на эту идиллию. Я эту комедию, которую они тут ломали, вообще уже даже не воспринимал.
Потом Ваня разбил бокал. Он сделал это не нарочно. Осколки разлетелись в радиусе трех метров. После этого он надолго замолчал. Даже тени улыбки не появилось на его лице за весь остаток вечера.
А когда мы выходили из ресторана (пост на входе уже сняли), он твердо сказал:
– Я сюда больше не приду.
– Из-за этого бокала? – догадался я. – Да.
– Ничего же страшного. Подумаешь, бокал. Почему ты не придешь?
– Да неудобно, – сказал Ваня.
Вот один мой товарищ, знающий о моих детях в основном понаслышке, все никак не верит, что дети трех с половиной лет могут так выражаться. Дети, может, и не могут, спорить не буду. А Ваня так и выражается. Так и говорит. Так и живет.
Я бы и сам, может, не поверил, если бы не жил с этим человеком.
"Папа, что ты говорил маме, когда любил ее?"
Маша пришла из детского сада и сказала, что ей пора похудеть. Для того чтобы похудеть, есть только один способ: надо очень много бегать. Останавливаться нельзя буквально ни на секунду. Ну, и она сразу начала бегать. Потому что останавливаться нельзя ни на секунду.
Более того, когда ее усадили за стол, она категорически отказалась ужинать.
– Маша, надо же кушать, чтобы бегать и не упасть от голода, – сказал я и сразу понял, что совершаю грубую ошибку. Я ведь таким образом легализовал ее бег по квартире. Правда, есть при этом так и не заставил, потому что она вздохнула и сказала:
– Ох, не буду.
– Почему? – удивился я.
– А потому что и так толстая.
– Это тебе Фарида сказала? – с подозрением спросил я.
В детском саду есть девочка, от которой к Маше пристает все наносное. Ни разу Фарида не посоветовала Маше интенсивней учить алфавит ("Нам с тобой в институт идти не надо, нам с тобой и школы хватит"), ровнее заправлять постель, не опаздывать на завтрак. Нет, ни в коем случае. Фарида может только объяснить Маше, как надо кривляться и воображать, что должен носить Машин бэби-берн Катя (такое, что стоит дороже, чем все Машино, чуть ли не вместе взятое), что Ваню надо называть Ванькой и что в праздник девочки должны надевать декольтированные платья.
– Да, Фарида! – с вызовом ответила Маша, зная мое отношение к любым инициативам этой девочки.
– Может, у нее в семье кто-то худеет? – уточнил я.
– Да, кажется, – рассеянно сказала Маша. – Папа, мне пора побегать.
При помощи похудания моя Маша, в которой, многим девочкам на зависть, нет ни грамма лишнего веса, решила по крайней мере две задачи: она теперь не должна есть, когда ей не хочется, и может носиться по квартире, наоборот, сколько хочется, в лечебных целях. Вместе с ней, разумеется, начал худеть и Ваня.
– Папа, мне кажется, я уже похудела, – сказала она пару дней назад.
– Ну вот, – обрадовался я, – давно пора остановиться.
– Нет, папа, ты не понял, – вздохнула она. – Я худею не потому, что бегаю. Я сохну от тоски.
– По ком? – задал я верный вопрос.
– По Степе, – рассказала она. – Я проводила его в школу, но он еще ходит к нам. Я ему говорю, чтобы он не ходил в школу, а чтобы оставался в детском саду. Мы пойдем в школу вместе.
Я не думал, что Степа по-прежнему занимает такое место в ее жизни. Я думал, у них все кончилось в выпускной вечер в детском саду. А оказывается, все может продолжаться по крайней мере до 11-го класса.
– Маша, других мальчиков вокруг, что ли, нет? – нервно спросил я. – Ты же принцесса. Ты себя в зеркало видела?
– Видела, – кивнула она. – Но я хочу еще посмотреть. Посмотрев, она осталась удовлетворенной и продолжила разговор.
– Мне еще Саша тоже нравится.
– Какой еще Саша?! – простонал я.
Никакого Саши до сих пор в детском саду не было. Я понял, что в нашей жизни появилась еще одна беда.
– Саша – это брат Лени, – терпеливо пояснила она.
У меня гора упала с плеч. Этого Сашу мы знаем. Саша – мальчик из хорошей семьи. Его родители – наши друзья. До сих пор Маша, правда, не вспоминала про Сашу в подобной ситуации, но я сам в этом разговоре многое сделал для того, чтобы она стала критической. А в критической ситуации возможны неожиданности.
Через пару дней мы пошли на день рождения к Лене, Сашиному брату. Лене исполнилось три года. Маше этот день рождения откровенно понравился. На входе нас встретила живая обезьяна ростом с Ваню. Обезьяна отличалась умом и сообразительностью. Одета была не хуже детей. Она взяла Машу за руку и сразу потащила куда-то. Я подбежал вовремя, и им не удалось ничего стащить с праздничного стола.
Ваня не был весел. Через полчаса он в полном одиночестве сидел за этим столом, а все остальные дети участвовали в интерактивном спектакле про кота Леопольда. Я издалека увидел, что Ваня грустит, и подошел к нему. Подойдя, я понял, что он не грустный, а сосредоточенный. Он сидел и методично вытаскивал из большого блюда с квадратными детскими бутербродиками пластмассовые шпажки. Он вытащил уже штук 15, и он только начал.
– Зачем же тебе столько? – спросил я его.
– Это же сабли, папа, – с недоумением посмотрел он на меня и вернулся к прерванному занятию.
Я, зная его фанатичную любовь к саблям и мечам (он хорошо различает то и другое, и поэтому если он сказал "сабли", значит, это были сабли).
– Ты не хочешь с Леопольдом поиграть? – поинтересовался я.
Вопрос был риторическим, тем более ответ его удивил меня.
– Я хочу в Париж, папа, – сказал Ваня.
– Почему в Париж? – переспросил я.
– Потому что там Андрюша, – ответил он. Андрюша – его товарищ (в детском саду) по боевому искусству владения мечом.
– Поедем лучше в Италию, – сказал я.
– Нет, папа, – сказал Ваня, – я хочу в шенгенскую зону.
Этим соображением трехлетний Ваня меня, конечно, потряс. Вот что они обсуждают сейчас, оказывается, в детском саду.
– Италия, – говорю я, раз уж он сам задал такой уровень разговора, – это тоже шенгенская зона.
– Да? – с недоверием переспросил он. – А Тунис?
– Нет, это в лучшем случае офшорная, – пошутил я и только потом подумал, что он ведь это может запомнить.
– А Андрюша в Тунисе тоже был, – задумчиво сказал Ваня. – А в Италии не был.
Я понял, что места, где был Андрюша, и являются для Вани шенгенской зоной.
Тем временем Маша о чем-то напряженно беседовала с Сашей. Время от времени они держались за руки. Но этим дело и ограничилось. Я понимал, что у них не было времени даже толком поговорить, потому что вокруг, конечно, было слишком много суеты.
Впрочем, они снова встретились через пару дней. Мы посмотрели мультфильм "Тачки", который для меня теперь является мультфильмом всех времен и народов.
За то время, пока мы не виделись, пятилетний Саша сочинил первое в своей жизни стихотворение (теперь уже очевидно, что не последнее). Оно заслуживает того, чтобы привести здесь целиком.
Обезьяна Карапуза
Быстро съела два арбуза.
И потом на пальму,
Танцевать.
Мимо пальмы
Быстро-быстро
Пробежали два туриста.
Обезьяна хохотать
И на пальме танцевать.
Обезьяны удивились,
Все бананы повалились.
В тот момент луна взошла,
Обезьяна спать пошла.
Я думал, что Саша сочинил это стихотворение под влиянием образа обезьяны, которая была на дне рождения у Лени, но оказалось, что в его жизни есть другая, реальная обезьяна Карапуз. С нее он и списал этот образ.
После мультика мы сидели в уличном кафе. Маша с Сашей отлучились. В какой-то момент я обратил на них внимание. Маша сидела в кресле с видом принцессы (то есть закатив глаза в небо), а Саша стоял возле нее на одном колене, раскинув руки и зажмурившись.
Я потом спросил у нее, что это было. Я мог бы и сам что-нибудь предположить, но это все равно наверняка оказалось бы не так.
– Ну, – пожала она плечами, – он сам так захотел.
– А что он тебе говорил?
– Ну, папа, что ты говорил маме, когда любил ее? Я хотел сказать, что не помню, но потом вспомнил.
Я хотел было сказать, что "ну ты, Маша, сравнила". Или что "да ладно, не может быть". Но я подумал и решил промолчать.
– Папа, он спрашивал, хочу ли я мороженого, – сама пояснила Маша.
"И что, тебе понравилось?!"
В субботу днем мы все вместе ехали в машине. Ехать было больше часа. Играла музыка. Маша что-то шептала про себя. Диана Арбенина из "Ночных снайперов" признавалась, что "катастрофически тебя не хватает мне…", и тут я услышал голос Маши:
– Вот, он тоже это говорит…
– Кто говорит? – оторопел я и обернулся к ней.
– Папа, смотри на дорогу, – и Маша показала рукой, куда надо смотреть. – А то мы не доедем до Протвина.
– Не, ну давай поговорим, – попросил я.
– Давай, – согласилась она.
– Что он говорит?
– Что не хочет в школу без меня идти.
– Когда он это говорит?
Я не спрашивал, кто это говорит. Я понимал, что речь идет о Степе. Этот мальчик целый год каждое утро носил Маше конфеты, сладости и игрушки (всякий раз он очень рисковал, потому что его папе, по рассказам Маши, это очень не нравилось, а если папе что-то не нравилось, то ничего такого в этой семье больше не происходило), чем в конце концов, очевидно, и завоевал ее сердце.
– Когда он это говорит? – переспросила Маша. – Когда тащит меня в кусты.
– Зачем? – переспросил я, холодея.
– Папа, тебе не понравится то, что я скажу, – миролюбиво произнесла Маша.
– Это уже неважно, – сказал я. – Говори.
– Папа, я сама решу этот вопрос, – сказала Маша. Я не верил, что разговариваю с пятилетней девочкой.
– Я тебе помогу, – твердо сказал я.
– Я разберусь, – заявила Маша.
– Как это ты разберешься?! – закричал я. – С этим буду разбираться я!
– Маша, если с этим будет разбираться папа, – подсказала Маше Алена, – ты Степу вообще больше никогда не увидишь.
– Нет уж, давай разбираться, – повторил я.
– Ладно, пап, останови машину, – сказала Маша.
– Зачем?
– Я тебе что-то на ухо скажу.