И я с ужасом думаю о том, что это может быть именно такая история.
"Я лучше пойду в баню"
Машу, Ваню и их маму позвали в ГУМ, на Boscos-fashion week. Их позвали поработать. Они должны были пройти по подиуму. До сих пор признанными профессионалами в этом деле считались Ваня и Маша. Они уже несколько раз делали это. Публика, по-моему, была довольна. У Вани и Маши впечатления от этих акций были более сложными.
На этот раз, когда Алена обрадовала их новой перспективой пройти по подиуму, Маша согласилась сразу, а Ваня сказал, что у него другие планы.
– Какие? – переспросил я.
– Другие, – повторил он. – Я лучше пойду в баню. По воскресеньям Ваня обычно и правда ходит в баню, так что я удивился изворотливости этого ума.
– Вы не одни пойдете, – сказала им Алена. – Меня попросили сопровождать вас на подиуме.
Ваня очень сильно удивился. Он несколько раз переспросил, правда ли это. Доверчивая Маша поверила сразу и безоговорочно, а вот Ваня долго искал в этом сообщении какой-то скрытый смысл и даже, я думаю, провокацию.
– Ты просто посидишь с нами, а потом выпустишь нас одних туда. Толкнешь и скажешь: "А теперь идите, дети, сами, вы уже взрослые", – бубнил он себе под нос вечером. – А мы выйдем, не знаем, куда идти, все перепутаем, опозоримся, все будут смеяться. Нет, я лучше пойду в баню.
А Маша, наоборот, подбадривала свою мать. Она говорила:
– Не бойся, мы тебе поможем. Мы будем держать тебя за руки.
Перед воскресным выходом была субботняя примерка. Ваня не хотел ехать и на примерку, тем более когда узнал, что по подиуму ему придется ходить два раза: в этот день демонстрировались пляжная коллекция одной в меру актуальной итальянской марки, а потом вечерняя – не в меру актуальной. Идея организаторов состояла, очевидно, в том, чтобы после показа сделать эту одежду максимально продаваемой в магазинах ГУМа. Я, зная своих детей, думал, честно говоря, как бы эффект не оказался противоположным.
Алена все-таки уговорила Ваню поехать на примерку, пообещав, что сразу после этого они пойдут есть мороженое. На примерке Ваня, казалось, увлекся бесконечным процессом переодевания.
– Так приятно, мама, переодеваться во все новое, – сказала эта сирота, лишенная обычных человеческих радостей.
В день показа дети совершенно не волновались, в отличие, разумеется, от их мамы, которая просто сходила с ума. Она несколько раз объяснила Ване и Маше, что они должны делать и в каком месте Маша должна послать публике воздушный поцелуй, а Ваня – помахать рукой. И она все время повторяла, что ноги у них не должны заплетаться. Конечно, говоря все это им, она убеждала прежде всего себя.
В воскресенье, приехав в ГУМ и зайдя в примерочную, они увидели целое производство. Десяток стилистов стояли с фенами и расческами наперевес, ожидая клиентов, таких же, как Алена, любителей, а так же, как Ваня и Маша, профессионалов.
Алену беспощадно накрасили. Грим, она говорит, был театральным, чтобы ее было видно отовсюду. Поэтому, когда после первой примерки Ваня вынудил всю эту компанию спуститься на первый этаж за мороженым, прохожие в ГУМе, увидев Алену, забывали, зачем они сюда пришли, но не потому, что она им так нравилась и они хотели запомнить ее такой.
Машу в примерочной тоже накрасили, от чего она была совершенно счастлива. То, что с ней сделали, составляет предмет наивысшего наслаждения в ее жизни. Она могла теперь до самого вечера, например, не просить купить ей жвачки "Приколись по-кислому".
Ваня недолго смотрел на то, как красят его сестру, и на то, что тут вообще делают с людьми.
– Что это за безобразие?! – крикнул он. – Что за прически?! Я уже запарился здесь, и в этом виновата ты! – Он возмущенно показал пальцем на свою мать.
Десять визажистов застыли с фенами в руках. У кого-то, рассказывала Алена, упала на пол расческа.
Детсадовское воспитание выстрелило в самый интересный момент, для которого Ваня нашел самые нужные слова.
Алена говорит, что ей было очень стыдно. Я ей верю. Ваня нашел себе стул, сел на него, сложил руки на груди и продолжил что-то бубнить уже не так громко. Он ругался еще минут пять, прежде чем Алена сказала ему, что если он не начнет делать то, что ему скажут, то сегодня точно останется без мороженого.
Этот аргумент является пока неубиваемым в отношениях между Ваней и его мамой. Ваня, продолжая бубнить, позволил надеть на себя пляжный костюм.
Потом им пришлось идти есть мороженое. Нельзя, конечно, сказать, что они давились им. Просто очень быстро съели и взяли еще. Потом еще. Потом Маша обратила внимание на то, что вся прекрасная оранжевая помада с ее губ слизана вместе с мороженым, и ужасно расстроилась.
– Быстрее пойдем и нанесем помаду еще раз, – нервно сказала она Алене. – Вставайте! Идем немедленно!
– Дай доесть-то, – беспечно сказала Алена. – Успеем.
– Нет-нет, я без губ на подиум выйти не могу, – озабоченно сказала Маша и сама пошла к эскалатору.
Пока Маше красили губы, к Ване со спины подобрался один стилист, взъерошил ему волосы и закрепил этот успех лаком. Ваня, поняв, как вероломно с ним поступили, достал меч, с которым не расстается ни на секунду (как выяснилось, и правильно делает), и успел нанести врагу разящий удар по руке, отчего та тут же распухла, и визажист был уже до конца дня свободен.
Когда начался показ и заиграла быстрая музыка, Алена сказала детям:
– Пойдете так, как будто мы "джагу-джагу" танцуем. Они знали, что она имеет в виду, и даже показали, как пойдут по подиуму.
– Здорово, – сказала Алена. – Молодцы! Я горжусь вами!
Нужно ли говорить о том, что, выйдя к публике под звуки этой музыки, и Маша с Ваней, и их мама пошли по подиуму бочком-бочком, совершенно забыли про свои воздушные поцелуи, а обратно бежали не оглядываясь, быстро и с удовольствием.
– Подарки-то дадут? – хмуро спросил Ваня.
Его во всей этой истории мучило, конечно, только одно: он понимал, в отличие от предыдущих показов, что занимается делом, которое не достойно настоящего мужчины. Он понимал это хотя бы по тому, что видел, с каким наслаждением этим делом занимается настоящая женщина – его сестра.
– Вот тебе козырек на голову дали, – сказала Алена. – Разве плохой подарок?
– А не отнимут потом? – с сомнением спросил Ваня.
– Не должны, – с таким же сомнением ответила Алена.
Козырек у него не отняли, подарили навсегда, и он ему так понравился, что Ваня даже расстался со своей любимой зеленой бейсболкой. Не навсегда, конечно.
"Мы видели убитого человека!"
Я слишком поздно узнал про Мавзолей. Слишком поздно. Ну, я же даже предположить не мог, что детей в детских садах все еще водят в Мавзолей. В страшном, как говорится, сне (каким, по моим представлениям, и является посещение Мавзолея) не мог представить.
Но это случилось. Причем случилось как-то очень буднично. Я должен был встретиться с детьми вечером и поехать с ними за город. Они бежали мне навстречу, задыхаясь на ходу. Я был счастлив, потому что понял, как скучают они по мне, и даже успел подумать, что надо бы, конечно, видеться с ними почаще.
Подбежав первой, Маша крикнула:
– Папа! Папа! Мы видели убитого человека!
Я сразу подумал, что наконец произошло то, чего надо было бы избегать как можно дольше. Они где-то увидели покойника. На улице кому-то стало плохо раз и навсегда. Или машина сбила, не дай бог, старушку. Это может произойти с кем угодно в любой момент, и это то, что им вообще-то необязательно видеть, чтобы безобидно повзрослеть.
Тут и Ваня подбежал и крикнул:
– Я Ленина видел!
Клянусь, он так и сказал. Придумать можно было бы и посмешнее.
– Папа, я Ленина видел, – поспокойнее повторил Ваня.
– Где? – задал я самый неудачный вопрос.
Я только теперь понял, почему они так неслись ко мне. Они хотели сообщить мне эту невероятную новость. Сообщили.
Маша наморщила лоб, вспоминая, а Ваня сразу крикнул:
– В Мавзолее!
– Как вы там оказались? – переспросил я.
– Мы всей группой ходили, – гордо сказала Маша. – Позавтракали и поехали.
– Как вы могли поехать?! На чем?!
– На метро, – с недоумением глядя на меня, сказала Маша. – Папа, мы уже выросли.
– Ну ладно, – вздохнул я. – Ты, допустим, выросла. А Ваня?
– А Ваня тоже записался.
Оказалось, в младшей группе спросили, кто хочет вместе со старшей поехать в Мавзолей. У них есть такая практика: они берут пару маленьких из младшей группы со старшей группой на спецмероприятия, чтобы, видимо, взрослели не по годам. И Ваня, конечно, был первым, кто крикнул, чтобы его записали.
– Ну и что? – спросил я.
– Что ты хочешь знать? – переспросила Маша.
– Чтобы вы рассказали всю правду. Всю, без утайки. Что вы видели, что чувствовали.
– Я буду первый рассказывать, – быстро сказал Ваня.
– Давай, – вздохнул я. – Как вы туда зашли?
– Ну, мы шли парами, потом нам сказали, чтобы мы построились по одному.
– И вы зашли?
– Нет.
– А что еще?
– Я шапку снимал, – сказал Ваня.
– Воспитательницы это сказали?
– Нет. Они молчали. Там были какие-то дядьки.
– Живые, – вставила Маша.
– Они сказали, что в шапках не пускают, – сказал Ваня.
– И ты снял?
– Конечно. Синюю, с помпоном, – разъяснил Ваня.
– Ну, зашли вы. И что увидели?
– Нет, еще не зашли, – Ваня горько покачал головой. – Они нам еще рассказали, почему его убили.
– Убили?
– Да, его какой-то знакомый убил. Очень злой.
– А не говорили фамилию?
– Говорили, но я не запомнил, – с сожалением сказал Ваня и с надеждой посмотрел на сестру.
Но она тоже развела руками.
– Ну, вы все-таки зашли потом?
– Конечно.
– И?
– Он мне понравился, – сказал Ваня.
– Понравился?! – с ужасом переспросил я.
– Да, – твердо повторил Ваня. – Очень.
– И чем?
– Он светился.
– То есть? Нимб у него, что ли, какой?
– Ну, папа, – начал терять терпение Ваня, – сходи и посмотри сам. Светился.
Тут я, кажется, вспомнил. Там же кругом такая полутьма, а потом – бах! – и он лежит под какими-то лампами, которые и снизу, и сверху, как в прозекторской.
– Тебе страшно было? – помедлив, спросил я.
– Нет! – удивился Ваня. – Я еще раз хочу сходить. С тобой. Пойдем?
– Нет, – сказал я.
– Почему? – Ваня посмотрел на меня так пристально, что я понял: готовится масштабно разреветься.
– Выбирай, – быстро сказал я, – на роликах или в Мавзолей?
– На роликах! – крикнул Ваня. – А потом в Мавзолей.
– А потом в Мавзолей или "Человека-паука-3" в кинотеатре смотреть?
– А там будет зеленый гоблин? – уточнил Ваня.
Я хотел ему сказать, где он уже видел зеленого гоблина, но сдержался.
– Будет, – кивнул я.
– Пойдем смотреть "Человека-паука", – согласился Ваня.
– А ты, Маша, что можешь рассказать? – повернулся я к дочери.
– Я подумала, что он живой и сейчас повернется. Он как будто просто спит и сейчас проснется. Я не верила, что он мертвый.
– А когда поверила?
– Когда все поверили, тогда и я поверила. Я не понимала, почему его на кладбище не похоронили. Но потом мне рассказали.
– И почему?
– Потому что он в бога не верил.
– И кто тебе рассказал? Мама?
– Нет, – сказала Маша.
– Воспитательница?
– Конечно, нет.
– Ну, кто тогда?
– Он просил не выдавать его.
– Маша, скажи, пожалуйста, – попросил я. – Дело очень серьезное. И потом, я все равно уже понял кто.
– Ты понял, что Федя? – недоверчиво переспросила Маша.
– Конечно, понял, – с облегчением сказал я.
Федя старше Маши почти на два года и, как выяснилось, все понимает правильно. А я еще думал, разрешить ли Маше дружить с мальчиком, который настолько старше ее. Такой ведь поматросит и бросит.
Теперь разрешу.
"Мы ходим в дельфинарию"
У Вани в детском саду есть мальчик, который старше его на год. В таком возрасте, когда Ване четыре года, это не разница, это – просто пропасть. Вася кажется ему, наверное, взрослым дядькой, а то и стариком. Ваня, скорее всего, может разглядеть морщины у Васи на лице.
И вот Вася Ваню терроризирует. Странно, но Ваня не очень переживает по этому поводу. Просто Вася часто возникает в Ваниных разговорах. То Вася у Вани игрушки опять отнял. То щеку расцарапал. То шапку спрятал.
Я уже сказал Ване, чтобы он передал Васе: если тот еще что-нибудь с Ваней или с его шапкой сделает, то будет иметь дело со мной.
Через пару дней Ваня сказал, что Вася опять свистел ему в ухо и не давал спать. Я спросил Ваню, передал ли он Васе мои слова.
– Передал, – сказал Ваня.
– И что? Он понял?
– Он сказал, что понял.
– И все равно продолжает?
– Конечно.
– Почему?
– Так это же Вася.
Пока я думал, что надо и в самом деле прийти утром в детский сад и не забыть поговорить с Васей, но все-таки так, чтобы этот разговор не стал для него психотравмой, Ваня сам вышел на меня с предложением.
– Папа, – сказал он, – я знаю, что надо сделать. Надо дать Васе почитать хорошую книжку. У меня есть. Он прочитает и все поймет. Мне кажется, он ни разу в жизни не прочитал ни одной книжки.
Я был растроган. Я понимал, что это предложение лишено, наверное, практического смысла, но отдавал себе отчет в том, что Ваня в четыре года считает хорошую книжку единственным средством воспитания безнадежных хулиганов.
Маша услышала наш разговор и вдруг сказала, что она с этим Васей сама разберется. Так Вася, сам того не подозревая, мгновенно оказался в ситуации, в какой только что был по отношению к нему Ваня. Ведь Маше уже шесть с половиной лет.
– Я знаешь как с мальчишками разбираюсь, – сказала Маша.
Я это и правда знаю. Воспитатели в детском саду говорят, что Маша не только дружит исключительно с ними, но и держит их в кулаке. И она мне показывала этот кулак.
И она что-то в итоге сделала с этим Васей. Она не говорит, что именно. Но его больше нет в Ваниной жизни и в его разговорах о ней.
Я думаю, что Маша его, конечно, просто избила. Я думаю об этом с уверенностью, потому что вижу, каким счастьем светятся ее глаза, когда она говорит, что очень быстро разобралась с ним.
А Ваня тем временем по-прежнему пребывает в каком-то рассеянном майском настроении. Маша, хотя и сама часто дерется с ним, на самом деле создала ему тепличные условия для жизни. Она бьет его, только когда чувствует, что на ее глазах Ваня совершает какую-нибудь глобальную несправедливость. Чаще всего по отношению к ней, конечно. Я, например, подарил им по радиотелефону с вмонтированным в него чупа-чупсом. Это игрушечные телефоны с настоящим радиоприемником. И вот Ваня у своего наушника случайно оторвал одно ухо, очень расстроился и переживал до тех пор, пока не оторвал такое ухо и у Машиного телефона. И она увидела, как он это делает. И избила его. Но и он дрался как лев – как раз ее радиотелефоном. В общем, нет у них больше ни одного радиотелефона.
Но тем не менее настроение у Вани и правда до странности светлое. Он ходит и целыми днями что-то шепчет, качает головой. Пока шел с няней из детского сада, нарвал букет куриной слепоты и ночью подарил мне. Не маме и не сестре. Это я получил этот букет. И это у меня стоял комок в горле.
А на следующий день Ваня сказал, что ему очень нужны две пачки жвачки "приколись по-кислому" с татуировкой.
– Зачем тебе столько? – спросил я.
– Потому что я хочу приклеить не только на лоб, но и на спину, – ответил он. – Я никогда не пробовал на спину. Боюсь, у меня не получится с первого раза. Поэтому мне нужны две пачки.
И я ему сказал, что две не гарантирую. Мне все это объяснение вообще показалось каким-то натянутым. Он помолчал и произнес:
– Значит, я тебе цветы дарю, а ты мне жвачку не покупаешь?!
Только тут я осознал всю глубину этого коварного плана. Ни его мама, ни тем более сестра не купили бы эту жвачку. И во мне он тоже не был до конца уверен. И тогда в его голове созрел этот холодный расчет. И он последовательно, в два дня реализовал свой план.
Купил ли я ему после этого жвачку Malabar? Об этом будем знать только мы двое.
После этой истории он продолжает строить далеко идущие планы. Так, он с Машей и со своей мамой сходил в зоопарк. Они делают это более или менее регулярно. Им очень нравится, тем более сейчас, когда уже тепло.
– Мы рассматриваем животных, – рассказывает Ваня, – ходим в дельфинарию (сколько я ни предлагаю ему говорить "дельфинарий", он не соглашается), катаемся на аттракционах "Али-баба" и "Звездочка"…
Я знаю эти аттракционы. Садишься и вращаешься то по часовой стрелке, то против, то качаешься вверх-вниз… В общем, малоприятная вещь. Ваня, как только покачается одну минуту, начинает истошно кричать две фразы. Первая:
– Я больше не выдержу! Вторая:
– Я хочу еще!
Ну, и вот они вернулись из зоопарка, где на всех животных посмотрели, себя показали, на всем, что каталось, покатались. Они не сделали только одного. Алена не купила Ване лук в виде Человека-паука. Она говорит, потому, что купила все остальное.
И Ваня за ужином говорит своей бабушке:
– Я тебе рассказываю историю. Мы скоро с папой поедем в зоопарк.
– Ты же только что из зоопарка! – удивляется бабушка.
– Опять поедем, – говорит Ваня.
– А что, папа уже вернулся из командировки? – удивляется бабушка.
– Да, еще вчера, – машет рукой Ваня. – Мы там покатаемся на каруселях, посмотрим на животных, сходим в дельфинарию… Маша, слушай, это тебя тоже касается!.. А потом папа нам купит лук из Человека-паука. Правда, мама?
И я смотрю на него и понимаю: все только начинается.
"Ты больше не напишешь никакую книжку"
Тут вышла книжка "Отцеводство" про Машу и Ваню (не та, что вы держите в руках, а другая), и надо было ее представить книжным критикам. Присутствие Маши и Вани было обязательным. Но они и не сопротивлялись. Им самим было интересно.
Сначала они долго в полном недоумении листали саму эту книжку. Потом пришли в какой-то дикий, неописуемый восторг. Потом затихли. Я не думал об этом. Мне было не до них. Я опаздывал с ними на эту презентацию, в "Атрилэнд" на Курской. В машине они опять стали разглядывать книжку. Ну, Маша и Ваня были, конечно, самые благодарные ее читатели. Они мучительно долго вглядывались в фотографии своих игрушек, разбросанные по всему "Отцеводству" в таком же количестве и в таком же беспорядке, как и в жизни (то есть иногда мне самому казалось, что на одной странице под одной фотографией должны быть, если присмотреться, еще восемь-десять карточек).
Это все было, конечно, потрясение для них. До сих пор герои книжек для них были примерно тем же, что и для меня, то есть всем.
Потом они о чем-то зашептались. Они не хотели, чтобы я слышал их разговор. Я ждал. Наконец, Маша сказала:
– Папа, мы что, теперь дети из книжки?
В этот момент я подумал, что пора прекращать писать о детях. (С тех пор я об этом и думаю.)
– Вам это не нравится? – спросил я.
– Мне очень нравится, – быстро сказал Ваня.