Может, так рассуждали те, кого не было на Машиной дне рождения, а может, не так. Но их не было, и это была катастрофа. Я не мог смотреть на девочку, которая застыла у выхода с эскалатора. И даже пираты опасались приблизиться к ней, потому что, видимо, даже они понимали, что ее богатый, но хрупкий внутренний мир, который сейчас звенел от напряжения, мог разбиться от любого неловкого слова.
Пиратка подошла ко мне и спросила, будет ли кто еще из гостей.
Мой богатый внутренний мир тоже сразу зазвенел и треснул.
– А что, у вас бывает, что никто, кроме именинника, на день рождения не приходит? – переспросил я.
– О, это постоянно, – сказала она. – Это даже чаще, чем день рождения с друзьями. Но нам так даже, честно говоря, проще. С одним-то.
– У нас не тот случай, – сказал я.
– Да, я вижу, – согласилась она. – Девочка, по-моему, переживает. Мы все-таки берем ее, да?
– Давайте, давайте, – сказал я. – Быстрее. Делайте что-нибудь.
Я вдруг вспомнил, что у меня есть телефон. Я же могу всех обзвонить. В конце концов, не так уж много гостей мы позвали. Мы их подбирали, можно сказать, любовно. Составляли как икебану. А получался какой-то гербарий.
В это невозможно было поверить, но три телефона из шести не отвечали. По одному родители мне сказали, что девочка не успевает приехать, потому что прособиралась, и теперь успеть бы в аэропорт – они улетали на весенние каникулы куда-то в лето. Еще по одному телефону я выяснил, что мальчик сильно опаздывает, но рассчитывает быть и что ради Маши даже отменил, вернее, перенес на более удобное время встречу с одноклассником.
– Да у нас тут такое… – сказал мне мой друг, чья дочка Даша – близкая, я считаю, подруга Маши.
– То есть не приедете? – переспросил я.
– Почему не приедем? – удивился он. – Сейчас с Дантесом разберемся и приедем.
Он рассказал мне, что у них происходит. Он был взволнован и все равно рассказал бы, хотел я этого или нет. Я слушал вполуха, потому что не отрываясь смотрел на Машу, которая стояла вместе с Ваней, ее вечным, но не единственным в этот день спасителем.
Там дело было в том, что на работе у моего друга сделали корпоративный календарь, и один из месяцев открывался историей дуэли Пушкина с Дантесом на Черной речке. Даша подробно расспросила маму, что это была за дуэль и из-за чего, и история произвела на нее такое впечатление, что она вырвала этот лист и спрятала в свой стол. А в первом классе у них проходили как раз в это время "Руслана и Людмилу", и учительница прочитала известный отрывок из этого произведения: "У Лукоморья дуб зеленый, златая…"
– Чье это стихотворение? – спросила учительница. Даша подняла руку. А когда учительница дала ей знак говорить, забыла. Все смотрели на нее и ждали. А она отчаянно вспоминала, просто отчаянно. И именно про этот момент она рассказывала теперь родителям, которые слушали ее и не ехали надень рождения к Маше, потому что это все было прологом к какой-то ужасающей драме, на которую Даша уже намекнула еще накануне вечером и из-за которой полночи не могла уснуть.
Даша думала про дуэль – и все-таки вспомнила!
– Пушкин! – крикнула она.
– Правильно, – сказала учительница. – А как сказка называется? Я в начале урока говорила.
– "Анатолий и Елена", – теперь уже с облегчением сказала Даша.
Класс хохотал, Даша потом не спала и только наутро решилась поделиться своей болью с родителями. Впрочем, ничего странного в этой истории они не увидели. Просто их соседей так зовут.
Пока мой друг рассказывал мне эту историю и вдогонку разъяснял, что они уже выезжают, я шел к Маше. Я взял ее за руку, подвел к столу и сказал, чтобы она все-таки выпила соку. Она покорно выпила. В глазах ее не было слез.
– Папа, – спросила она, – а что, никто не приедет? Она все-таки спросила это.
– Все приедут, – сказал я.
– И даже Маша? – спросила она.
– Нет, – сказал я. – Маша не приедет. Маша уже едет в аэропорт. А все остальные приедут.
– А если не приедут? – как-то безразлично спросила она.
Я хотел было сказать, что из-за того, что такое может случиться, я и сам давно не праздную свои дни рождения. Но разве я мог ей это сказать?
– Ты же знаешь, что приедут, – сказал я.
– Я уже не знаю. Папа, все очень плохо, – прошептала Маша. – И мне пираты что-то не нравятся. И собак с кошками привезли, я их видела, они в клетках сидят, очень несчастные.
– Пойдем к пиратам, – я опять взял ее за руку. – А то там Ваня один с ними сражается.
– Ну и что, что не приедут, – прошептала Маша. – Неважно.
Не надо было заглядывать ей в глаза, чтобы понять: ничего важнее в ее жизни не было и уже не будет. И что в глазах этих уже стоят слезы.
Они все приехали за следующие пять минут. Просто все. А в семьях, до которых я не мог дозвониться, по двое детей. Так что их всех сразу стало как-то слишком много.
Впрочем, моей Маше так не казалось.
А позже всех приехала та Маша, которая опоздала на самолет.
"Ненавижу, когда мужчины дерутся!"
Маша уехала с классом во Францию на весенние каникулы, и я провел целый день только с Ваней. Я осознал вдруг, что ничего подобного не было за всю мою и за всю его жизнь. Мы не оставались наедине друг с другом. Они с Машей никогда не разлучались, просто повода не было. А когда Маша на новогодние каникулы уехала в Лондон, с нами все время был кто-то третий. Чаще всего это была, конечно, Ванина мама.
И вот утром мы оказались с Ваней и больше ни с кем. И я понял, что надо что-то делать. Я сначала решил отвести его в кино. Он все-таки же любит кино, хотя и только про черепашек-ниндзя. Но потом я вспомнил, что обязательно надо вымыть машину. Я спросил Ваню, нормально ли будет, если мы заедем вымыть машину. Он как-то задумчиво согласился, и через пять минут мы были уже на мойке.
Он долго не хотел выходить, он хотел посмотреть, как моют машину, изнутри. Я пообещал, что в кафе, куда мы зайдем, пока будут ее мыть, он увидит что-то такое, что ему понравится. Он согласился, так же задумчиво. А может, нехотя.
Владельцы этого кафе – армяне, здесь армянские официанты и армянская кухня, а само кафе почему-то пропитано морскими мотивами. Наверное, армяне все время тоскуют по морю, которого у них нет, а у азербайджанцев есть, и даже в оформлении этого кафе в центре Москвы сказалась их вселенская тоска по морской глади.
Здесь повсюду развешены обрывки каких-то парусов, семейные фотографии усатых армянских капитанов с трубками во ртах, спасательные круги… И есть несколько больших аквариумов с морскими рыбами, хоть и небольшими, но все-таки морскими.
И вот Ваня подбежал к одному из этих аквариумов и присел перед ним. Я вдруг понял, что только теперь он перестал жалеть о том, что согласился поехать со мной на мойку. Я-то думал, что, наоборот, это будет очень и очень по-мужски – поехать не как обычно в кино, а вот на мойку и что мальчик будет в восторге от этого. Но в восторге он был от этих рыб.
Он сидел перед аквариумом и гладил, гладил его стеклянную стенку и что-то шептал этим рыбам… Ему было очень хорошо с ними. И им тоже с ним. Они сгрудились вокруг его прилипших к стеклу ладошек и тыкались в них своими масляными носами. Я очень расчувствовался, подошел к нему, тоже присел на корточки. Мальчик обрадовался и резко повернулся ко мне:
– Папа, можно, я вот этих двух закажу?!
И он показал мне этих двух, вдруг встрепенувшихся так, словно они поняли, о чем тут за стенкой толкуют.
Они затрепетали и хотели, казалось, куда-то ускользнуть, но куда ж ты денешься из аквариума, милая.
Я объяснил Ване, что так думать про этих прекрасных рыб – преступление и что жизнь – чище и лучше, чем он думает в свои пять лет. И что рыбы могут просто плавать, только этим радуя нас.
– А помнишь, мы ходили в один ресторан, там был такой же аквариум, и ты заказал мне двух рыб, – недоуменно сказал мальчик. – Я одну даже сам ловил, помнишь?
Я припомнил только карпа в китайском ресторане, мальчик с восторгом подтвердил насчет карпа и добавил, что были еще две, которые к китайскому ресторану никакого отношения не имеют.
К счастью, тут нам передали, что машину вымыли. Мы вышли, расплатились, и я подумал, что, видимо, надо все-таки ехать в кино. Но потом эта мысль показалась мне какой-то пошлой. Ну почему если ты оказался наконец-то наедине с сыном, надо ехать обязательно в кино? Почему чуть что, сразу в кино? Что с сыном, что не с сыном?
Ну а куда могут поехать мужчины в свободное от работы и от детского сада время? Нет, ну конечно, не туда. Но есть же еще какие-то места. И я позвонил другу, которому два раза такие вещи объяснять не надо.
– А вы по танкам лазили? – спросил он.
– Нет, – виновато признался я.
– А, ну все, – сказал он. – Езжайте на Поклонную гору, там музей военной техники под открытым небом. Танки, пушки, самолеты… Вам туда.
Я даже не поверил своим ушам и своему счастью. Ваня, правда, по-моему, не очень понял, что я ему предложил, но согласился. Через четверть часа мы были уже на Поклонной горе. И мы сразу увидели один танк. Он стоял в стороне от музея, и на него можно было и в самом деле залезть. Издали я увидел две фигурки на этом танке и обрадовался.
Меня вообще уже распирало от того, что мы делали. Это и правда получалось как-то уж очень по-мужски.
На танке стояли девушка и юноша с фотоаппаратом. Он что-то бормотал, снимая не девушку на танке, а какие-то детали этой машины. Чем-то он был сильно недоволен.
Оказалось, что этот юноша – специалист именно по танкам "Т-34". А недоволен он тем, что на послевоенную "тридцатьчетверку" надели башню с какого-то вообще тягача и выдают за классику.
Юноша помог поднять Ваню на танк и тут же забыл о нем, с головой уйдя в люк, который ему неожиданно удалось открыть. Ваня бы тоже с головой ушел в этот люк, и даже, боюсь, всем телом, если бы я, забравшись на танк, не схватил его. Через мгновение мальчик сидел уже на стволе. Еще через мгновение свешивался откуда-то с гусеницы. Он словно вырос на этом танке. Танк был для него как джунгли для Маугли. Я с удивлением и опаской наблюдал за ним. И я вообще-то гордился им.
Минут через 20 я снял его с танка, объяснив, что самого главного он еще не видел. То, что мы увидели на полигоне, совершенно захватило меня самого. В какие-то моменты я забывал о Ване, а он – обо мне. Он надолго пропал в лабиринтах окопов, и я только слышал его крик:
– Та-та-та-та!
Это он жал на гашетку, как я потом понял, когда сам добрался до пулемета на одной из огневых точек. Я тоже жал. И вы будете жать, если вы честный человек. И будете орать:
– Та-та-та-та!
Мы еще два часа ходили среди подбитых немецких самолетов, среди артиллерийских пушек, санитарных поездов, среди штурмовиков и истребителей, и Ваня, теряя ощущение времени и пространства, повторял одно и то же:
– Папа, сегодня такой день, такой день…
Ваня, мысленно умолял я его, ну скажи это еще раз!
– Такой день… – говорил Ваня. Спасибо, родной, мысленно шептал я.
Поздним вечером мы поехали в аэропорт и встретили Машу. Она вернулась из Парижа. Мы жаждали ее рассказа. И она жаждала рассказать. Но она не успела ничего. Рассказывал в этот вечер Ваня – про то, какой это был день.
Маша терпеливо слушала. Мы приехали домой. Она подарила мне туалетную воду во флаконе в виде Эйфеле-вой башни, которую Маша называет Эльфовая. Она, наверное, думает, что башню так назвали потому, что в ней живут эльфы.
Потом Ваня задел меня за живое, то есть ударил в ногу, потому что ему срочно понадобился спарринг-партнер по ушу, и мы начали драться.
– Перестаньте, – сказала Маша. – Ненавижу, когда мужчины дерутся.
"Они могут пойти на другой пляж"
Выхода не было, пришлось учить Ваню играть в боулинг. Потому что на роликах он кататься не захотел.
У меня не такие уж смутные представления об этой игре. То есть, если у меня спросить, умею ли я играть в боулинг, я отвечу: "Да!" Другое дело – люблю ли я играть в боулинг. На этот вопрос у меня нет ответа. Он был лет пять-шесть, а может, десять лет назад, когда боулинга было мало в Москве, а поэтому играть в боулинг в пятницу считалось у нас делом принципиальным. Да, я любил. Попробовал бы я не любить, когда все так любили.
Но потом любовь прошла. Нет никакого смысла рассказывать, как это произошло, хотя, по-моему, это очень интересная история. Да, была целая история, длиной в два вечера. Но я не буду, потому что я должен рассказывать про Ваню.
И вот Ваня вместе с Машей ходит по выходным в один более или менее развлекательный подмосковный центр, где Маша катается на роликах. Ваня отчего-то давно остыл к этому занятию, толком не начав, а Маша наоборот – еще больше прикипела. Она безо всякого тренера (ведь я при всей любви к себе не осмелюсь назвать себя ее тренером по роликам) научилась, по-моему, здорово кататься и может часами нарезать круги по часовой стрелке в этом громадном полутемном подвале-катке, в центре которого как раз зал для боулинга. И каток отделен от него таким буфером с поручнями, за которыми стоят столики, куда уставшие хоть от роликов, хоть от жизни люди могут заехать и прийти в себя.
Ваня терпимо относится к роликам только потому, что он нашел себя за этими поручнями. За одним из них, в самом углу, все, что ему надо. Он откуда-то притаскивает два больших мата, покупает кока-колы и попкорна, валяется на матах и глазеет на мчащихся мимо роллеров.
Тут есть, конечно, проблема, потому что не все ведь роллеры мчатся. Некоторые встают на ролики первый раз, и сказать про них, что они мчатся, – значит сильно обидеть тех, кто на самом деле мчится. Ну и если честно, таких, для которых каждый раз как первый, большинство.
Ване эти люди больше всего и нравятся. Он наслаждается, наблюдая за этими людьми, которые больше всего на свете хотели бы, чтобы их именно в этот момент никто не видел. А он валяется, нога на ногу, во рту соломинка, лениво кидает в рот солоноватый попкорн, глазеет на них и хохочет, понимая, насколько был прав, когда решил, что все это – не для него.
А для них проехать мимо этого мальчика становится испытанием более серьезным, чем сдать экзамен на вождение грузового автотранспортного средства. Они нервничают. Им плохо. А ему-то очень хорошо. Лучше просто не может быть человеку, чем Ване в эти минуты.
Когда мимо него проезжает Маша, Ваня встает (через раз) и выставляет руку, чтобы она на ходу хлопнула по его ладони. Ей это нравится. Ему меньше.
Когда-нибудь это счастье, это бесконечное наслаждение должно же было закончиться. Один раз, когда Ваня уже прилег и уже проводил глазами (с таким выражением лица, как будто в последний путь) первых роллеров, к его убежищу подъехали два мальчика, постарше его лет на пять, вместе взятые.
– Ты чего, на пляже? – спросил его один.
Он мог сказать, что да, на пляже. Но Ваня отдает себе отчет в том, что подмосковные дети таких шуток чаще всего не понимают. Он промолчал.
Они решили, что провели воспитательную работу с этим умником. А когда опять проезжали мимо, то снова увидели эту возмутительную картину. Я, проезжая мимо, все это фиксировал, но решил пока не вмешиваться, потому что не видел пока непосредственной угрозы для жизни как Вани, так и этих мальчиков. Но ее нельзя было полностью исключить, так как, с одной стороны, их было против него двое, а с другой – он уже почти год занимается ушу, а главное, смотрит "Черепашек-ниндзя", и эти мультики дают ему, по-моему, гораздо больше пищи для ума и разогретых мышц, чем ушу.
В общем, все было не так уж и очевидно. И мне и самому было интересно.
– Ну и что ты им теперь сказал? – спросил я Ваню, когда они опять отъехали и безо всякого энтузиазма начали движение по часовой стрелке к очередной неизбежной встрече с этим прекрасным незнакомцем.
– Сказал, что я на пляже. Я сказал, что тут пальмы, песок и что я скоро пойду купаться.
– Им это не понравилось.
– Я сказал, что они могут пойти на другой пляж.
Мальчик зашел гораздо дальше, чем я мог предположить. С другой стороны, он уже читает гораздо быстрее, чем Маша.
– А они?
– Дальше поехали. Пап, они мне не нравятся. Они мешают мне отдыхать. У меня ведь выходной.
Я понимал, что Ваня готовится к чему-то важному в своей жизни. Я мог, конечно, помешать. Но я не стал. Все должно было произойти само собой. Да, в моих силах было остановить кровопролитие, а до этого я решил не вмешиваться.
Я перестал следить за Машей и полностью переключился на Ваню.
А зря, потому что Маша упала, и сильно, в паре десятков метров от нас.
– Защита помогла, – повторяла она, вставая, кряхтя и показывая мне наколенники и налокотники, предмет ее главной гордости в снаряжении роллера.
И тут я услышал страшный крик. В нем не было ничего человеческого. Так кричит смертельно раненный ягуар, в своем последнем прыжке бросаясь на охотника. То есть так кричит только Ваня.
Последний раз я слышал этот крик, когда он, лихорадочно быстро переодевшись в костюм Леонардо, одного из гордых черепашек, бросился с голыми руками на Машу – за то, что она выключила телевизор с новой серией "Черепашки в открытом космосе".
Я против часовой стрелки подъехал к месту происшествия. На полу роллердрома лежали друг на друге два этих мальчика. Вокруг собралась уже целая толпа. Мальчики тяжело ворочались и поскуливали, не в силах встать. К счастью, они, кажется, ничего себе толком не повредили.
– Вот этот виноват, – сказала одна девочка и показала в сторону – конечно, в ту, где, на всякий случай обиженный на весь мир, сидел Ваня. – Я все видела.
– Что он с ними сделал? – спросил я. Я все-таки не мог это все так оставить.
– Ничего, – сказала она. – Просто крикнул.
– Как это? – спросил кто-то. – Он что, Соловей-разбойник?
– Не знаю, – с сомнением сказала девочка. – Выскочил из-за угла и крикнул. Они со страха и повалились.
Мальчики со вздохом подтвердили одними глазами: вот так это все и случилось. И даже Ваня подтвердил.
– Не надо, Ваня, больше так, – сказал я.
– Я понял, папа, – кивнул он.
Я думаю, он и правда понял – что я горжусь им. Да, а что же с боулингом? Да на самом деле ничего интересного.
"Что такое реинкарнация?"
– Папа, – сказала мне Маша, – ты хоть сегодня придешь на праздник? Мы показываем моду в ГУМе.
У меня не было ни причины, ни повода отказаться. Конечно, все эти утренники в детском саду проходят утром, поэтому меня на них нет. За несколько лет я был на двух праздниках в детском саду, и это при том, что у Маши и Вани разные праздники. Но это же не от хорошей жизни я был на двух праздниках.
Мы вообще-то редко видимся. И мне все казалось, что это никак не влияет на наши отношения. И даже наоборот – чем дольше мы не видимся, тем сильнее они меня любят. Я же вижу, как они мне радуются, когда я приезжаю из командировки, ну я же вижу. А почему? А потому что сердце-то не обманешь. Кровиночки, так сказать. И разве может быть иначе?
А потом оказалось, что может быть иначе.