Необыкновенный следователь
Замотин, кряхтя, поднялся с табурета и рукояткой нагайки открыл форточку. Потянуло холодком. Лена Федюшина зябко поежилась.
- Итак, - бас Замотина разорвал тишину. - Я не собираюсь тебе потакать, как Жуковский. Выкладывай, кто в твоей компании?
- Я ж никого не знаю, - робко выговорила она.
- Говори, сука… - Он замахнулся нагайкой, но не ударил.
Лена еле стояла, ноги от страха сделались совсем чужими.
Вялым движением Замотин взял стакан, налил из фляги спирт. В это время в коридоре послышались шаги. Следователь насторожился. Он поспешно накрыл стакан фуражкой.
Вошел Артур Доллерт. Расставив ноги и заложив руки за спину, он уставился на подпольщицу. Лена не выдержала взгляда, закрыла лицо руками, разрыдалась.
- У вас такой смуглый цвет кожи, вы, наверное, дружите с солнцем? - вежливо спросил Доллерт.
На Лениных щеках выступил легкий румянец. Она совсем не ожидала услышать такой вопрос. Посмотрела на немца с надеждой. Несколько мгновений длилось молчание, наконец, Лена собралась с духом и выговорила:
- Я целый месяц не видела солнца.
- Ты его вообще больше не увидишь, если будешь отпираться, - вставил Замотин.
Доллерт перебил его.
- Не бойтесь, мой коллега не причинит вам зла. - Он помолчал, собираясь с мыслями. - Пройдемте.
В кабинете Доллерт пригласил Лену сесть.
- Есть хотите?
Лена промолчала, удивляясь странному вниманию к ней. Доллерт усмехнулся, открыл дверь и что-то крикнул. Вскоре появился солдат, он нес сладко пахнущее блюдо с мясом. После недолгого колебания Лена с жадностью набросилась на еду.
Доллерт долго расспрашивал Лену о том, как жила до войны, сколько зарабатывала, какая мебель была в ее квартире. Лена терялась в догадках: кто этот странный немец? Может, хочет купить ее тарелкой мяса?
Доллерт рассказывал и о себе. Он родом из Риги. Мать латышка, отец немец. Окончил Рижский университет, по образованию юрист. Знает европейские языки.
Провожая Лену в камеру, он сказал ей, словно оправдываясь:
- Служба обязывает меня считать вас арестованной.
Доллерт все чаще и чаще вызывал Лену на допросы. Но их по существу не было. Вели самые разные разговоры.
В камере о старшем следователе шли бесконечные споры. Иванов предполагал, что Доллерт либо подпольный коммунист, либо отъявленный мерзавец. Сафонов считал его социал-демократом. Батюков вообще не верил в доброту врага. Во всяком случае Доллерт был загадкой абвера.
Лена испытывала к Доллерту смешанное чувство уважения и страха. В спорах она не участвовала.
Однажды во время мирной беседы Доллерта с Леной в кабинет проскользнул Жуковский.
- Я прошу вас, - начал он, - передать мне Иванова, Федюшину, Сафонова, Батюкова… С генеральным штабом все согласовано.
Лицо Доллерта вмиг стало суровым.
- Подите отсюда прочь! - властно произнес он.
Жуковский испуганно попятился к двери. Лена радовалась: "Так тебе и надо, холуй".
Теперь она почти верила в то, что Доллерт коммунист, и с нетерпением ждала вызовов на допрос. Сердце учащенно колотилось, когда раздавались долгожданные слова:
- Федюшина - к следователю!
Через несколько дней ее выпустили из тюремной камеры и назначили заведовать кладовой абвера. Она сидела в помещении, забитом продуктами, и думала, как бы с помощью Доллерта освободить товарищей…
Они знали, на что шли
Абвер‑107 занимал длинное, барачного типа здание на углу Почтовой и Трубчевской улиц в Бежице. Одну комнату зарешетили и приспособили под камеру, в другой допрашивали и пытали арестованных.
В камере холодная, давящая тишина. Сморенные тревогой люди, свернувшись, лежали на полу.
Иванов пытался избавиться от мрачного уныния. Рядом шевелился Обухов. Его глаза лихорадочно блестели.
- Что, муторно на душе? - хрипло спросил он Иванова.
- Вроде уже привык, - отозвался тот.
Человек привыкает ко всему, даже к мысли о близкой смерти, она его уже не страшит. Зато сильней становятся тревоги и беспокойства о родных и близких, которые остаются в жизни.
- Намучается жена без меня, - вздохнул Иванов. - Шутка ли, одной растить троих детей.
- А я даже не узнаю, сын у меня будет или дочка, - Обухов закашлял в кулак.
У каждого были свои незакрытые счета к жизни. Батюков терзался мыслью, что так просто попался на удочку Жуковского и подвел товарищей. Сафонов думал о жене, Люба - о матери.
Но никто из подпольщиков не хотел покупать жизнь ценою бесчестия. Старший следователь оценил это и на последнем допросе с любопытством спросил у Иванова: "Вы не раскаиваетесь в том, что натворили?" - "Раскаиваюсь? - усмехнулся Иванов. - Маловато мы наработали. Осторожничали напрасно…"
Гробовое молчание камеры нарушило позвякивание ключа.
Заскрежетал засов, и на пороге камеры появился Яков Андреевич. Одной рукой он вцепился в косяк двери, другой поддерживал жену. Все приподнялись. Как ни тяжела была их собственная участь, каждый стремился хоть чем-нибудь выразить свое уважение к стойкому коммунисту. К нему тянулись руки, избитые, изуродованные, окровавленные.
Обухов коснулся плеча:
- Вместе легче конец принимать.
- Почему конец? - глаза Якова Андреевича блеснули. - Нет, ребята, наша смерть - не конец. Она скорее начало. - Он вдруг надрывно закашлялся. Кровь из опухшего рта потекла по заросшему седоватой щетиной подбородку. Анастасия Антоновна, высохшая, как былинка, смертельно бледная, опустила мужа на ворох соломы и платком принялась вытирать кровь. Глаза у нее были сухие.
□ □ □
Узнав, что в абвер привезли Якова Андреевича, Лена побежала к Доллерту.
- Артур, ты должен его освободить, - горячо выговорила она, - Степанов никому не причинил зла. Браунинг, который у него нашли, ни разу не выстрелил.
- Зато стреляли его слова, они сильнее катюш, - усмехнулся Доллерт.
- Ты не допустишь, чтобы их казнили, - молила она.
…Вскоре Яков Андреевич сидел на стуле перед старшим следователем.
- Я уважаю идеи и готов многим пожертвовать во имя нашей великой Германии, - начал Доллерт, - но жизнь… она дается один раз…
- Согласен с вами, - кивнул Яков Андреевич.
Доллерт заходил по комнате.
- Есть сведения, что у вас бывали солдаты вермахта, сочувствующие России. Я прошу… назовите их имена. Даю вам слово, мы сохраним это в тайне, и вы будете жить.
Наступила длинная пауза. Доллерт оставался спокойным, только взгляд выдавал душившее его бешенство.
- В конце концов мне непонятно ваше упрямство. Вы рабочий человек, а фанатизм - удел поэтов и философов.
- Я не советую искать предателей среди коммунистов, - произнес Яков Андреевич. - Напрасный труд. И мне, право, жаль вас.
Доллерт поспешил закончить допрос. Когда Якова Андреевича увели, он позвонил в СД:
- Алло, Бунте, можете забирать Степанова. Для абвера он не представляет ценности.
Через час на Почтовую улицу заехал легковой автомобиль, вслед за ним прибыл набитый солдатами грузовик. Якова Андреевича и жену втолкнули в легковушку. Немец, сидевший рядом с шофером, повернул свою квадратную голову к арестованным и сощуренными глазами осмотрел их.
Машина проскочила Городище, свернула на улицу Третьего июля и остановилась возле дома Степановых. Солдаты оцепили усадьбу. Бунте и три гестаповца повели свои жертвы в огород, где солдаты уже рыли яму.
Супруги переглянулись.
Бунте сделал знак гестаповцам. Те схватили Анастасию Антоновну и со смехом бросили в яму. Степанов рванулся к жене, но палачи крепко держали его.
Хотелось закрыть глаза, не видеть. А он смотрел, смотрел прямо на могилу, на глинистые сыпучие камни, заваливающие живую Анастасию Антоновну. Бунте, который ждал, что старик сломится, смякнет, не выдержал и выстрелил в него.
Мертвые атакуют
Жуковского мучил страх. "Люди молчат… Молчат под пытками, которые, казалось бы, должны заставить говорить даже камни!.. Значит, они верят… верят в победу". Помимо его воли эта мысль все больше и больше разрасталась в нем. Он почувствовал, что его сила и власть временная. А что дальше? Пустота. Из нее, из пустоты, встают молчащие… Встают и надвигаются… Жуковский вскочил с постели. Принялся строчить:
"Господину Генералу Корюка‑532 - Главнокомандующему Русской полиции… от начальника тайной полиции Жуковского В. Л.
Рапорт
Работаю в рядах полиции одиннадцать месяцев, не считаясь со своим слабым здоровьем и очень серьезной болезнью сердца. К тому же я даже невоеннообязанный. Я добровольно работаю, отдавая все свои силы, преданно, честно и беззаветно на благо германской армии.
Характеристику о моей работе и обо мне, как человеке, дадут вам СД, ГФГ, АВ, седьмой отдел фельдкомендатуры и господин капитан фон Крюгер.
Сам я из дворянской семьи, сын видного профессора, имею диплом доктора - инженера лесного хозяйства и кандидата биологических наук. Для себя считаю долгом чести быть солдатом вверенной Вам полиции, но Вас, господин генерал, прошу удовлетворить большую просьбу - уволить меня из рядов полиции, ибо дальнейшее мое пребывание грозит полным расстройством нервов и потерей трудоспособности.
…Усердствуя своей жизнью, я раскрыл подрывную диверсионную группу городских партизан, но я ничего за это не прошу, кроме освобождения меня от службы"…
…Умирая, брянские подпольщики побеждали.
Мать-Родина
Непроницаемая тьма осенней ночи стлалась вокруг партизанского лагеря. Холодный ветер трепетал в вершинах деревьев, норовя пробить зубчатую стену хвойного леса. Черненко возвращался с поста. Промерзшая морщинистая земля хрустела под ногами. А в землянке было тепло, даже душно, Черненко прислонился спиной к печке, закашлял. Снова кровь. Торопливо прикрыл платком рот: он скрывал от товарищей, что заболел туберкулезом.
Жуков что-то писал.
- Что сочиняешь? - спросил Черненко.
- Строчу письмо жене. Послушай-ка. Бахвальством не пахнет?
"Здравствуй, дорогая Манюша! Мне хочется тебе сообщить, что вчера у меня был самый радостный день. Мою скромную работу очень высоко оценила мать-Родина. Награжден высшей наградой - орденом Ленина. Вручили мне эту награду в глухом лесу, перед всеми товарищами…"
- Ну, а дальше о семейном, - он отложил письмо, бережно провел ладонью по ордену.
- Никакого бахвальства не вижу. Все, как есть. А знаешь, о чем я подумал… Надо Лебедеву с Потаповым ордена отнести.
- Не положено. В подполье - конспирация… - развел руками Жуков.
- Мы бы праздник им принесли. Может, завтра смерть настигнет, и не узнают, что страна, народ вот так ценят их, дорожат ими.
- Я‑то что, как командир посмотрит.
- Спросим.
Дука одобрил предложение Черненко.
…К городу Черненко и Кожевников подошли в полдень. Условившись встретиться в пять часов вечера в дубовой роще за мясокомбинатом, они разошлись. Черненко направился на Белорусскую к Лебедевым, Кожевников свернул на Ковшовку к Потапову.
Лебедевых дома не оказалось. На дверях висел маленький ржавый замок. Черненко открыл его гвоздем и прошел в комнату. Спрятав в матрац коробочку с орденом, прилег отдохнуть и уснул.
Под вечер его растолкали вернувшиеся с работы братья.
- А мы думали, вор залез, - засмеялся Петр.
Черненко протер глаза и нарочито таинственным голосом попросил:
Командир городского партизанского отряда М. И. Дука и комиссар Д. Г. Ларичев.
- Закрой-ка дверь поплотнее. Я к тебе с поручением от самого Кремля, можно сказать. - Черненко взял коробочку, достал из нее орден, подул зачем-то на него и протянул Петру.
Петр не верил своим глазам. Он долго вертел в руках орден Боевого Красного Знамени. Потом вдруг спросил:
- За что?
- Не скромничай, заслужил! Недавно нашему командиру Дуке Золотую Звезду Героя вручили. Представитель Ставки сказал ему: Брянское подполье десятка дивизий стоит.
Взволнованные, они долго молчали.
- Обмыть награду надо! - подал наконец голос Васильевич.
- Обмоем! - рука Петра сжалась в кулак.
- Спрячь подальше, чтобы никакая гадина не опоганила его своими лапами, - уходя, напутствовал Черненко.
В старой дубовой роще Кожевников набросился на товарища с упреками:
- Я уже два часа жду тебя. Бог весть что передумал.
Черненко виновато оправдывался:
- Не мог же я сразу уйти…
- Потапова тоже проняло, - смягчился Кожевников. - Даже заплакал…
Глава двенадцатая
Вот и дубрава Брянская
"Дорогая Оля! - писала Вала Золотихиной.
Здравствуй, это я, Валентина. Лечу к себе в отряд.
Олечка! Что же ты молчишь? Одно-единственное письмо от тебя за все время.
В лечении мало проку. Но отдохнула хорошо, сил набралась, скорее бы в отряд. Здесь, в Москве, Михаил Ильич.
Как ты живешь, чем занимаешься?… Все о тебе хочу знать. Пиши!"
Валя написала адрес: "Рязанская область, Шацкий район, Б.‑Екатериновка, школа, Золотихиной Ольге". И опустила открытку в почтовый ящик.
Зал ожидания на аэродроме - маленькая избушка. В ней душно. Табачный дым густыми облачками плавал по комнате. Люди сидели молчаливые, хмурые, им, видимо, надоело ждать погоды.
Вошел парень в полушубке, удивительно веселый.
- Ну и холодина, - почему-то и это радовало его. Зябко поеживаясь, сел возле Вали. Угостил конфетами.
- Сафронова?
- Да. - Валя насторожилась. - Неужели ее полет отменяют?
- Разрешите представиться, - веселый парень встал и протянул Вале руку: - Старший лейтенант госбезопасности Левин.
- Рада видеть, - зло ответила она.
Левин, как ни в чем не бывало, сел рядом и начал рассыпать комплименты.
- Я много наслышан про вас.
- А я про вас нет, - Валя ждала, как удара, слов "Вам приказано вернуться…"
Но Левин болтал, шутил, острил, о возвращении в Москву даже не намекал. Потом вдруг шепнул:
- Я к вам лечу.
- Куда это к нам?
- В лес.
- Лес большой.
- В отряд имени Кравцова.
Валя не поверила бы ему, но в домик вошли командир боевой разведки Денис Щуко и адъютант Дуки Валентин Корчагин.
- Михаил Ильич только что улетел, - сказал Щуко. - И мы сейчас отчалим.
Через полчаса приземлился "Дуглас". Стали грузить боеприпасы, оружие, фуфайки, ящики с мылом, консервами, фляги со спиртом. Летчик Александр Сушков поторапливал.
Под крылом самолета, погружаясь в сумерки, тянулись заснеженные поля и кустарники. Потом поплыли сплошные леса. "Дуглас" стал набирать высоту и ушел за облака.
- Подходим к линии фронта, - кричал на ухо чекист.
Валя из-за шума мотора вовсе ничего не слышала.
По окошку хлестнул луч прожектора. Машина бросилась вбок. Но прожектор вскоре опять поймал ее. Самолет не поддавался.
- Прошли! - крикнул наконец летчик.
Самолет шел в темной бездне, в окошко уже ничего не было видно, но Валя чувствовала под собой Брянские леса, в которых она не была целых три месяца.
Внизу промелькнули три оранжевые точки костров. Самолет накренился, сбавил скорость. Еще несколько минут, и лыжи заскользили по снежному насту.
К спущенному трапу подбежал партизан. Валя узнала разведчика Федора Дедкова. Сразу же после объятий и поцелуев у Федора начали спрашивать о новостях. Оказывается, каратели непрерывно преследуют партизан. Недавно, прикрывая отход отряда, погиб Никитин…
Болью пронизало сердце Вали. Еще одного смелого человека не стало…
Разгрузили самолет, попрощались с летчиком.
К партизанской стоянке добрались только к утру. Все продрогли, устали. Но на месте стоянки никого не оказалось.
- Что за чертовщина! - удивился Дедков. - Ведь я отсюда поехал встречать вас.
Стали разглядывать следы. Наткнулись на потемневший от крови снег. Валялись пустые гильзы и патроны…
После короткого совещания решили, что Щуко и ездовой Исаков останутся здесь, а Левин, Валя, Корчагин и Дедков пойдут разыскивать отряд.
Проблуждав три часа по просекам, вышли к землянкам соседнего партизанского отряда, но и там никого не было.
- Печки еще не успели остыть, - заметил Левин.
Чтобы не заблудиться, пошли вдоль реки. Наткнулись на убитого крестьянина, он лежал возле проруби, рядом на льду валялся армейский котелок.
- Напоили, фашисты, - гневно выговорила Валя.
Пройдя еще с километр, опять наткнулись на землянки.
- Здесь крестьяне от немцев прятались, - объяснил Дедков. - Пойдемте, авось найдем что-либо пожевать.
Левин и Дедков принялись обыскивать землянки, Корчагин ушел на другой край земляночного поселка.
Валя, оставшись одна, призналась: "Ой, какая слабая стала я… Много ли прошли, а все гудит… В ушах шум еще больше стал…". Она сняла автомат, и он теперь казался тяжелым, прислонилась к молодой березке. "Неужели на этом все и кончилось? Неужели больше не смогу…" От этих мыслей хотелось расплакаться. "Но нет, нельзя, чтобы меня видели кислой".
На опушке показались четыре женщины. Увидев их, Валя расхохоталась - до того-то они были толстые. Наверное, подумала Валя, все домашнее барахло на себя навьючили.
Женщины стояли, как вкопанные. Решив, что это жители возвращаются в свои землянки и боятся незнакомых людей, Валя пошла им навстречу.
- Мы свои, партизаны мы!
Женщины молчали. Разом исчезла добродушная улыбка и с лица Вали. Она поняла - неспроста все это. Остановилась. Тишина показалась страшной, и эти молчаливые женщины тоже вызывали страх. Валя попятилась…
Из-за спин женщин вдруг высунулись автоматы и залпы разрезали морозный воздух, подняли у Валиных ног снежные фонтанчики.
- Уходите, ребята, засада! - успела крикнуть она и упала, настигнутая автоматной очередью.
Левин и Дедков выскочили из землянок, как обезумевшие, бросились к ней, но их опередили немецкие солдаты. "Остановить их, остановить…" Дедков швырнул гранату. Солдаты залегли, Валя чуть приподняла голову.
- Она жива! - закричал Левин.
Дедков выхватил вторую гранату, но бросать не стал, солдаты уже подползли к Вале. Справа и слева появились еще немцы.
- Не отобьем, - с отчаянием выговорил Левин, разряжая пистолет в солдат.
Каратели и к ним приближались. Левин с Дедковым бросились в лес, петляя по снегу. Рядом свистели пули. Над головой пронеслись мины…