Вышел я в Стоянове, а оттуда до Горохова еще надо идти километров пятнадцать. К вечеру зашел в село Сельце, три километра от Горохова. Там жили родственники моей тетки, их фамилия была Рубахи. Я не раз туда ездил к дяде в гости. Пришел я к этим Рубахам, а они в погребе сидят, меня во двор не пускают - говорят, что если немцы увидят чужого мужчину, то сразу расстреляют. Дали мне кусок хлеба, а в дом не пустили. Я поел и говорю: "Давайте я у вас на веранде переночую. Если немцы спросят, то скажу, что сам зашел. Что вы меня не видели, и я вас не знаю".
Переночевал, рано встал и пошел в Горохов. Отошел от села, зашел в долинку, вижу - там немцы ходят, и стоит патруль немецкий, один солдат с перевязанной головой. Вдоль дороги траншея вырыта, и уже, если кого поймают, то сажают в ту траншею, и над ней стоит пулемет. Меня увидели: "Хальт! Хенде хох!" Я руки вверх поднял, обыскали меня и посадили в траншею. Подъезжает на машине какой-то офицер, что-то спросил. Один из тех людей, которых держали в траншее, был еврей, солдаты кричали на него: "Юд! Юд!" Стали бить его, офицер на них накричал. Расспросил нас, кто откуда, я сказал, что иду домой. Он сказал, что ходить нельзя, потому что еще идут бои, а потом приказал солдатам: "Ведите их в штаб в Горохов". Конвой нам скомандовал всем держать руки вверх, и мы до самого Горохова рук не опускали. Я сзади шел, а руки у меня так занемели, что хоть бы не упали вниз. Руки сцепил, за голову заложил и так иду. Так сцепил, что когда пришли в штаб, то не мог их расцепить! В том доме в Горохове при Польше было староство, потом там был советский военкомат и какие-то склады, немцы нас в эти склады завели. Офицер сказал нам так: "Мы вас пустить не можем - тут еще идут перестрелки. Вы будете здесь, пока не очистится этот район". Мы спрашиваем, сколько это может продолжаться. Он говорит: "Может, с неделю пройдет". Закрыли нас в кладовой, там лежали какие-то мешки из рогожи, в одном мешке мы нашли сушеную рыбу, съели ее и легли спать.
Утром открывают двери - два немца с автоматами и офицер. Офицер говорит: "Чтобы вы даром здесь не сидели, надо работать! Поесть мы вам дадим". Принесли нам канистру какой-то похлебки, дали по кусочку хлеба. Раздали носилки, лопаты и говорят: "Надо убитых закапывать". Стали мы ходить, искать убитых. Убитых советских солдат было много, а немцы попадались редко - всего человека четыре мы нашли. Что характерно - когда находили советского убитого, и он лежит, например, в окопе, то немец так посмотрит, говорит: "Засыпай!" Помню одного убитого пулеметчика с пулеметом "максим" - когда падал в окоп, то пулемет держал за ручки, так и потащил его за собой. Лежал, а пулемет на нем. Мне офицер говорит: "Залезь в окоп, пистолет у него забери. И в кармане поищи документы". Я забрал пистолет, нашел деревянный патрончик, а в нем скрученную бумажку с адресом. Так и засыпали его в окопе, вместе с пулеметом. А у каждого немца на шее был алюминиевый жетон, пересеченный надвое. Надо было половину отломать, немцы ее забирали, а вторая половина оставалась на нем. И надо было забирать убитых немцев на носилки и нести в штаб - там у них были гробы, был свой священник. А лето, солнце - трупы уже пораздувались. Воняло на поле страшно!
Целую неделю мы носили эти трупы, закапывали. Потом офицер отобрал тех, кому нужно было идти в сторону Локачей (нас таких было девять человек), написал нам пропуск. Потом посмотрел на нас, говорит еще одному немцу: "Заведите их в склад, пусть переоденутся - свое снимут, а чистое возьмут". А мы же измазанные, трупами воняем. А это был советский военный склад, в котором раньше переобмундировывали мобилизованных. Немец запускает нас в склад и каждому говорит: "Рубашку берешь одну, штаны - одни, гимнастерку - одну, сапоги - одни, шапку - одну! По два не брать - не положено!" Я зашел в склад, взял себе всего по одному - выбрал хорошую спецовочную куртку, сапоги и вышел на улицу. Немец посмотрел на меня: "Гут!" А среди нас были какие-то двое воров, которые в Лопатине в тюрьме сидели - так они зашли в склад с рюкзаками, понатягивали на себя по шесть пар белья, еще и в рюкзаки напихали. Вышли и говорят немцам: "Мы вас ждали! В тюрьме сидели!" А немец говорит нам: "Это бандиты, нехорошие люди!" Отвел их в сторону и обоих расстрелял из автомата.
Потом мы пошли на Локачи, дошли до села Скобелка, и снова немцы меня задержали. Дело в том, что я на складе взял военные штаны - синие, с красной окантовкой. Они на меня говорят: "Комиссар!" Солдаты немного нас попинали, посадили всю нашу группу на землю, пулемет поставили сзади нас - опять беда! Я себе думаю: "Вот так "хорошие" немцы! Там угощали, а здесь бьют!" Вообще я хочу сказать, что на Галичине немцы лучше относились к людям, чем на Волыни. Они даже сделали границу между Галичиной и Волынью, охраняли ее.
Приехал какой-то офицер, посмотрел на наш пропуск, накричал на тех солдат, и нас отпустили. Дошел я до села Кремеш, а оттуда уже мог дойти домой напрямик через поля. Думаю: "Немцы снова поймают, скажут, что солдат". Снял куртку, штаны - и домой в одних кальсонах!
А.И. - Чем занимались дома?
П.М. - Сначала отдыхал и работал по хозяйству. Где-то в конце июля брат сказал: "Я тебя познакомлю с одними людьми. Ты грамотный, они хотят побеседовать с тобой". И еще добавил: "Знаешь, это такие люди, которых нужно спрятать". И наш папа знал об этом, говорит мне: "Давай построим схрон". А мы на хуторе жили, далеко от других домов. Ночью выкопали погреб, вход в него сделали со стороны дома, из коридора. Перекрыли брусом, внутри застелили соломой, а в том коридоре у нас стояли лошади и был желоб, в который им сыпали корм. Мы сделали так, что этот желоб отодвигался, и за ним был вход в схрон. Убежище было человек на пять-шесть. Вечером пришли двое, вооруженные - у них были пистолеты, гранаты. Брат говорит: "Знакомься, это мои друзья". Это были Григорий Сало и Иван Лобур, в 30-е годы их семьи переселились к нам с Галичины, потому что там были паводки, села затопило. Я их до того уже видел не раз, а их родителей в 1940 году вывезли в Сибирь, поэтому при советах они прятались, НКВД их искало. И немцы после Акта восстановления Украинского Государства (провозглашен Украинским Национальным Собранием 30 июня 1941 года - прим. А.И.) тоже стали искать членов ОУН и старались их ликвидировать. После прихода немцев эти хлопцы сначала вышли из подполья, один из них стал комендантом украинской милиции, а потом их должно было арестовать гестапо, и они снова ушли в подполье. А третий их односельчанин, который был членом ОУН, Степан Карабин, не убежал, так немцы его забрали в тюрьму в Краков, и куда он делся потом - неизвестно.
Папа вышел во двор, чтобы сообщить, если кто-то будет идти. Стали меня расспрашивать о том, как я смотрю на Украину, как я отношусь к полякам, к немцам. Спросили, имею ли желание вступить в организацию. Я ответил, что имею. А потом говорят: "Надо в районе сделать одно дело. У тебя есть шоферские права, а наши люди организуют кооператив - надо товары доставлять для села. Ты, как шофер, будешь ездить за товарами. Председателем кооператива в Локачах будет наш человек - Кватирук из села Шельвов. А бухгалтером будет Потапенко с Восточной Украины. За товаром будешь ездить во Владимир и во Львов. И одновременно будешь иметь во Львове явку, будешь там получать литературу. Получишь пароль, к тебе будут приходить наши люди. Машина есть, ее советы бросили, когда отступали - надо ее немного восстановить. Бензин есть". Я согласился. Хлопцы поужинали и пошли, брат провел их - он знал, куда.
Пару раз ходил я к той машине, посмотрел - она новая, все исправно. Бензин залил - машина заводится.
А.И. - Было официальное принятие в ОУН?
П.М. - Да, но немного позже. В члены ОУН меня приняли в день моего рождения - 23 августа 1941 года. Принимал меня Григорий Сало, у него было псевдо "Сушко", он был районный референт пропаганды. У Ивана Лобура было псевдо "Охрим". Я взял себе псевдо "Дуб" и потом его не менял.
А.И. - Сколько людей было в оуновской сетке района?
П.М. - У нас была строгая конспирация, и я не мог этого знать. Даже мой брат Василий признался мне, что он является членом ОУН с 1939 года только после того, как я сам стал членом ОУН.
Задания мне давал отдел пропаганды района. Стал я ездить во Львов, брать там антинемецкую, антисоветскую литературу и возить ее к нам. У меня в машине был тайник для литературы. Привозил, отдавал станичному (руководителю хозяйственной службы ОУН - прим. А.И.) в Локачах, а потом она раздавалась людям по селам. Я не возил ни людей, ни оружие для подполья, этим занимались другие люди.
Так я работал до конца 1942 года, а потом немцы забрали машину у кооператива - пришли солдаты и забрали. К тому времени по селам уже были организованы вооруженные боевки ОУН, и формировались сотни УПА. Весной 1943 года Григорий Сало пришел ко мне и сказал: "Надо тебя отправить на подготовку. Ты грамотный, а мы сейчас организуем обучение". Эта подготовка проводилась в Турийском районе, там возле села Мачулки была бывшая немецкая колония Мирослава. А в самих Мачулках формировалась сотня УПА, ее командиром был Полищук из села Линев Локачинского района, у него было псевдо "Чайковский". Хочу сказать, что он был не очень-то патриотичный, потому что сначала был в немецких шуцманах, потом где-то комендантом, а потом перешел в УПА.
В Турийском районе, в урочище Вовчак был штаб и сформировались первые сотни УПА на Волыни. На Вовчаке была подстаршинская подготовка, а в Мачулках проводилась подготовка старшин, она была глубоко законспирирована - меня направили туда. Мы дислоцировались в школе, занимались в разных местах в колонии. Комендантом подготовки был Андрей Левчук ("Морозенко"), это был мой хороший знакомый, он был тоже из Локачинского района, село Орищи. От Службы безопасности ОУН преподавал краевой шеф СБ Афанасий Ковальчук ("Залесный") - я потом, после ранения, работал с ним. Я ему понравился, он говорит: "Будешь со мной". Он преподавал нам разные приемы - например, как поймать человека, как выкрутить руку и так далее. Хотя в основном преподавал не он, а другие люди, а он появлялся изредка. Политику преподавал "Черноморец", военную муштру и оружие преподавал Сергей Мороз ("Гива"). Один раз приезжал сам Дмитрий Клячкивский ("Клим Савур") - краевой руководитель ОУН на Северо-Западных Украинских Землях, в то время у него было псевдо "Охрим".
Оружие мы изучали основательно. Оружия было много и оно было разное, потому что мы должны были знать различные виды оружия. У нас были польские пулеметы CKM (Ciężki karabin maszynowy) - это станковый пулемет, похожий на "максим", и ручные пулеметы LKM (Lekki karabin maszynowy). Были "максимы", пулеметы Дегтярева, пулеметы Токарева, немецкие пулеметы MG. Были советские автоматы ППШ, десятизарядные винтовки СВТ, трехлинейки.
На подготовке я был два месяца - с марта по май 1943 года. А 22 мая, на Николая, мы пошли в бой с немцами. Большинство тех, кто прошел подготовку, направили в сотни, а нас сразу в бой. Почему? Потому что разведка доложила, что немцы едут жечь села Мачулки и Синявка - они уже знали, что там дислоцируются части УПА. Каратели приехали из Луцка в село Твердыни, сначала приехала одна легковая и одна грузовая машина. Немцы говорили, что едут жечь села, где есть партизаны. Наш станичный в Твердынях услышал об этом, сел на коня, приехал к нам и все рассказал. Мы посмотрели по карте, что немцы будут ехать из Твердынь на Синявку через Синявский лес. Решили организовать там засаду силами тех, кто был на подготовке. Нас там оставалось всего тридцать человек, взяли еще пополнение из сотни. Я даже не знаю, почему не подошла вся сотня - думаю, по причине того, что мы не знали, сколько там немцев. Собрали одну чету (взвод - прим. А.И.), сорок три человека. Оружие у нас была хорошее - девять пулеметов, по пулемету на каждые 4–5 человек. Помню, что было семь штук немецких MG-42, один "максим" и один польский CKM. В селе организовали мужиков с подводами, сели на подводы и напрямую, через поля, ехали километров двенадцать до того леса. Мы должны были выгрузиться в лесу, а мужики должны были ехать домой. Когда подъехали ближе, до леса было с полкилометра, видим - под лесом немцы стоят, и не две машины, а машин двадцать! Дело в чем - наш станичный в Твердынях увидел только первые две немецких машины и о них нам доложил. Наш взводный говорит: "Отступаем назад!" А его помощник, Сергей Мороз, (тот, что был у нас инструктором на подготовке) раньше был капралом польского войска, и когда началась война Германии с Польшей, то он с боями прошел от немецкой границы до села Устилуг на Волыни, стреляный был парень. Он говорит: "Нет, надо занять оборону и окопаться! Если будем отступать, то немцы нас увидят, догонят на машинах и расстреляют, как зайцев!" В первую очередь мы окопали пулеметы, а подводами отгородились от немцев, чтобы они не видели, что мы делаем. Когда окопали пулеметы, то Сергей сказал мужикам: "Езжайте домой, а мы остаемся". А немцы еще из машин не выходили, только их офицеры ходили, смотрели в бинокли. У меня был немецкий карабин с оптикой, я наблюдал за ними. Мне была команда искать офицеров, и если будет бой, то стрелять по ним.
Мы быстро сняли пулеметы с подвод, окопали их, пулеметчики заняли свои места. Пулеметы Сергей Мороз разместил не просто кучкой, а боевым порядком - одни впереди, другие позади, другие чуть сбоку. Умный был парень, боевой, военную тактику знал хорошо. Заняли оборону. Когда наши пустые подводы поехали обратно, немцы увидели, что мы там остались. Сергей нам все кричал и кричал: "Вкапывайтесь, вкапывайтесь!" Мы рыли ровики и впереди себя насыпали кучи земли. Хорошо, что там был песчаный грунт, легче рыть - раз-раз, и ямка готова. Как кроты зарывались! Потом глянули - немцы уже высыпались из машин. А день был жаркий, немцы с закатанными рукавами, с автоматами - идут прямо на нас. Много их было - где-то с батальон. Сергей командует: "Не стрелять! Пусть дальше от леса уходят, а к нам подходят ближе!" И правда, зачем даром патроны тратить?
И когда они подошли к нам ближе, мы как дали из девяти пулеметов! Немцы залегли, только поднимутся - мы опять ведем огонь. И они не могут подняться - ни туда, ни обратно. Ну, мы уже думали, что будет наша победа. Но через каких-то полчаса начали бить по нам из минометов. А как начался минометный огонь, то вижу - у нас уже здесь убитый, там убитый. У нас тоже был миномет, но к нему было всего девять мин. Минометчиком у нас был один татарин, он служил минометчиком в советской армии, бежал из плена и пришел к нам. У нас его звали "Ваня-миномет". Он был хороший минометчик, но что же, мины сразу кончились - девять раз выстрелил и все. Тогда ему дали приказ: "Беги в сотню, пусть высылают помощь!"
В том бою был один мой знакомый, Павел Богуш - он потом долго жил, умер совсем недавно. У него была десятизарядка СВТ, он немного из нее пострелял, а потом кричит: "Кинь мне лопату!" Я кинул ему лопату, он стал на колено и рыл, потому что подняться нельзя - немцы из пулеметов тоже стреляют. С одной стороны мина разорвалась - Павел падает на ту сторону. Опять становится на колено, еще роет. С другой стороны падает мина - он падает на другую сторону. После одного разрыва поднимается, кричит мне: "Я уже ранен!" Я ему кричу: "Ползи назад!"
Я стрелял из карабина, и попадал - немцы падали. Но хочу Вам сказать, что и у них был снайпер, потому что когда я сделал пару выстрелов, то пуля как даст мне по шапке! Шапка аж слетела с головы, пуля прошла насквозь и распорола ее. После этого я уже голову не высовывал. Вообще-то я немного учил снайперское дело, стрелок был очень хороший - на подготовке лучше меня стрелка не было.
Когда я с подводы слазил, то взял два ящика с лентами для "максима", положил их возле себя. А пулеметчиком, первым номером "максима", у нас был Федя Бабий - он погиб потом, в сентябре 1943 года, в бою против немцев в селе Новый Загоров. Он стрелял-стрелял, потом кричит мне: "Друг "Дуб"! Патроны! Швабы поднимаются!" Я взял ящик с лентами, стал пробираться к нему - кину ящик впереди себя, и ползком к окопу. Вижу - второй номер "максима" уже лежит убитый. Я метр до того окопа не дополз, слышу, мне что-то по ноге - бах! Аж ногу отбросило в сторону! Думаю: "Что ж такое?" Как будто кто-то палкой ударил - я сначала и не понял, что это. Заскочил в окоп, а там места мало, мы понемногу вытолкали того убитого парня наверх, я лег на его место, достал из ящика ленту, и пулемет стал дальше вести огонь. Потом чувствую, как будто мне кто-то иголками бьет в голову - пульс. И в сапоге стало мокро - кровь залила. Говорю Феде: "Знаешь что, я ранен!" А он мне: "Держи ленту! Швабы поднимаются!" Федя Бабий тоже служил в польском войске, хорошо знал оружие, был отличный пулеметчик. Он немцев хорошо посевал из пулемета, не давал им подняться.
А немцы все бьют и бьют из минометов. Меня ранило еще раз - недалеко разорвалась мина, осколок рикошетом от земли попал мне в левую руку, и там застрял. Мне аж запекло в руку, я набрал земли, приложил к ране. Говорю Феде: "Я уже и в руку ранен". А из моей руки струя крови бежит ему прямо на пулемет! Федя кричит: "Друг "Дуб", убери кровь - мне не видно!"
После второго ранения я уже был не стрелок, совсем кровью истек. Но в это время немцы стали отступать - забирали своих убитых, раненых и грузились в машины. Пока нам на подмогу подошла наша сотня с пушкой-сорокапяткой и человек тридцать кавалеристов, то они уже уехали.
Из наших сорока трех человек в бою погибло семнадцать, девять человек было тяжело раненых, потом двое из них умерли. Немцев мы там положили немало, они увидели, что им тут дают по зубам, и уехали, села Мачулки и Синявка не сожгли.
Меня раненого привезли в Мачулки, сначала разместили во временном госпитале, он был в доме у одного человека, его фамилия была Зиминский. В селе был врач, терапевт с Восточной Украины, его фамилия была Лихачев, с ним была его жена и дочка. И его жена была врачом, а дочка медсестрой. Их немцы везли в Германию, но наши их вагон отцепили, и они стали врачами в Мачулках. Они мне сделали временную перевязку, вынули осколок из руки. Пятка у меня была прострелена насквозь, я ее и сейчас чувствую, когда погода меняется.