Ф.В. - Я не помню, чтобы у нас на Кременеччине были бои с поляками. В наших краях среди поляков в основном были "осадники" - те, которые воевали вместе с Пилсудским. При Польше им дали землю, разрешили иметь оружие. Огнестрельного оружия у них было мало, но каждый имел коня, имел пику, саблю. Когда пришли советы, то почти всех "осадников" вывезли в Сибирь. А тем полякам, которые остались, ОУН передала приказ выехать в Польшу, и многие уехали, хотя некоторые и не хотели.
А.И. - С советскими партизанами часто сталкивались?
Ф.В. - Летом 1943 года они шли в Карпаты большими силами, проходили через Волынь, грабили села, ограбили хозяйство моего отца. А мы с ними встретились, когда их немцы разбили в Карпатах. Они отходили на Белоруссию, небольшими группами. Один из референтов СБ сообщил, что к ним в село зашли человек пятьдесят красных. Мы послали в село разведку, хлопцы выследили, что они в сарае стали на ночлег. Нас был рой, шестнадцать человек, взяли два пулемета. Ночью подошли, фонариком подсветили - все спят. Расстреляли их всех за пару минут, гранатами забросали. Раненых добили, ни один не убежал. Посчитали убитых - ровно пятьдесят человек их было.
Потом, когда стал приближаться фронт, меня и еще нескольких хлопцев из районной СБ забрали в надрайонную СБ, которая действовала на территории бывшего Кременецкого уезда. Командиром надрайонной СБ был "Палий", у него было подразделение особого назначения. Главной задачей было делать запасы до того, как подойдет фронт - запасали оружие, одежду, зерно, заливали смальцем колбасы. Ездили по селам Кременецкого района, в каждом селе был хозяйственный отдел ОУН, которым руководил станичный. Мы брали у них зерно, белье, женщины вязали для нас рукавицы, свитера. Был такой случай - мы искупались в реке, станичный принес белье, все переоделись. Я надел такую вышитую рубашку, и она была очень длинная - ниже колен. Хлопцы посмотрели на меня: "Слушай, это женская!" Я говорю: "Ну и что, что женская? В колени тепло - пусть будет!" Подвязал ее, заправил в штаны и так ходил. Были случаи, когда надо было запасать хирургические принадлежности - такие круглые банки со скальпелями, их надо было завернуть в материю и закопать в определенных местах. Может, наши их потом откопали, а, может, до сих пор лежат. Иногда надо было захоронить убитых - и своих, и чужих.
Однажды в конце 1943 года мы взяли в плен немцев. В одном селе все было сожжено, осталась одна хата, и эти немцы в ней поселились. Были у них лошади, телеги, какое-то свое барахло, продукты и все такое. Решили взять их, подошли к хате. Командир подразделения, "Палий", говорит мне: "Я пойду в двери стучать, а ты возьми две гранаты, открути у каждой колпачок и держи. А я за дверью буду стоять. Как только по мне выстрелят, или будет какой-то шум - сразу в окно бросай гранаты!" У нас были немецкие гранаты - мы их называли "макогоны". Я говорю: "Хорошо". Он пошел под двери, стучит. Открыли! "Палий" вошел в хату. Я вижу, что не стреляют, иду за ним. Автоматы на немцев наставили, а они за столом сидят в рубашках - едят, пьют. Мы говорим: "Мы из УПА, здесь нас идет пять тысяч. Сложите оружие!" Самый старший немец отстегнул свой "парабеллум", бросил, и все побросали. А я слежу за ними, держу палец на спусковом. Вижу - один немец не снимает оружие. Я смотрю на него, жду. А он подходит ко мне, отстегивает от штанов пояс, а в нем полно патронов. И вынимает мне бельгийский пистолет, никелированный. Ручка черная, а сам весь такой зеркальный - можно причесаться! Командир его увидел, ко мне как прицепился, так я ему отдал, а он мне дал "наган". Пистолет был дамский, маленький - такой деликатный, что если где-то пыль попадет, то он стрелять не будет. Тот "наган" на шесть патронов для меня был лучше - стреляет, сам вращает барабан. Тот немец мне сказал: "У нас тоже есть ЮПА!" Оказалось, что это был не немец, а югослав, и все они были из охранного батальона. Я спросил его, куда должен был ехать батальон. Он сказал: "В город Станислав". Это была не фронтовая часть, они охраняли какой-то завод в Славуте. Фронт шел на запад, а они еще раньше отступали. Этих солдат было человек двадцать, но там были не одни немцы, а сброд - были югославы, были еще какие-то, я их не спрашивал. Мы у них оружие забрали, подводы с лошадьми забрали и вели их от села к селу. У нас на Волыни люди убивали пленных немцев - брали с подводы железный крюк для упряжи и били им по голове. Народ был очень злой на них, потому что они жгли села. Мы пленных направили в Станислав с нашими связными - иначе люди их убили бы.
В той хате я зашел на кухню, там лежали какие-то подушки. Я подушки снимаю, а там девушка: "Не убивайте, я имею связь с партизанами!" Я говорю:
- Как тебя зовут?
- Шура.
- Фамилия?
- Демченко.
- Почему ты с ними?
Она рассказала мне, что они работали на заводе в Славуте, и там советские хлопцы совершили диверсию, и немцы всех этих хлопцев позабирали кого куда, а немец взял ее к себе в батальон. Она топила им печь, варила, а, может, и любовницей была - я не спрашивал. Спросил ее: "Кем ты работала при советах?" Она говорит: "Была пионервожатой". Я говорю: "Ну, ты уже с ними не пойдешь, будешь здесь". Передал ее в нашу женскую сетку, и она с нашими девушками была. Когда я потом, в 1944 году, возвращался с Холмщины через то село, спрашивал о ней у наших - куда она делась? И никто не мог мне точно сказать. Одни говорили, что ее наша СБ убила, потому что она хотела к советам перейти, когда фронт подходил. Другие говорили, что ее отправили в соседнее село. Так я больше и не видел ту Шуру Демченко - может, убили ее, а может, еще где-то живет.
Еще как-то взяли двоих немцев - одного убили, а двоих взяли. Они ехали на Кременец, там идет из Ямполя дорога, немцы по ней отступали. В одном селе трое немцев пришли в хату - искали подводу, потому что их машина застряла. Местный референт СБ нам об этом доложил. Заходим в хату, немцам: "Хенде хох!" Один из них берется за автомат, товарищ мой - трр! - его застрелил. Потом те двое немцев так его жалели, говорили, что был очень хороший человек. Один немец был гауптман, а с ним два охранника. Одного солдата убили, а гауптмана еще с одним солдатом забрали туда, где мы стояли. Что значит немец - утром встает бриться, открывает такую папку со змейкой, в ней бритва, одеколон. Кто-то из наших мимо шел, говорит: "Смотри, как бреется! Думает, что ему будет капут!" Он как услышал, заволновался: "Дойч капут! Дойч капут!" "Палий" говорит мне: "Бери их, завяжи обоим глаза и вези ближе к шоссе. Там их отпустишь. И скажи им, что мы немцев не убиваем. Но если будут жечь села, то будем убивать!" Вы понимаете, это делалось для пропаганды. Что те два немца? Мы их убьем - ну и что, на этом война закончится? И я их повез на санях, лошадьми правил мужик из села, я говорю ему: "Вы лошадей держите крепко, потому что на шоссе немцы - может, захотят стрелять, я тогда тоже буду стрелять". У этих немцев забрали оружие, но нам сказали никаких вещей у них не брать - ничего не трогать, потому что будем наказаны! Выехали в поле, где-то впереди шоссе, гудят машины. Развязали немцам глаза, я говорю: "Идите туда!" А этот гауптман вынимает золотые часы, такие плоские, карманные - дает мне. Я говорю: "Я не возьму. Сказали ничего не брать". Он сует эти часы мне в руку: "На!" Но я не взял. Так мы их и отпустили.
Когда к нам подошел фронт, надрайонная СБ направила меня в сотню "Наливайко", в охрану командира сотни. Каждый сотенный имел при себе шесть-семь человек охраны - были часовыми, обеспечивали связь. Имени "Наливайко" я тогда не знал, только сейчас вычитал в "Летописи УПА", что его звали Степан Савчук. В сотнях УПА обычно было больше ста стрельцов - могло быть и сто пятьдесят, и двести человек. Наша сотня была небольшая - чуть больше ста человек. Вооружены были кто автоматом, а кто карабином. Многие хлопцы имели советские десятизарядки, но потом их все повыбрасывали. Она очень деликатная - где-то попала грязь, и все, заедает. У нас также было четыре пулемета Дегтярева - как для сотни, то это было маловато. Еще в сотне был один ротный и один батальонный миномет.
В марте 1944 года сотня пошла с Тернопольщины через Львовщину на Холмщину. Большевицкий фронт в апреле стал под Бродами, а мы пошли от фронта на запад. Удачно перешли железную дорогу Киев-Львов, это было не так просто сделать, потому что немцы с обеих сторон пути на сто метров вырезали все до кустика - голо было. И все время ездила дрезина, обстреливала лес - для испуга, чтобы не подложили мину. Поэтому нам надо было ползти, чтобы не заметил никто.
На Галичине стали мы на постой в каком-то селе около Бродов. Перед этим очень долго в лесу стояли, не могли никак пройти. А я, когда квартировал, то всегда вечером выходил, изучал местность: "Так, здесь мы стоим, там дорога в лес, тут село". Никогда не было так, чтобы я не знал, где я нахожусь. Нас было двое в хате - я и "Пава". Он был старше меня, служил в немецкой полиции, потом убежал к нам. Сняли мы сапоги, легли спать, оружие поставили. Не раздевались, только разулись. А эта хата была чуть дальше от дороги, с краю села, на пригорке. Хозяйка забрала ребенка, ушла ночевать к соседям, потому что боялась. Утром, на рассвете, слышим - стучат, открывают двери. Заходит большевик в плащ-палатке, с автоматом! Откуда он взялся? Спрашивает у нас:
- Кто такие?
Я говорю:
- Партизаны.
- Какого отряда?
- Калашникова.
- Ступайте к командиру!
- Есть!
Было бы в руках оружие, я бы их босой погнал, убил бы его. Но когда я сказал "партизаны", то он открыл дверь, кричит: "Братва!" А на улице стрельба! Это какая-то советская часть прорвалась в немецкий тыл - глубоко зашли, потому что фронт еще был далеко. А в селе стояли с одной стороны мы, с другой немцы, и они бой завязали с этими немцами. А наши услышали, что идет бой, и отошли. Я слышу, что он пошел к своим: "Братва! Братва!" Мы - раз! - обулись, ремень на себя, оружие в руки, и по тропинке в лес. Я вечером посмотрел, где лес - знал, куда идти. Сзади слышим: "Ёб твою мать! Убежали!" Дальше идем, видим - бежит немец за нами, без шинели. "Пава" говорит: "Я его сейчас застрелю". Я говорю: "На хрен он тебе нужен? Он тоже убегает". Спрашиваю у немца: "Откуда ты взялся?" Он говорит: "Рус загте "Стой!" А я драп-драп!" Потом отламывает ветку, сбрасывает штаны и дерьмо с кальсон счищает! "Пава" говорит: "Я его убью!" Я ему: "Не надо, дурной ты!" Идем дальше, слышим - впереди нас по-немецки говорят. Немцы! Мы того немца посылаем вперед. Он с ними поговорил, из леса выходят немцы - в маскхалатах, с пулеметами MG. И тот немец к ним присоединился, а мы пошли к своим. Приходим к нашим:
- Почему же не сообщили нам, что отступаете?
- А мы не могли найти, где вы!
На Холмщине польская Армия Крайова сильно уничтожала наших людей. Украинцы бежали оттуда на Галичину - на Мостиска, Раву-Русскую. В июне мы пришли в села возле Грубешова, выгнали оттуда поляков. Там была река Гучва, поляки бежали за реку, а сотни УПА заняли эту территорию. Помню, что идем по селу - а дорога заросла бурьяном, хаты закрыты, только кое-где кот на нас посмотрит. Возле некоторых хат были ульи - пчелы так меда наложили, уже полные рамки, и они сверху лепят, на рамку! А меда хочется - берешь патрон, пулю вынимаешь, пороха насыпал, поджег. Пчелы улетели, берешь вощину с медом. Мы проверяли, нет ли кого в хатах. Захожу в одну хату, а там убитая старая женщина, лет под семьдесят - видно, месила хлеб, и ей поляк в затылок выстрелил. И она на той бочке лежала, руки в тесте, хата залита кровью. Эта картина у меня вечно перед глазами. Мне было двадцать лет, и которое я имел отношение к тем полякам? Только кровавая месть! Были бои, мы жгли их села. Открытых боев с местными поляками почти не было - они отступали в села, мы их оттуда выгоняли, они бежали, отстреливались, но не помню, чтобы кого-то из наших ранило или убило. Они боялись нас. А подразделения Армии Крайовой стояли где-то за Грубешовом, в лесах, к нам не подходили. Потом поляки перестали даже появляться в тех местах, украинцы стали возвращаться в села, в июле начались жнива.
У нас были потери от немцев. Возле одного села было большое имение, мы там квартировали, везде были наши посты. И ехала немецкая машина с солдатами, наехала на наш пост, и хлопцы из пулемета как ударили по ней! Подожгли машину, нескольких немцев убили, остальные убежали. Но они передали по рации, что их обстреляли, приехал танк, прилетели самолеты. Мы легли в рожь, она уже дозревала, мы ее на себя нагнули, а они строчат из пулеметов! Тогда нашего казаха убило. В сотне был один казах, он бежал из немецкого плена к нам.
Потом немцы стали отступать на запад. Мы пошли за Грубешов, там был лесок, мы в нем остановились. Закопали батальонный миномет, оставили только малый, ротный. Собрали все документы, фотографии, адреса и все подожгли. Ничего не осталось - ни один документ. Недалеко была дорога - машины немецкие едут, едут, едут. Мы никого не трогаем, и они нас не трогают - бегут. Потом где-то два часа тишина. А потом опять машины едут, слышим - "Катюшу" поют. Это уже русские. Мы переждали, пока все проедут и пошли в село, местные жители нас переодели. А там полное село советских солдат, ходим среди них. Солдаты к нам подходят, говорят: "Ребята, тоже пойдете в армию!" А вечером мы опять собрались, переоделись в свою одежду, взяли оружие и связные повели нас в лес. Подходим к лесу, а оттуда как открыли огонь! Советские войска стояли в лесах, они думали, что это немцы идут. Мы все рассыпались. Было темно, они ничего не могли нам сделать. Я зашел в поле, лег в рожь, со мной был еще один парень, из Ковеля. Нагнули на себя рожь и лежим, не знаем, что дальше будет. Пролежали всю ночь, наутро рассвело. Видим - по меже идет девушка с граблями. Я говорю тому парню: "Ты подползи к меже и спроси ее, где мы находимся". Он подполз, спрашивает:
- Девушка, где мы?
- Там крайний сарай, который выходит в поле. Как стемнеет, идите туда.
Все! Больше ничего не сказала, даже не остановилась! Ее послали нас искать. И вечером мы все сошлись к сараю, целая сотня, и пошли дальше. Все время вели нас связные, одни мы не шли. Связь была очень налажена. Первой шла разведка - если никого нет, то проходила сотня. Никогда никому не рассказывали, куда мы идем. А если и говорили, то совсем про другую сторону, а сами туда не шли. Такая была конспирация.
Вообще мы фронтовые части старались обходить - и немецкие, и советские. Вот коммунисты кричат, что мы "фронтовикам в спину стреляли". Но подумайте - зачем нам было это делать? Надвигался фронт - шли большие части, полно солдат, техники, нам было очень невыгодно с ними воевать. Разве что случалось так, что на них наткнулись - тогда начиналась перестрелка, мог быть бой. А так, чтобы специально делали засаду на фронтовую часть - то нет. Мы их обходили. Наша политика была такая - пусть немцы и советы уничтожают друг друга. Нам это было очень интересно, чтобы они себя как можно больше уничтожали. А после войны, Вы знаете, Черчилль хотел пойти войной на Советский Союз, и это был бы для нас хороший шанс. Но Рузвельт был против этого, еще и ядерное оружие появилось - и они побоялись воевать.
Когда мы были на Холмщине, к нам перебежал от немцев кубанский батальон, и они воевали вместе с нами против поляков, немцев, все время были с нами. Говорили кубанцы по-украински, немного на суржике. Им было по тридцать-сорок лет, они говорили нам: "Хлопцы, держитесь - к вам большевики возвращаются!" Они даже себе песню сложили, когда были у нас, на русском языке, первые ее строки были такие:
Потянулись к небу тучи грозовые,
Кликнул нас Бандера, верных сыновей.
С хутора-станицы йдут у партизаны
На защиту Родины своей.
Здоровые были, чернявые, хорошо пели. Когда перешли фронт, то наше руководство решило отправить их на Восточную Украину. Пошли на восток - прошли Броды (там после боев лежало много убитых, оружия), пришли в город Острог Ровенской области. Под Острогом есть село Вилия и река Вилия - это граница Западной Украины. И наших кубанцев послали на восток. Судьба их неизвестна - поймали их, или убили, пришли ли они с повинной, судили ли их.
Наша сотня тоже пошла на восток, дошли до Славуты - это сейчас Хмельницкая область. Там была фабрика, сигареты делали. Вечером зашли в село под Славутой, на фабрику не шли, потому что знали, что там охраняется. Пришли на пункт, где молоко сдавали. Заходим - на стене большой портрет Сталина, сепараторы стоят. Дрр! - из автомата по сепараторам, продырявили их. И того Йоську, который висел, тоже продырявили. Уничтожили этот пункт и ушли, боя у нас там не было, это все делалось тихо. Потом сотня вернулась обратно на Львовщину, шли по советским тылам. Это была осень 1944 года, в октябре мы пришли в Радеховский район.
А.И. - Много было боев с НКВД?
Ф.В. - В бою мы встречались с ними не так часто, но мы их ловили. Например, в селах все девушки-учительницы были связаны с нами. А эти энкаведисты были очень падки на наших девушек. Я помню, как одна девушка привела к себе домой офицера-энкаведиста, а мы там сделали засаду. Взяли его, допросили - рассказал, как он следствие ведет, как допрашивает. Потом его ликвидировали. Мы их так часто брали. А когда офицеры НКВД квартировали, то взять их было трудно, потому что у них всегда была охрана - взвод или больше. Мы квартировали в лесу, они в селе, и мы всегда знали, сколько их. Но мы понимали, что если пойдем в село, убьем этих энкаведистов или председателя сельсовета, то полсела вывезут или село десяткуют. Надо было гражданских людей жалеть - мы убили врага и убежали, а они не могли спрятаться. Так что наши основные бои - это были короткие засады на дорогах.