После обеда мы поехали по направлению к Ля Бисбаль. Деревушка Пуболь была настолько мала, что ее было почти невозможно найти. Пуболь означало "тополь", и мы стали искать хотя бы тополя. Вместо тополей нашелся навоз и поросята, разгуливавшие на свободе. Вскоре мы обнаружили деревушку, сплошь состоявшую из маленьких беленьких домиков. "Замок" оказался большим и старым каменным домом с заброшенным садом. Вход был красивым, ступеньки вели на крыльцо, над которым возвышался портал, украшенный готической резьбой и гербом, представлявшим собой что-то вроде птицы. Одна часть здания почти была разрушена, оставалась только стена, на которой были видны следы обоев и ковров. Когда мы подошли поближе, какая-то большая белая птица, по размерам похожая на сову, пролетела над нашими головами. Дали задумался:
- Это должно что-то обозначать, вы уже два раза сказали "сова" за сегодняшний день.
Когда мы уезжали, Дали сказал: - Я спрашиваю себя, понравится ли это Гале? Нужно, чтобы она сама посмотрела. Вы видели герб над входом? Как вы думаете, что это за птица?
Я не имела об этом ни малейшего представления.
В Ля Бисбаль мы остановились у одного антиквара, знакомого Дали. Мы поужинали на берегу моря чудесными gambas, утренней добычей рыбаков. На бумажной салфетке я изобразила лабиринт без выхода. Дали покачал головой:
- Нужно будет излечить вас от вашей меланхолии. Вы всегда маниакально депрессивны. Дайте взглянуть на ваш лабиринт.
Он оторвал лабиринт от салфетки и засунул его себе в карман.
- Я должен это изучить. Я уверен, что наступит день, когда вы станете счастливой.
На следующий день он попросил почитать ему Жозефа Пла по-каталонски, но я не знала этого языка. Он показался мне смесью французского и испанского, и обучение стало продвигаться необыкновенно быстро. Дали был на седьмом небе от счастья:
- Я знал, что вы каталонка. Я уже начинаю сомневаться, на самом ли деле вы англичанка. Вы - моя соотечественница!
На самом деле у меня были способности к языкам, и в течение нескольких лет я ездила в Перпиньян к моим друзьям. Но у него исчезли всякие сомнения: я была каталонкой.
Вскоре появился молодой фотограф из С'Агаро с нашими фотографиями. Я нашла его достаточно симпатичным и попросила Дали, чтобы он поснимал нас здесь. На следующий день фотограф поехал с нами на лодке искать морских ежей к La Farnera. Он снял нас на фоне скал, потом меня в позе Анжелики, над которой Дали хотел работать в мое отсутствие.
Мои волосы отрасли достаточно быстро, но Дали больше нравилось, когда они были светлее. Я всегда была тощей, но начала смуглеть. Дали забавляли мои внезапно появившиеся веснушки. Обычно он их ненавидел и испытывал ужас перед короткими американскими носами. Мэтр предпочитал овальные лица с классическими чертами. Я не понимала, почему он находил меня такой красивой, ведь я совсем не соответствовала его представлениям о красоте.
После купания мы пообедали с отличным аппетитом. Пакита приготовила вкусный компот из свежих фруктов и дыни. На второе были поданы голуби с картофелем. Я посочувствовала участи бедных птиц, но съела их не без удовольствия. Дали рассказал мне о маленьком белом кролике, жившем у Галы. Она его так любила, что всюду возила с собой. Он спал с ней в одной постели и ел вместе со всеми за столом. Его воспринимали как маленького ребенка, прислуга его обожала, Гала - лелеяла. Когда в октябре она решила уехать в Париж, слуги спросили, что она собирается делать с кроликом: забрать его с собой на зиму или оставить в Кадакесе, где за ним присмотрят. Гала не стала долго раздумывать по этому поводу и решила, что из кролика нужно приготовить рагу. Кухонная прислуга была в ужасе. Бонны плакали, никто не хотел убивать кролика. Но Гала держалась молодцом и решила принести в жертву бедное животное. Я спрашивала себя, случилось ли все это на самом деле или было выдумано, чтобы создать миф о жестокости и эгоизме семейства Дали.
После обеда Артуро, не спросив моего согласия, поставил пластинку с сарсуэлой, традиционной музыкальной комедией, называвшейся "Molinos de Vientos" ("Ветряные мельницы"), о любви моряка и голландской крестьянки. Дали упивался:
- Когда мы будем в Барселоне, я поведу вас в театр на сарсуэлу. Это будет чудесно! Я вспоминаю одну замечательную вещь, которую не ставили уже многие годы "La corte del Pharaon" ("Двор фараона"), потому что она слишком пикантная. С самого начала становится известно, что у героя больше нет "лимузина", в это "стратегическое" место попала стрела. И все это на фоне пирамид. Вавилонские женщины поют: "Aie que, aie que mareo, que mareo". "Mareo", как вы знаете - это "тошнота".
Придумал ли он все это? Меня тошнило при одной мысли о кролике Галы.
После сиесты и работы в мастерской Дали принимал посетителей. Пришел возможный покупатель, потом журналисты, фотографы, молодые люди, шатавшиеся по деревне. Часто я должна была их занимать, пока мэтр заканчивал небо на своей картине или переодевался. Однажды, в первый раз за долгое время, к нам пришел Марсель Дюшамп. Понимая, что разговор зашел в тупик, я предложила ему партию в шахматы. Дюшамп выиграл за несколько минут, и тут как раз подоспел Дали. Он сел на мое место и стал играть с Дюшампом. Вместо того, чтобы защищать короля и королеву, он пустил их в ход сразу же.
Эта тактика, противоположная всякой логике и здравому смыслу, раздражала противника, не понимавшего причины подобного самоубийства. Несколько раз Дали выигрывал у меня таким образом. Он причинил немало хлопот Дюшампу, который все же овладел ситуацией и выиграл. Мало-помалу дворик опустел. Близнецы были теперь диоскурами только по имени. Этим летом они жили в пещере, страшно грязные и молчаливые. Колумбиец Карлос, актер из "Волос", был в Кадакесе проездом. Он спешил в Индию на поиски какого-нибудь гуру.
Однажды вечером Дали испустил крик испуга, вскочил, перевернул стул и побежал прятаться, как будто его преследовал дьявол.
- Кузнечик! Там, там огромный кузнечик, смотрите! Быстро убейте его! Убейте!
Он был на самом деле испуган. Насекомое было убито, к Дали вернулось присутствие духа, и он снова сел около меня.
- Это ужасно. Я ничего не могу поделать, но я страшно боюсь кузнечиков. Они приносят несчастье, вцепляются вас и больше уже не оставляют вас в покое.
Я заговорила о других наводящих ужас насекомых, о богомолах, пауках.
- Нет, нет! - прервал он. - Кузнечик хуже всего. Это мой кошмар. Я изобразил это однажды на картине, чтобы избавиться от наваждения, но увы… Кузнечики продолжают наводить на меня страх.
Дали пригласил во внутренний дворик труппу танцовщиков и танцовщиц, исполнителей фламенко. Парни с прилизанными волосами и нахмуренными бровями, щелкали каблуками и пели, девушки, взмахивая черными волосами и подолами платьев в горошек, кружились с сосредоточенным и презрительным видом. Один танцор показал мне несколько "па" фламенко и каталонской румбы, потом гитана взялась погадать мне по руке: - Через несколько лет - вам исполнится 30, вы начнете жить совсем по-другому. Это будет ваша вторая жизнь.
Наш разговор состоялся в то самое время, когда Дали попросили нарисовать карты "таро". Создатель фильмов о Джеймсе Бонде, Гарри Брокколи, прибыл в Кадакес, чтобы предложить мэтру подписать контракт. Брокколи хотел иметь полный комплект карт "таро", нарисованный Дали, для следующего фильма о Джеймсе Бонде "Live and let die", мистического фильма, с аллюзиями к культу воды у антильских негров и черной магии. Карты таро должны были быть "коммерциализированы" посредством этого фильма. Это было именно то предложение, которое всегда нагоняло на Дали невыносимую тоску. Он попросил меня заняться картами, что меня позабавило. В течение нескольких дней я запиралась в спальне Караколь, усаживалась за стол с лампой в форме улитки и вырезала репродукции его картин из книг. Я делала коллажи, пытаясь выбрать самые лучшие картинки. Это заняло несколько дней, но я добилась своего.
Я использовала эту ситуацию, чтобы выучиться гадать на картах "таро". При наличии некоторых знаний по психологии это не составляло труда. Я тренировалась на всех друзьях Дали. Никто не отказывался узнать свое будущее. Я гадала на "таро" певцу Антуану. Он познакомился с Дали несколькими годами раньше на концерте в Сере. Антуан вызывал бурю страстей своими текстами, длинными волосами и рубашками в цветочек. Он шел на скандал и принимал вместо лавров гнилые помидоры. Теперь он остриг волосы и носил желтый канареечный костюм. Я предсказала ему бурную жизнь и далекие путешествия. Будущее подтвердило мои предположения: Антуан путешествовал на корабле по южным морям и закончил свою актерскую карьеру в турне.
Дали воспроизвел некоторые из этих карт для заказчика, за что запросил астрономическую сумму. Последний сделал вид, что ничего не понял. Когда я вернулась в Лондон, Дали попросил меня пойти к нему в бюро и устроить разнос. Этот маневр не принес успеха. Дали все-таки удалось продать мои "таро" в Нью-Йорке, что еще раз доказывает, что в делах либо смыслят, либо нет.
Гала вернулась из своего путешествия по Андалузии в прекрасном состоянии духа. В сентябре Дали попросил меня провести с ним несколько дней в Барселоне. Его только что принял генералиссимус в замке Перелада. Он рассказал мне, что Франко ходит мелкими шажками, голос у него тоненький, говорит он мало и вообще не производит никакого впечатления. Казалось, что он прилагал максимум усилий, чтобы скрыть свою энергию. Эту маску безразличия Дали называл "sociego" и восхищался "мудростью человека, которому удалось сделать Испанию экономически развитой, испанцев - счастливыми, несмотря на ненависть, которую он вызывал к себе, и на трудности, возникшие после войны". Франко выслушал Дали, рассказавшего о проекте своего музея в Фигерасе, абсолютно невозмутимо, а потом пролепетал своим тоненьким голоском: - Нужно, чтобы этот музей стал Меккой западного искусства.
Дали был поражен. Его воображение уже рисовало толпы туристов, стоящих в очереди перед этим храмом, посвященным живописи. Я все-таки напомнила мэтру, что музей еще не построен.
- Конечно, это все не сразу. Я виделся с мэром Фигераса, с губернатором провинции. Мы начинаем! Нужно отпраздновать это. Мы идем в оперу.
В опере давали "Адрианну Лекуврер" с Монтсеррат Кабалье. Барселонская опера, расположенная в ramblas, была староватым зданием с великолепным залом. На этой премьере, как на всех премьерах такого рода, публика стремилась показать себя и поглазеть на других: несколько провинциальная толпа состояла из банкиров, крупных промышленников, титулованных семейств, буржуа и именитых граждан. Дали прибыл в коляске. Толпа бездельников, столпившихся у входа, зааплодировала мэтру, но публика в зале его демонстративно игнорировала. Дали прокомментировал:
- Когда испанцы хотят выглядеть снобами, нет больших снобов, чем они.
Я была убеждена, что опера не вызвала у Дали интереса, несмотря на талант Кабалье, но в финале был один комический момент. Героиня должна была умереть, вдохнув аромат букетика фиалок, и рухнуть на землю. Монтсеррат Кабалье, отнюдь не худая, как всем известно, довольствовалась тем, что легонько присела и оставалась в таком положении даже тогда, когда вокруг нее запели. Дали закудахтал от радости, но все-таки захлопал:
- Какая замечательная туша! Если бы вы ее видели в Нью-Йорке, в "Норме", это было великолепно! Мне надо такую, как она, в мой музей.
Чтобы показать мне, каким не будет его музей, мэтр повел меня на следующий день в музей Пикассо. Сам дом, расположенный в старой части города, был красив. Музей, конечно, был похож на все остальные музеи: чистенький, ухоженный, каждая картина выигрышно помещена, с указанием названия. Дали хотел, чтобы его музей был полной противоположностью: фантазия, беспорядок, помпезность и претенциозность. Картины, которые мне понравились, были не во вкусе Дали.
- Нет, взгляните на эту обнаженную женщину, это же мешок с картошкой. И этот профиль, тут ничего нельзя разобрать. Вы знаете, что он сам никогда не знал, что будет рисовать. Однажды я спросил у него, какую картину он начал, и он мне ответил: "Я хочу нарисовать голову Мадонны, но может быть выйдет коза. Увидим, когда я окончу". Вы можете представить себе художника, который не знает, что собирается писать?"
Сам Дали тщательно устанавливал холст, занимался фоном, измерял пропорции, обзаводился фотографическим материалом перед тем, как начать работать. Он добавил по поводу Пикассо:
- На Монмартре мы ходили смотреть, как работает Хуан Грис, которому Пикассо очень завидовал. Мы смотрели, как он пишет, болтали с ним и уходили. Пикассо жил тогда на улице де ля Боэти. На полдороге он мне сказал: "Пойдем, вернемся к нему, я хочу посмотреть, как он добивается этого серого цвета, в правой части картины. Это меня беспокоит".
Я остановилась перед одним достаточно детским рисунком Пикассо и невольно улыбнулась. Дали захотел узнать, что собственно вызвало у меня улыбку. Я не знала, как ему объяснить. Персонаж рисунка был карикатурным, как на комиксе. Дали хотел также выяснить для себя, почему я так любила Снупи, собачку Чарли Брауна. Объяснение было простым. Это был умилительный пес, крошечный, забавный, но Дали не был чувствителен к этой разновидности юмора.
- Я в молодости часто представлял себе моего преподавателя географии с дерьмом, лежащим неподвижно на его голове. Это было смешно! Потом я представлял нашего соседа в таком ж положении. Не смешно… В конце концов я попытался представить кюре нашей церкви, очень достойного господина, это было ужасно смешно! Я хохотал и не мог остановиться. На меня смотрели, как на сумасшедшего: никто не мог понять, почему мне так смешно. Вы видите, никто не смеется просто так. Смех - это очень серьезная вещь.
Я поняла смысл его последней фразы в тот же вечер. Мы пошли в цирк, который расположился на въезде в Барселону в парке отдыха Монтжи. Клоуны бегали, пятились, поливали друг друга водой. Толпа ликовала. Дали оставался невозмутимым. Он повернулся ко мне:
- Это ужасно, вы не находите? Клоун - это смерть. Люди смеются, потому что они бояться смерти. Клоун, обсыпанный мукой, символизирует смерть, смерть, наводящую на нас ужас, - и мы смеемся, чтобы избавиться от страха. На самом деле, клоуны внушают страх.
Я вынуждена была признать его правоту - клоуны меня никогда не веселили из-за своей неуклюжести и гротескности. Дали сказал, что единственное достойное уважения зрелище, это коррида. Там действительно играют со смертью, и сам ритуал очень красив. Коррида, на которой мы должны были присутствовать на следующий день, обещала быть захватывающей. В ней должны были участвовать братья Домек, знаменитые rejoneadores, и один молодой тореро, впрочем, уже достаточно известный. Дали велел зарезервировать места в первом ряду. В самом начале корриды перед Дали пронесли роскошный вышитый плащ тореро. Это была высшая честь. Братья Домек меня поразили. Их чистокровные лошади не были защищены, как и лошади пикадоров, в обязанности которых входило ослабить быка ударами копий. Дали указал мне на светлые гривы лошадей братьев Домек. Пришел черед матадора, чье имя было указано на афишах рядом с именами братьев. Он появился, красивый, как принц, в костюме, расшитом блестками. Костюм выгодно подчеркивал стройность его ног, и, что греха таить, я нашла его очень соблазнительным. Дали прошептал:
- Если вы хотите, я сыграю роль Селестины. Вы знаете, у меня талант к сводничеству.
- Да, но как?
- Предоставьте мне действовать, у меня есть опыт. Напишите на клочке бумаги "21.00. Аперитив. Отель "Риц". И дайте мне вашу булавку.
Я сделала все, что он просил, и продолжала любоваться движениями матадора (в этом отношении мы с публикой были солидарны). В кульминационный момент корриды матадор приблизился к нашей трибуне и, обращаясь к Дали, прокричал, бросив ему свой muleto: "Самому великому художнику Испании, Сальвадору Дали! Я посвящаю тебе этого быка!" Дали на лету поймал черную шляпу матадора. Это был своего рода ритуал, к которому прибегали, чтобы придать еще большую остроту происходящему. Оставалось только подкрепить красивый жест удачным ударом. Матадор обернулся к быку… Дали сказал:
- Готово! Сегодня вечером, моя маленькая Аманда, вы попробуете вашего первого тореро.
Когда матадор вернулся за шляпой, она полетела на арену с приколотой запиской. Я была смущена собственной наглостью. Дали попытался меня успокоить: - Послушайте, это вас ни к чему не обязывает. Он придет пропустить стаканчик в отель, и вы увидите, будет ли он вам нравиться и дальше. То, что не сказано, не сказано, - добавил он, подняв указательный палец.
Когда мы возвращались в отель, Дали сказал:
- Федерика любила только рабочих на дорогах, ее возбуждали капельки пота на атлетических торсах. Тут мне приходилось гораздо труднее. Только не подумаете обо мне плохо. Я очень ревнив, но эта ревность позитивная и созидающая. Она меня стимулирует. Моя ревность не имеет ничего общего с разрушительной ревностью обычных пар.
Ровно в девять часов в нашем номере появился молодой тореро. У нас уже было полно гостей. Слава, плод сегодняшнего триумфа, окружала его невидимым ореолом. Его поздравляли, фотографировали, подносили шампанское. Я молча наблюдала за ним. Он оказался гораздо ниже ростом, чем мне казалось с трибуны, с чисто испанской красотой, у него были длинные ресницы и завитые на затылке волосы. Но где был мой юный бог, в костюме, расшитом блестками? Он был одет, как все, надушен дешевым одеколоном. Но, очевидно, в этом салоне он чувствовал себя неловко. Он никого здесь не знал и улыбался растерянно и глуповато. Я подошла к нему, и он сказал:
- Я чувствую себя в большей безопасности на арене, чем здесь.
- Дали внушает вам ужас? Он очень любезен, вы знаете.
Дали подошел и спросил меня на своем условном языке:
- Итак, малышка, "швейная машинка" работает хорошо?
Я отвела его в сторону и поделилась своим разочарованием, вызванным штатской одеждой моего героя.
- Ах, - сказал он, - вас привлекал костюм. Вы, как Гарсиа Лорка. Вы правы, с этими матадорами нужно иметь дело, когда они только что покинули арену. Представляете, как это возбуждает: они покрыты кровью и потом, их одежда сияет. Впрочем, такой же эффект оказывают рок-певцы и танцовщики балета. Если их один раз выстирать, они не съедобны!
Я грустно покачала головой.
- Ну, не огорчайтесь, если вам так уж нужен "жених", я вам его найду завтра же.