Его родители скончались, и он был наследником огромной автомобильной империи и значительного состояния. У него было два "Роллса", он был профессиональным автогонщиком на "Формуле 3", только что приехал в Лондон и искал квартиру в Вест-Инде. Потом он звонил мне несколько раз и просил поводить его по Лондону. Я показала ему Портобелло Роуд, несколько модных ресторанов вроде "Аретузы" и "Сан-Лоренцо", антикварные магазины, стихийные вещевые рынки. Мой немец от всего приходил в восторг, ему хотелось всего и тотчас же, и он меня забавлял.
Он ухаживал за мной несколько недель, и в итоге предложил мне поехать с ним на Сейшельские острова. Зная его устоявшуюся репутацию наркомана, я отказалась, и он поехал один.
Дали попросил меня пойти с ним на сюрреалистский бал к Ротшильдам в их замке Ферьере, и я присоединилась к нему в Париже. Я нашла мэтра очень возбужденным приездом Пинеро, которому удалось создать металлического коленчатого Христа, который закрывался и раскрывался как зонтик. Дали и Пинеро устроили его показ под Эйфелевой башней, и Дали облаченный в бобровое манто, которое его толстило, вещал об открытии своего музея, взобравшись на грузовик. Он представил мне нового Людовика XIV, красивую блондинку с роскошной шевелюрой. Можно было не сомневаться: первому Королю-Солнце была не по душе подобная конкуренция, и Дали делал все, чтобы подогреть их соперничество. Людовик XIV № 1 в итоге осталась его близкой подругой, а Людовик XIV № 2 исчезла через некоторое время после своего появления.
Для сюрреалистского бала Дали смастерил мне роскошный головной убор: акульи челюсти, украшенные искусственными розами. Сам он хотел появиться на балу в паралитическом кресле, над которым должен был возвышаться зонтик. Другие приглашенные были ничуть не хуже. Маска Алексиса де Реде была одной из самых удачных: она представляла собой Джоконду с цилиндром на голове. Это очень понравилось Дали.
Здесь собрался весь цвет Парижа: Леонор Фини, Жан-Клод Бриали, Ив Сен-Лоран, Мари-Элен де Ротшильд и так далее, и тому подобное…
Мы сидели за одним столом с Одри Хепберн, голова нашей соседки была заточена в птичью клетку. Наш столик назывался "столиком метафизических перспектив". Каждое блюдо имело сюрреалистское название. Но когда Одри попробовала одно из этих блюд, она тотчас же поперхнулась и выбежала из-за стола, задыхаясь от кашля. Я же испытывала ужасные страдания из-за акульих челюстей, сдавливавших мне голову.
Знаменитый номер "Vogue" только что вышел и стал пищей для пересудов. Его раскупили за несколько недель, но никто ничего не понял. В самом деле, кто знает Франческо Пужоля или Джанбаттиста делла Порта, неаполитанского писателя XVI столетия, из-за которого Дали возымел идею сделать мою фотографию с несколькими зрачками.
Говорили только о Верушке в костюме Мао Цзэдуна и поздравляли Дали с обустройством замка Пуболь, цветные фотографии которого, сделанные Марком Лакруа, занимали три страницы журнала.
Однажды Дали пригласил меня в Оперу вместе с Галой и ее юным подопечным, Пастушком, чтобы послушать Ростроповича и его жену, Галину Вишневскую, которая пела в "Евгении Онегине".
Гала поздоровалась с Ростроповичем и Вишневской и пригласила их на следующий день к Лассеру. Знаменитый диссидент был восхищен роскошью ресторана: серебряной посудой, кружевными скатертями, садовой овсянкой. Его французский был слабоват, но Гала получила огромное удовольствие, поговорив с ним по-русски. Ей так редко приходилось разговаривать на родном языке! Когда Ростропович спросил, кто я такая, Дали попытался ему объяснить, что я ангелоподобное существо или, говоря проще, одна хиппи. Увидев замешательство Ростроповича, Гала взяла на себя труд самой объяснить это музыканту, но мы так и не поняли, что именно она сказала.
Мы видели Ростроповича и Вишневскую несколько раз. Однажды, в отсутствие Галы, Дали попросил великого виолончелиста прийти в "Мерис". Шторы были опущены, и в полумраке Ростропович играл для нас добрых 45 минут. Дали был очень растроган, услышав любимую мелодию своего отца из "Ловцов жемчуга", исполненную божественно и к тому же в узком кругу слушателей. Дали обнял меня незаметно для музыканта и прошептал: "Я вас обожаю".
Возвратившись вечером в отель, я нашла послание, достаточно ясно сформулированное: "Месье фон Опель звонил вам из Лондона". Потом он перезвонил и сообщил, что приезжает в Париж на следующий день вечером. Я сообщила эту новость Дали, когда мы обедали у Лейдена. Я объяснила ему, кто такой Рикки, и мэтр возымел желание с ним познакомиться. Он рассказал о Рикки Гале, тоже захотевшей его увидеть. Когда мой немецкий друг появился в отеле, чудесно загоревший после пребывания на Сейшелах, я сообщила ему, что Дали и Гала ждут нас в "Максиме". Он поспешил в Фобур-Сент-Оноре, накупил атласных рубашек и, между делом, одно совершенно фантастическое украшение - брошь в форме креста в ореоле солнечных лучей. Правда, бриллианты были фальшивые. Когда я представляла Рикки, Дали не мог оторваться от брошки. "Какой красивый плевок!" - воскликнул он.
Гала нашла Рикки очень хорошо воспитанным. Со своими огромными очками и длинными, слегка завитыми волосами, он был больше похож на студента, чем на миллиардера. Он рассказал, что он гонщик на "Формуле-3", явно не хотел упоминать о своей семье и случайно произнес имя кузена, Гюнтера Сачса. В итоге Гала решила, что это вполне достойный молодой человек, и что я должна как можно скорее женить его на себе. К сожалению, он не принадлежал к аристократии, но зато был богат, она нас благословила и предложила в качестве свадебного подарка путешествие в Пуболь. Правда, Рикки склонил ее на свою сторону, преподнеся ей в конце ужина свою брошь из фальшивых бриллиантов. Дали был более сдержан. Он не забыл о катастрофе с Дирингом.
Рикки захотел, чтобы я провела Рождество в Колумбии, где жила его семья. Я же собиралась провести Рождество с Дали и не собиралась менять свои планы. Однако Рикки продолжал настаивать и даже попросил у Дали разрешения на мое путешествие в Южную Америку. Эта настойчивость избалованного ребенка меня раздражала, тем более, что Дали меня предостерег:
- Будьте внимательны, малышка! Этот фон Опель бегает за вами, потому что вы ему отказываете. Если вы сдадитесь слишком быстро, он на вас не женится.
В конце концов Дали разрешил мне уехать, но скрепя сердце. Для Дали вся Латинская Америка была "колоссальной скукой".
Мы улетели в Южную Америку перед Рождеством и приземлились в Боготе. Там мы сели в двухместный самолет и полетели над огромным лесом. Вдруг я поняла, какую глупость совершила, позволив увлечь себя в джунгли этому сумасшедшему, увлекшемуся мной только потому, что я не отвечала ему взаимностью. Было над чем призадуматься. Самолет приземлился в Картахене и дальше мы поехали на джипе, пока не остановились в маленьком городке на берегу моря. Кузены и кузины Рикки жили в огромной вилле, но мы устроились в маленьком домике, чтобы чувствовать себя независимыми. Однако в нашем жилище не оказалось кондиционеров, стояла ужасная жара, и москиты вволю насладились незащищенностью помещения. Несмотря на то, что все были со мной очень любезны, я продолжала дуться. Габриель, молодой кузен Рикки, возил нас на маленький островок. Мы спали на дне жесткой лодки, и на Рождество я в совершенно несчастном состоянии рыдала, уткнувшись лицом в кушетку. Рикки и его признания в любви раздражали меня все больше и больше. Не устояв перед моей печалью, он решил, что нам надо вернуться в Лондон. Самолет сделал временную посадку в Нью-Йорке, я позвонила Дали и рассказала ему о моей жуткой поездке:
- Я вас предупреждал, - сказал он, - это ужасное место! Надеюсь, что вы по-прежнему ему отказываете. Он повез вас туда только для того, чтобы вырвать вас из моей опеки и тем самым побороть вашу стойкость.
Меня ждал самолет, и я повесила трубку. Во время полета я почти не разговаривала с бедным Рикки. Когда мы оказались перед моим отелем, он стал доказывать мне с несокрушимой немецкой логикой, что у меня нет средств жить в этом отеле, тогда как он богат и одинок и занимает к тому же роскошные апартаменты на Белгейв Сквер, слишком просторные для него одного. Почему бы мне там не устроиться, пока я не подыщу себе квартиру? У меня будет собственная спальня, собственный ключ, полная независимость. Я слабо возразила, что Белгейв Сквер находится далеко от Кингс Роуд, где я часто бываю.
- Я одолжу тебе мой "Роллс", - настаивал он. - У меня их два. Я им никогда не пользуюсь. Ты сможешь его водить! Я тебя прошу, соглашайся… Только на время… Ведь это логично…
Итак, в начале нового года я оказалась в квартире в самом центре Лондона, обставленной крикливо и безвкусно, в соседней комнате жил амбициозный молодой человек, убежденный в том, что он все равно меня завоюет. Мои друзья не ожидали меня увидать за рулем голубого "Роллса". Моя жизнь улучшалась день ото дня, Рикки исполнял все мои просьбы. Он устроил для меня личную телефонную линию, покупал шали, чтобы я украсила свою спальню. Квартира была обставлена заново. Рикки нанял повара-мажордома, который баловал нас своими шедеврами. Мой друг обожал Энди Уорхола, был счастливым обладателем нескольких его полотен и его кубов Brillo pads, которые мне казались ужасными. Я пригласила к нам своих подруг. Они нашли Рикки мало симпатичным.
Он представил мне своих друзей, все они принадлежали к финансовым кругам. Они говорили только об Уолл-стрит, бирже, "Доу-Джонсе". Я не понимала, как может молодой человек вести такую скучную жизнь. Он все время работал, возвращался выпить чашечку чая и в конце дня давал деловые обеды. Он одел меня с головы до ног, чтобы я соответствовала его гостям, купил мне меховое манто и множество сумочек. Целое состояние было истрачено у Сен-Лорана и Шанель. Я была одета, как буржуазка, и с пресыщенным видом сидела за рулем голубого "Роллса". Я перестала себя узнавать. Я сказала Рикки, что за рулем "Роллса" похожа на путану высокого полета. Он тут же предложил мне небольшую машину с черными стеклами.
Дали позвонил из Нью-Йорка и сказал, что я влюблена.
- Да, да, именно так. Мало-помалу он вас соблазнит. Это завоеватель, а вы не умеете ему сопротивляться.
Он был недалек от истины. С другой стороны, я находилась в финансовом кризисе, что он отказывался понимать, и к тому же Рикки меня умилял. Он рассказал мне о смерти своей матери и о том, каково ему было, когда он по целым дням не видел никого, кроме старой гувернантки и сестры Путци, которая жила между Сент-Морицем и Сен-Тропезом. По моему мнению, он больше нуждался в мамаше, чем в подружке.
Именно поэтому он одевал меня, как даму, и не любил мои футболки и голубые джинсы. По воскресеньям я сопровождала его на автогонки, наблюдала закулисную жизнь Сильверстоуна, Брендс Хатч, Монако, и вращалась среди автогонщиков. Я трепетала от страха, когда Рикки садился в свою машину, одетый в огнестойкий комбинезон и с шлемом на голове, который я сама выкрасила в черный цвет. Пока он ехал с максимальной скоростью, я томилась в компании его техников. Я не могла понять этого патологического желания разбиться. Сам Рикки не снисходил до того, чтобы точно описать мне свои гоночные ощущения.
Вскоре наша жизнь устроилась. Друзья Рикки время от времени приходили его навестить. Его сестра Путци, захотевшая изменить форму носа с помощью пластической операции, приехала посоветоваться с братом. Они были очень дружны. Когда он уехал по делам, я осталась одна. Я была повергнута в ужас метрдотелем, которого подозревала в занятиях черной магией, и перебралась в Челси. Мои друзья смеялись над Рикки, над его немецким акцентом и невероятной дисциплинированностью, над отсутствием у него фантазии. В самом деле, я понимала, что мы слишком разные для того, чтобы надолго остаться вместе.
Однажды вечером в Трампсе мы встретили наших друзей, ужинавших с Марисой Беренсон. Она видела меня в роскошных туалетах и спросила, кто мой дружок. Она хотела знать, соответствовала ли действительности легенда о его богатстве, и видела ли я его виллу в Сен-Тропезе. Она только что разошлась с одним из сыновей Ротшильда и пока не имела покровителя. После того, как мы с Рикки расстались, она сумела ему понравиться и несколько месяцев пожинала плоды его щедрости.
В апреле Дали уехал из Нью-Йорка в Париж. Я встретилась с ним там. Он похвалил мою элегантность, но заметил, что я несчастлива. Чтобы отвлечь его внимание, я попросила рассказать мне о Нью-Йорке:
- Это полный упадок, - поделился он. - Представляете, они в целях экономии перестали подавать на завтрак вишни в грейпфрутовом соку!
Король-солнце, как всегда, в хорошем настроении, расспросила меня о Рикки. Она никак не могла понять, почему я не влюблена в него, ведь он так щедр со мной. Симон Вейнтроп, деловой человек, с которым Дали подписал несколько контрактов, представил нам певца Майка Брэнта. Он был тогда всеобщим кумиром, и его появление в "Максиме" вызвало ажиотаж. Однако он вел себя очень просто и много рассказывал мне об Израиле.
Несколько дней спустя Вейнтроп подарил Дали беговую лошадь. В воскресенье, когда мы планировали выставить ее на бега, Дали решил, что для этого нужно отправиться в Лонгшамп. Ни он, ни я никогда там не были, но Людовик XIV оказалась знатоком в этой области. Мы должны были выглядеть очень элегантно. Дали заказал себе серожемчужный фрак с цилиндром и отправил меня к мадам Полетт, на авеню Франклин-Рузвельт. Она сшила для меня белый капор с вуалью, украшенный искусственными цветами. Моя шляпка была смешной, но запоминающейся. Я щеголяла шелковой блузой от Сен-Лорана и высокими каблуками. Но увы, несмотря на все это великолепие, я чувствовала себя неловко и не на своем месте. Дали в качестве напутствия похлопал лошадь по холке, поздоровался с Марией Феликс, неотразимой в своей чернобурке, и мы заняли места на трибуне ипподрома, рядом с Жаном Габеном. Он выглядел очень солидно в своей твидовой шляпе. Габен дружески болтал с нами обо всем, кроме лошадей.
Наша лошадь не выиграла. Вообще ее содержание стоило ужасно дорого, и Дали быстро от нее избавился. Нам остались забавные фотографии и капор от мадам Полетт, тоже очень дорогой. Дали решил употребить шляпку в полезных целях и хоть как-то оправдать затраченные на нее деньги. Он водрузил ее на манекен 30-х годов, стоявший в его ателье. Потом он сам стал ее носить и загорал в ней у нашего бассейна. Очень скоро она порвалась в нескольких местах и приобрела плачевный вид.
Рикки с нетерпением ждал меня в Лондоне. Он собирался в первый раз участвовать в автогонках "гран-при" Монте-Карло. Его сестра Путци и их старая гувернантка решили присутствовать на этом событии. Мы остановились в "Эрмитаже". В последний раз я была в Монте-Карло с Дали, он еще потом уплыл на "Микеланджело". Мы выпили по чашечке чая в отеле "де Пари", и Рикки поделился со мной новостями. Улицы Монако были перегорожены, путь автомобилистов отмечен снопами соломы и барьерами. Мы встретили Джекки Стюарта, Эмерсона Фиттипалди. Рикки нервничал, не находил себе места. В полдень он ушел на испытания, и я осталась ждать его в нашей спальне. Когда в дверь постучали, я крикнула: "Входи, дорогой!". Но вместо "дорогого" вошел молодой человек весьма соблазнительной наружности. Это был Франсуа Север, тоже гонщик и друг Рикки. Он оказался нашим соседом. Мы стали ждать Рикки вместе, и я предложила ему чай. Он напомнил мне, что мы несколько раз встречались в Париже в компании Дали, на нескольких вечерах. Он тогда был с Кристин де Карамон. Дали его видимо, изрядно позабавил, и он задал мне несколько вопросов о мэтре. У Франсуа была самая обезоруживающая на свете улыбка. Я нашла его таким соблазнительным, что от его чар меня могло спасти только внезапное появление Рикки. Он не участвовал в завтрашних соревнованиях, вел себя раскованно и флиртовал, улыбаясь. Пришел Рикки, возбужденный приближением гонок, и даже не заметил моего смущения. Он обсуждал с Севером машины, а потом мы отправились выпить кофе в кафе "де Пари", где Путци и ее бой-френд Мим Скала присоединились к нам.
Как всегда накануне гонок, Рикки спал мало. Утром он нервничал и был совсем не в форме. В компании нескольких друзей я наблюдала за гонками с балкона первого этажа нашего отеля. Рикки вышел из гонок через несколько кругов.
Вернувшись в "Эрмитаж", он сказал мне, что так произошло по вине мотора. Мы сели на первый самолет, летевший в Ниццу, не дожидаясь конца гонок. В Лондоне он вернулся к своей работе, врывался в нашу квартиру, как ветер, и, как только мог, возвращался к своим машинам. Я была брошена и до смерти скучала, мне даже не удалось окончить картину, начатую в Париже, где Дали вливал в меня силы. Он мне часто звонил из Кадакеса: жинесты были в цвету, ожидается замечательное лето. Я говорила ему, что ужасно скучаю, что моя тоска никогда не кончится. Я не была создана для того, чтобы сидеть одной в красивой квартире и ничего не делать с утра до вечера. Рикки воспринимал меня как предмет роскоши, и это положение дел меня не удовлетворяло.
В середине июля, когда он вернулся с гонок в Сильверстоун, я сказала ему, что мы должны расстаться. Он ждал этого. "Куда ты пойдешь?" - спросил он. Увы, логика не покинула его даже в этот момент. Я сказала ему, что вернусь в Южный Кенсингтон, в отель "Константин". "Я оплачу твой отель, если ты хочешь, по крайней мере, на первых порах", - уточнил он.
В первое время мне было очень трудно. Я отвыкла жить одна, и, очутившись в гостиничном номере, поняла, как мне не хватает Рикки.
Мой неудачный роман стал началом депрессии. Я не прекращала плакать и жаловаться. Ничего не удавалось. Вся моя жизнь была цепью неудач. Дали очень беспокоило мое состояние духа. "Вы так любили этого фон Опеля?" - спросил он меня по телефону. На самом деле, я не любила Рикки, но мне было невыносимо ощущать на своих губах горький привкус, оставшийся после этой авантюры. Рикки зашел ко мне два раза. В течение нескольких месяцев он продолжал платить за отель, на короткое время сошелся с Марисой Беренсон, а потом я больше ничего о нем не слыхала. Он исчез из Лондона.
Быть может, он отправился в какой-то индийский монастырь, как намеревался уже несколько раз…
Я тоже почувствовала большую потребность в перемене атмосферы. Поэтому для меня неожиданной удачей оказалось предложение Кевина Мак-Клори - создателя первого Джеймса Бонда. У него был дом в Ирландии около Дублина, в Каунти Килдар. Я собиралась провести там несколько дней и посмотреть на боксерский бой с участием Кассиуса Клея. Это событие собрало много народу, и ужины сменяли вечеринки. Кевин был в ладах со всеми вокруг, и его дом не пустел. Он устроил обед для режиссера-постановщика Джона Хьюстона, дочь которого, Анжелику, я хорошо знала. Вокруг меня много говорили о лошадях, гонках и спорте. Я все время молчала и не могла справиться со своей печалью. Я вернулась в Лондон, где мои друзья попытались меня развлечь. Пенелопа Три целыми днями выслушивала мои рассказы и водила меня обедать. Но ей не удалось меня развеселить. Дали сказал, что меня исцелит приезд в Кадакес, и я вылетела туда в июле, чтобы обрести то, что мне все больше и больше казалось домом и семьей.