- Ничего, все еще будет, - успокаивал меня Дали, - есть только одна проблема. Морская вода никак не хочет поступать по трубам. Но не бойтесь, мы это исправим. И еще, я собираюсь соорудить маленькое озеро у крепостной стены. Вы знаете, что ребенком я очень любил озеро Виллабертран.
Мы восседали на подушках Мижану, и оттуда бассейн казался еще более узким. На другом его конце рос желтый дрок, он и был тем самым цветком-жинестой, обожаемым Дали. Я приготовилась в первый раз искупаться в бассейне, который наполнили морской водой. Вода доходила мне только до груди, и я барахталась больше, чем плавала. Дали присоединился ко мне в своих ортопедических "астронавтах" и улегся на спину, найдя воду замечательной.
- Ах, у нас, наконец, есть бассейн! Вы увидите, мы соорудим здесь маленькую Альгамбру.
Каждый день он приходил купаться в бассейне, мы либо плескались вместе, либо он загорал на розовых конфетных губах софы Мэй Уэст и наблюдал за мной. Капитан Мур, всегда торопящийся и застегнутый на все пуговицы, приходил к нему с контрактами. Дали время от времени принимал у бассейна журналистов и советовал мне купаться обнаженной и не обращать внимания на посетителей, бросавших в мою сторону похотливые взгляды. Он очень смущал меня тем, что постоянно обращал внимание гостей на достоинства моей фигуры: - Посмотрите на тело Аманды, какая грация, вы не находите?
Те, к кому обращались с подобным вопросом, будь то мэр Фигераса или мальчик на побегушках, хвалили мою фигуру, и Дали упивался этим, как паша, только что продемонстрировавший красавицу из своего гарема.
Каждый день он добавлял к бассейну какую-то деталь. Сначала он посадил миндальные деревья около софы Мэй Уэст, и обязал меня прицепить к ним искусственные цветы миндаля, "для того, чтобы мы цвели весь год". Потом он притащил огромную бадью, нечто вроде металлического контейнера, который используют на стройках для того, чтобы собирать строительный мусор, и это чудовище было установлено рядом с зарослями дрока. Когда я заметила ему, что это не более чем мусорный ящик, он мне ответил, что собирается переделать бадью в порфировую цистерну, достойную древнего Рима. На деле он расписал ее так, что она стала похожа на вазу из искусственного красного мрамора. Ручки "цистерны" были выполнены мэтром в форме львиных голов. В довершение всего он соорудил фонтан, вода которого должна была попадать в цистерну, но хитроумная система сработала только три раза.
По краям софы он водрузил огромные рекламные щиты шин "Пирелли" и вцементировал в стену ярмарочную шарманку в форме сердца. Дернув за веревочку шарманки… можно было услышать "Аве Мария". Сколько посетителей он сразил этой кисловатой музыкой, исходящей из стены с рекламой шин "Пирелли". Это был просто поп-бассейн!
Но Дали никак не мог остановиться. Благодаря его многолетним усилиям это место не переставало деградировать. И поскольку он предпочитал предметы, отмеченные временем, выцветшие от дождя и солнца, на его бассейн просто было жалко смотреть. Конечно, в некотором смысле он был идеален для фотографий и для того, чтобы "делать новости". Нам скоро представился случай этим заняться, когда французская редакция "Vogue" предложила Дали сделать специальный рождественский номер журнала. Он поставил условием абсолютную свободу в выборе сюжетов, оформлении и размещении рекламы. Дирекция журнала в лице месье Кайле со всем согласилась. Это был триумф. Дали сказал:
- Ну уж мы позабавимся, Аманда! Я сделаю им такой номер "Vogue", от которого они вздрогнут!
Конечно, он хотел, чтобы в номере говорилось об открытии его музея и о геодезическом куполе, изобретенном гениальным архитектором Эмилио Пинеро. Пинеро как-то пришел к нам на ужин. Застенчивый и сдержанный во всем, он не стеснялся говорить только о своем куполе, он будет гораздо более смелой конструкции, чем все купола Бюксминстера Фуллера. Дали разделял его энтузиазм, он уже видел этот купол - коленчатый и граненный - возвышающийся над Фигерасом.
Мы все дни напролет обсуждали содержание специального номера "Vogue". Дали собирался воздать должное традиционному искусству, чествовать Пруста и Веласкеса, и, конечно, там должно было быть множество моих фотографий. Он хотел для начала сделать из меня средиземноморскую Офелию и попросил фотографа Робера дешарна сфотографировать меня в позе умирающей на пляже мыса Креус. Потом я должна была превратиться в святую Люсию, ослепленную мученицу, несущую свои глаза на блюде. Но вместо глаз появились яйца на тарелке. Я оделась в монашескую рясу и загримировалась так, что создавалось впечатление, что мои глаза выколоты и кровь течет по щекам.
В тот самый день, когда мы занимались этой памятной фотографией, яхта нашего друга Сикре бросила якорь в Порт Льигате. На борту яхты был великий тореро Луи Мигель Домингуин и юный Мигель, плод его союза с Люсией Бозе. Дали, чтобы произвести на них впечатление, попросил меня не смывать грим. Я предстала перед гостями в футболке и с окровавленными глазами. Домингуин зааплодировал и обнял Дали. Но малыш Мигель, милый мальчик пятнадцати лет, был одновременно смущен и очарован. Когда я показывала достопримечательности нашего бассейна Домингуину, он вдруг сказал:
- Я боюсь, как бы мальчик не стал педерастом. Ему нужна такая красотка, как ты, чтобы его пообтесать.
Хотя я была изрядно потрясена этим предложением, я все-таки дала ему свой лондонский адрес, на случай, если он захочет прислать мне своего сына. Сын, смущенный поведением отца, не знал, куда деться, тем более, что Дали, Сикре и сам Домингуин рассказывали сальные истории и смеялись…
Для следующего фото Дали решил сделать из меня "фальшивую принцессу" английского писателя Рональда Фирбанка, и Дэвид Бэйли фотографировал меня в студии в платье, соответствовавшем выбранной эпохе, распятую на серебряном кресте.
Я никогда не видела Дали таким счастливым. Все его мечты сбылись: музей строился, над ним будет купол Пинеро, Гала украшала свой замок в Пуболе и Франко объявил о реставрации монархии в Испании. Монархия! Он только об этом и говорил, с тех пор, как я с ним познакомилась. На вершине блаженства, он сказал мне, когда мы сидели во дворике и слушали "Тристана и Изольду": - Я так счастлив, что вы рядом со мной!
Это прозвучало так искренно, что я чуть не заплакала.
Однажды в воскресенье мы отправились в Фигерас на корриду. Арены были гораздо меньше, и сидеть было неудобно. Молодой француз Жак Брюне, которого называли El Bruneto, выступал в тот вечер в первый раз. Это был красивый светлоглазый парень. Он посвятил нам своих быков. На ужине у Дали он проявил недюжинную любезность. Дали предложил ему позировать и сняться на большой фотографии для "Vogue"; журнал спешно послал из Парижа одного из своих знаменитых фотографов, Алекса Шателена, редактора Франсин Крессен и Верушку, с которой Дали познакомился в Нью-Йорке в 60-е годы и которую очень любил. Она с радостью встретилась с Дали. Он тут же решил нарядить ее в Мао-Цзе Дуна. Она долго гримировалась и даже натянула на лицо фальшивую кожу, чтобы казаться лысой, и даже искусственно увеличила свой рост и пропорции, чтобы заполнить пустоты в серо-зеленом костюме, который для нее подобрали. Когда она наконец окончила, сходство было столь разительным, что Дали зааплодировал. Бассейн и его окрестности были полны спешно завербованной деревенской молодежью. Парни потрясали гигантскими фотографиями Пруста, Мао-Цзе Дуна и Раймонда Русселя, тореро облачился в свой блестящий костюм, а Верушка изображала из себя Великого Рулевого, и все это в страшной суматохе. Дали ликовал: его номер "Vogue" будет сенсационным. Само собой разумеется, что все будут сбиты с толку и тем самым кретинизированы.
- Уф! - выдохнул Дали, когда все разъехались. - Наконец-то мы одни! Эти люди меня исчерпали. Давайте отдохнем у нашего бассейна и пойдем пить чай к Гале.
Тем летом Беа был на поправке в Барселоне, ему только что сделали операцию на легком, и я его заменила в мастерской. Дали заставлял меня рисовать с натуры, причем натурщики и натурщицы были выбраны среди завсегдатаев кафе "Клуб Средиземное море". Он задумал большой плафон для своего музея и трудился не покладая рук. На полотне должны были быть изображены танцовщики сарданы, императоры, слоны, балерины - и все это под дождем из золотых монеток. Оставалось только найти цвет неба. Однажды, поедая абрикос, он вскричал: - Вот! Я нашел! Небо будет абрикосового цвета, только он один здесь подойдет.
Чуть позже, купаясь в бухточке мыса Креуз, он попросил меня дать ему брызжущий соком белый персик. Мэтр плавал и грыз плод, сок стекал по его подбородку и он вопил на верху блаженства:
- Ах, какое наслаждение! Этот фрукт в чистой воде! К тому же он еще холодный (персик долго охлаждали). Это божественно!
Этот плод стал для него символом самой жаркой поры лета и беззаботного отдыха, апофеозом всех его желаний и символом их полного удовлетворения. Он сказал мне об этом много лет спустя. Однажды мы сидели с ним в каком-то вульгарном ресторане, и он вздохнул: "Все это не стоит моего прекрасного персика…"
Что еще можно добавить?
Гала прислала нам нечто вроде приглашения в свой замок Пуболь. По телефону она попросила Дали ничего не критиковать, даже если ему что-то не понравится.
- Вы знаете, - доверился мне он, когда мы ехали к ней, - она там никогда не будет жить. Этот замок - предлог, чтобы удалиться и оставить нас одних. И кроме того - я ее хорошо знаю, мою Галу - у нее появилась идея: превратить этот дом в гнездышко для влюбленных и предложить его вам, если в один прекрасный день вы выйдете замуж за кого-нибудь, кто будет этого достоин. Это для вашего свадебного путешествия она занялась всем этим. Вы увидите, она там не будет жить.
Гала ждала нас на крыльце и решила прежде всего показать сад. Бассейн был почти закончен.
- Я хочу, чтобы ты мне нарисовал здесь скамейку в форме цветка, - попросила она Дали.
- Нет, слонов. Я здесь их очень хорошо себе представляю, - ответил он, ткнув палкой в розовый куст.
Герб с вороном возвышался над входом. В приемной, выкрашенной в белый цвет, стоял огромный стол, служивший столом для презентов, я заметила еще большие канделябры и кресла с высокими спинками, обтянутые белой тканью. Гала перерыла лавочки антикваров в Ля Бисбале. Ее спальня была красивой, но гостиная несколько голой, как мне показалось. Гобелен, несколько торшеров и филигранно отделанная дверь… - вот и все, чем мог похвастаться салон Галы. Ситуация была несколько натянутой. Мы уселись на красный диван, в точности похожий на диван из круглой спальни в Кадакесе. Маленький стеклянный столик был украшен страусовыми лапами. Говорили мы о каких-то пустяках. Я была очень удивлена, а Дали, видимо, смущенный, ерзал на своем сидении. Оставалось только осмотреть столовую с длинным черным столом; работа над камином еще не была завершена. О том, чтобы мы посмотрели другие комнаты, не было и речи.
- Наверное, я должна была повременить и не приглашать вас пока.
В конце концов она объяснила мне причину скромного убранства комнат:
- Я хочу, чтобы все было по-монашески. Я часто подумывала о том, чтобы уйти в монастырь, остаться одной. Я люблю одиночество и простоту. У Дали все слишком разубрано.
- Ах, это! Ты еще не знаешь, что мы затеяли! Готовься к худшему, ты увидишь наш бассейн!
- Знаю, знаю, - ответила Гала. - Ты можешь об этом не сообщать. Представляю себе свинство, которое ты там развел. У тебя вкус ничтожного провинциала из Фигераса!
Мы собрались уезжать. Дали бросил ей на прощание:
- Возвращайся поскорее, Галюшка. Я тебя жду, ты знаешь. Возвращайся ко мне! Baby, come back!
- Никогда, - ответила она. - Мне слишком хорошо здесь без тебя, оставайся с Амандой.
На обратном пути Дали заговорил со мной о Гале, о ее застенчивости, о ее нежности по отношению ко мне и одновременно о ее неуверенности, вызванной моей молодостью и красотой. Он говорил о ней с такой любовью, что я невольно спросила себя, не следует ли что-нибудь предпринять, чтобы она вернулась в Кадакес. Однако на следующий день, когда мы обедали в столовой с головой носорога, он сказал:
- Я долго думал о нашем положении. Мы должны пожениться. Но нужно, чтобы это был секретный брак. Так еще делают, один старый монах из Барселоны мне об этом говорил. Секретный брак без свидетелей, освященный церковью и полностью законный. Единственная проблема состоит в том, говорить об этом Гале или нет.
Я не знала, что и думать, не знала, говорит ли он это всерьез или разыгрывает меня. Я уже успела привыкнуть к его причудам… Во всяком случае, что ни говори, брак казался мне невозможным.
- Я вас уверяю, это абсолютно возможно, - настаивал он. - Мы будем мужем и женой по духу; не перед законом, а перед Богом, только это имеет для меня значение. С точки зрения морали я буду себя лучше чувствовать перед Галой и смогу вам помочь финансово, без того, чтобы создавалось впечатление, что я изменяю жене с любовницей. Вы будете моей законной женой, согласны?
Он был крайне удивлен, что я решила подумать.
На следующий день я согласилась на брак, но продолжала сомневаться в том, что он состоится.
- Благодарю, благодарю, - сказал он страстно. - Вы знаете, я всегда получаю то, чего хочу. Я вам обещаю, что осуществлю эту мечту. Уже завтра мы взберемся на Рокакорву, чтобы справиться о монастыре.
Рокакорва представляла собой обрывистый горный склон, затерянный в горах Ампурдана, на котором возвышалась крохотная часовенка. Артуро нас повез туда на машине, остановившейся у ее подножия: дальше мы должны были ехать на ослике по опасной с виду тропинке. Маленький ослик спотыкался о камни, постоянно скользил. Нам пришлось в конце концов идти пешком, и мы достигли цели совершенно обессилевшими. Несколько куриц прогуливались у подножия распятия, перед домиком, прилепившимся к скале. Пустынная местность идеально подходила для какого-нибудь отшельника. Дали побеседовал с хозяином-бородачом, и мы стали спускаться. Спуск на спине осла показался мне еще более опасным, чем подъем. Я успокоилась только тогда, когда мы добрались до машины. Дали был доволен нашей поездкой.
- Это возможно, - прошептал он, - но нам нужно совершить еще один подъем. В СанПедро-де-Рода. Там расположено чудесное аббатство, и священник как раз такой, как нам нужно.
Я была так измучена предыдущим подъемом, что не отвечала.
Для Дали, конечно, было что-то символическое в этом подъеме к горным вершинам - он хотел подняться со мной к небесам. Проанализировав себя, как он это делал всегда, Дали сказал мне, что эта жажда высоты вызвана желанием эрекции, что было очень важно для него, любившего выставлять себя импотентом. Я ненавидела горы, и для меня все это было слишком сложным.
На следующий день я стала рисовать Рокакорву по памяти. Дали был удивлен тем, как я точно все запомнила. Изобразив вершину, я заполнила пустое пространство огромным кубом. Дали посмотрел на мою картину и заключил:
- Вы нарисовали своего отца. Бессознательно вы нарисовали своего покойного отца перед Рокакорвой.
Я не могла понять, где он увидел моего отца, но, бесспорно, моя картина его заинтриговала.
Лето подходило к концу.
- Пшеница сжата, - сообщила я ему однажды утром. - Все кончается.
Он огорчился: - Нет, не говорите мне об этом. Ничего еще не кончилось. Но вы не собираетесь уезжать, я надеюсь?
- Нет, Дали, мне нужно вернуться в Лондон. Я должна сделать фотографию с Бэйли для вашего номера "Vogue". И еще я должна найти новую квартиру. У меня масса нерешенных проблем, да и лето не может длиться вечно.
- Но вы вернетесь? Мы поедем на несколько дней в Барселону. Сделайте мне приятное! И потом, мы же еще не поженились!
Я пообещала вернуться как можно скорее. Дали отвез меня в аэропорт и ждал, пока я займу место в самолете. Он поднял палку, как будто отдавал честь. Вид у него был растроганный.
Я никогда не забуду это лето.
Глава 17
Как и было обещано, я провела с ним несколько дней в Барселоне. Это было l'estiu de la San Marti, лето Святого Мартина. Дни были еще жаркими, а вечера уже холодными. Я нашла Дали в холле барселонского "Рица", он сказал: "Гала вас целует" и поцеловал меня в лоб. В тот же вечер он повел меня на спектакль Маруха Гарридо, так называемой Картагенеры, певицы и танцовщицы фламенко, необыкновенно темпераментной особы. Она посвятила ему песню "Мой мужчина", спетую по-испански ("Es my hombre"), а после окончания представления подошла к нам. Дали находил Картагенеру феллинианкой и устроил для нее гала-концерт в Олимпии вместе с Бруно Кокатриксом.
Он использовал мое пребывание в Барселоне, чтобы посетить со мной монастырь Монтсеррат. Снова последовал подъем в горы, где мистицизм был смешан с любовью. Мы преклонили колени перед этим историческим монастырем, и Дали опять заговорил о браке.
В воскресенье мы отправились на последнюю корриду в сезоне. Там блистал знаменитый Эль Кордобес. Он вел себя как звезда, но испортил кульминационный момент корриды. Публика свистела и бесновалась в то время, как он яростно приканчивал своего быка. Дали считал Эль Кордобеса великим.
- Он ведет себя, как Веласкес: сначала неслыханно грациозные пируэты, цель которых непонятна, а потом блестящий удар шпагой, как решающий мазок кисти, завершающий полотно. На некоторых картинах Веласкеса есть такие места, где мазки его кисти особенно яростны, как будто он торопится окончить картину. Так и Эль Кордобес, он прикончил своего быка совершенно безумным ударом, что не принято, и поэтому вызвал свистки публики.
Дали захотел лично поздравить тореро. Несмотря на явный магнетизм, тот был очень плохо воспитан. Высокомерие сочеталось в нем с харизмой рок-певца. Он принял нас с обнаженным торсом и сделал несколько неприятных замечаний в адрес барселонской публики. Его уверенность и спесь так позабавили Дали, что он пригласил тореро поужинать с нами. Но Эль Кордобес собирался уезжать. Мы ужинали в компании нескольких друзей, пришедших в "Дю Барри" на Виа Венето.
Эти несколько дней в Барселоне вернули мне всю сладость лета. Утром в день моего отъезда мне было очень тоскливо. Дали зашел ко мне в спальню, чтобы меня поцеловать, и протянул мне пачку кредиток, настаивая на том, чтобы я их взяла:
- Берите, берите! Они вам пригодятся в Лондоне. Возьмите эти грошики! Мы ведь почти женаты, и я могу вам сделать небольшой подарок.
Действительно, эти деньги пригодились мне в Лондоне. Я переехала на Элвастон Плэйс и устроилась в дешевом отеле "Константин" в южном Кенсингтоне. Служащий отеля Пилар, занимавшийся приемом гостей, оказался испанцем, мы быстро подружились, и он был польщен возможностью перемолвиться по телефону со знаменитым сеньором Дали и принимать его сообщения, когда меня не было дома. У меня больше не было машины, малютка "Мини" приказала долго жить, и мой друг Дикки часто забирал меня в конце недели в прекрасный дом в Суссексе, принадлежавший одному из наших друзей.
Однажды вечером Дикки представил мне молодого человека с сильным немецким акцентом, Рикки фон Опеля, который довез меня на своем "Роллсе" прямо до отеля.