Первая неделя - советская неудача
Кричал заголовок на первой странице "Нью-Йорк таймс" от 7 декабря: "Надежда России на блицкриг в Финляндии с целью свержения финского правительства полностью провалилась, - писал датский корреспондент газеты. - Финляндия - это пока что не вторая Польша.
Несмотря на разворачивание огромных сил, включая танки, бронемашины и самолеты, попытка прорвать линию Маннергейма, по последним сообщениям, провалилась".
Было ясно одно: СССР уже проиграл информационную войну в мире. Везде нарастала волна возмущения и ярости против русского вторжения, нарастали антисоветские и антикоммунистические демонстрации во всех формах. Росло количество добровольцев, готовых принять участие в "благородной борьбе маленькой храброй Финляндии".
В тот же день, 7 декабря, свыше двух тысяч венгерских студентов правого толка организовали массовый антирусский и профинский протест в центре Будапешта. После протеста они с криками и свистом прошли к финскому посольству, где самопровозглашенный лидер, Йозеф Амбрусс лично вручил финскому послу Онни Таласу обращение со словами поддержки. "Все венгры следят за героическими битвами финского народа, - провозгласил Амбрусс, и направил своих последователей к итальянскому посольству, где они прокричали "ура" Муссолини, который резко критиковал русское вторжение и проклинал Россию". "Полиция не вмешивалась", - заявило агентство Юнайтед Пресс.
Наверное, среди последователей Амбрусса было много тех, кто подал заявление добровольца. Всего, считается, таких венгров было двадцать пять тысяч. В результате было отобрано триста, и они отправились в Финляндию в составе отдельного батальона, под командованием капитана Имре Кемери Наги, правого активиста.
"Похоже, здесь формируется новая интербригада", - написал Герберг Маттьюс, римский корреспондент "Нью-Йорк таймс", указывая на растущее количество граждан Швеции, Венгрии, США и других стран со всего мира, которые приезжали, чтобы сражаться за Финляндию. Эта бригада собиралась воевать с коммунизмом, в то время как в Испании воевала с фашизмом.
Волна гнева против Советов ощущалась даже на море. Когда о начале вторжения было объявлено пассажирам и экипажу шведского американского лайнера "Грипсхольм", шедшего из Копенгагена в Нью-Йорк, некоторые члены экипажа "угрожали выбросить четырех из пяти русских пассажиров в морс".
Британское правительство, которое помедлило с осуждением России, тоже начало действовать. Первая реакция премьера Невилля Чемберлепа на вторжение и народный гнев была скупой. "Ситуация осложняется последним мероприятием Сталина, - записал Чемберлен в дневнике 3 декабря. - Похоже, оно вызвало еще больший гнев, чем нападение Гитлера на Польшу, хотя в моральном плане оно не хуже, - написал он, и таинственно добавил: - И, похоже, оно будет гораздо менее жестоким". Очевидно, Чемберлен, хоть и не друг Советов, все еще верил в порядочность Сталина.
"Считаю, - записал Чемберлен, - что мир несколько не понимал, что поляки так же невинны, как и финны". Если говорить о правительстве Его Величества, то последнее "мероприятие" было лишь небольшой помехой и отвлекало от основной задачи - поражения нацистов.
Но уже 5 декабря министр иностранных дел Чемберлена, лорд Галифакс, поносил Кремль в палате лордов за "непростительный акт агрессии". В ответ на все более открытую критику вторжения британской общественностью Чемберлен заявил, что Финляндия может приобрести истребители у Великобритании. Вскоре был заключен договор на поставку двадцати истребителей "Глостер Гладиатор". Всего за время войны Великобритания направила или продала в Финляндию почти 90 самолетов.
* * *
В то же самое время вид финской столицы был удручающим. Днем рабочие забивали окна фанерой и размещали мешки с песком. Ночью пешеходы с трудом пробирались по улицам в условиях затемнения.
Случилось так, что русских налетов 2 и 3 декабря не было. Эта передышка, по мнению народа, была из-за плохой погоды и прибытия большого немецкого торгового корабля "Донау" 2 декабря. "Донау" был послан Берлином для эвакуации 700 немцев и граждан их тоталитарных союзников из города. Присутствие этого большого корабля, который должен был отбыть из Хельсинки 4 декабря с пестрой толпой русских, немцев, итальянцев и эстонцев, считался временной гарантией безопасности осажденного города.
Считалось, что как только "Донау" уйдет, ужасные бомбежки продолжатся. По данным газеты "Нью-Йорк таймс", "по слухам из осведомленных кругов", русские бомбардировщики намеревались атаковать город отравляющими газами и ордой парашютистов в противогазах в случае отказа Финляндии капитулировать. Британский вице-консул нашел эти слухи достаточно достоверными для того, чтобы собрать по городу оставшихся граждан Великобритании и вывезти их из города. В любом случае, слух оказался беспочвенным, но в последующие недели жители города и иностранные журналисты носили с собой противогазы.
* * *
Еще одним журналистом, уезжающим, хоть и неохотно, был Герберт Эллистон. После недели работы в Хельсинки его газета посылала другого журналиста вместо него. Вдобавок Эллистон, который также вел программу для Американской радиокорпорации, испытывал трудности с получением эфирного времени от YLE. Так что когда Курт Блох, журналист "Нью-Йорк таймс", решил направиться в Стокгольм, чтобы отправить оттуда фотографии в Нью-Йорк, и пригласил Эллистона с собой, тот обещал поразмыслить.
"Когда это будет уже не новостью, - заверил прямолинейный Блох, - забудут и тебя, и Хельсинки. Вдобавок здесь будет жарко, скорее всего, будет военная диктатура. Когда проклятые немцы отсюда уйдут, краснюки здесь все разнесут к чертовой бабушке, а что будет с тобой? Рюти исчезнет, военные возьмут власть".
Эллистон все же не хотел уезжать, когда намечались такие события. "Вдобавок, - настаивал Блох, намекая на жесткую финскую цензуру, - откуда мы знаем, что нам говорят правильные вещи?" Эллистон все еще сомневался, так что Блох зашел с другой стороны. "А раз ты интересуешься финнами, то давай пойдем с ними поговорим, что ты туг торчишь в гостинице?"
Это сработало. Оплатив свой номер, Эллистон полтора часа спустя уже сидел в кафе на вокзале Хельсинки с билетом на Турку в кармане. Оттуда Блох забронировал билеты на самолет на Стокгольм. Услышав, что Эллистон говорил по-английски, прилично одетый финн за соседним столиком повернулся к нему и непроизвольно изложил свои мысли.
"Мы просто злы, злы, злы до невозможности, - сказал финн Эллистону. - Злость у нас в уме, не только на словах.
Сначала бомбы, потом листовки, в которых говорится, что будет лучше, если русские возьмут Хельсинки, и наконец, обстрелы из пулеметов. Они вообще о нас в их листовках говорят? Они с ума сошли. Надо было видеть яйца наших парней в фортах около Хельсинки, откуда русские пытались их выбить. Они были белыми от злости". И потом он сказал то, что многие финны мне говорили: "Вы знаете, мы, финны, западный народ, а русские - восточный".
Несколько минут спустя два американских журналиста сидели в проходе на чемоданах в вагоне второго класса и терпеливо ждали, пока их поезд отправится на Турку.
Наблюдая за пассажирами, Эллистон поразился тому, насколько они были молчаливы. Если они и боялись, то это был очень тихий, подавленный, финский страх.
"Я с трудом различал людей на местах. Что меня поразило - это всеобщее молчание. В любой другой стране это выглядело бы как сумасшедший дом… За исключением редких криков младенцев, ни одного звука никто не издавал".
Теперь, когда в поезд начал проникать свет, Эллистон заметил еще одну необычную вещь: все багажные полки были пусты.
"Мы начали пристраивать наш багаж поудобнее. Я посмотрел на полки. Они были пусты! С какими же пожитками эти люди бежали?
Блох увидел мой недоуменный взгляд на полки и на людей. "Посмотри на их спины", - посоветовал он. Объяснение было там. Они сидели прямо, с пожитками на коленях и в рюкзаках. Они ждали! "Они готовы покинуть поезд сразу, как русские начнут обстрел из пулеметов или будут бомбить"".
Уже случился по крайней мере один инцидент, в котором русские самолеты обстреляли поезд из пулеметов в районе Иматры. Тогда машинист остановил поезд, а пассажиры бросились врассыпную в лес. Эта сцена сотни раз повторилась в ходе войны. В тот дета, на третий день войны, стоические, здравомыслящие финны упаковали свои пожитки в самой удобной форме для эвакуации из поезда.
"Потрясающие люди!" - воскликнул Эллистон, когда поезд отправился в путь на запад. Блох согласился.
* * *
В поезде из Хельсинки в Турку все было спокойно, в самом Хельсинки же все еще ходили слухи о возможной газовой атаке с парашютистами, и страхи оставались.
Но постепенно все успокоилось. Ко Дню независимости, 6 декабря, жизнь в столице вошла в привычное русло. Телефон, телеграф, почта, железные дороги работали в нормальном режиме, сообщила "Нью-Йорк таймс". "Крупные автобусные фирмы работают, как в мирное время, и серьезных задержек нет".
Секретное оружие финнов, стратегический резерв сису начал действовать. "Постепенно финны преодолели чувство шока. Они боролись с шоком типичным финским способом - сосредоточивалось на повседневной работе", - написал Кокс.
* * *
Затем 7 декабря, как раз когда все немного успокоилось, финское Верховное командование сделало очень большую глупость. Без должной проверки оно сообщило, что русские применили отравляющие газы на Приладожском фронте. Кажется, что Хельсинки старался изо всех сих демонизировать русских. Это пугающее заявление было моментально и резко опровергнуто Москвой. Но кто верил Москве, после ее утверждений о том, что она бомбила только аэродромы? Может быть, русские верили, а может, и нет.
Жители столицы продолжили смотреть в пасмурное небо, ожидая увидеть русские парашюты. Тот факт, что уже сброшенные парашютисты были быстро побеждены, ничего не значил, как отметила "Таймс" 7 декабря. "Даже если русские потерпели неудачи с этим новым родом войск - парашютисты были сразу разоружены, нужно понимать, что это новый тип боевых действий, на экспериментальной стадии. Но каждая квадратная миля в городе утыкана пулеметными гнездами, которые могут открыть шквальный огонь по десантникам".
Несколько недель советских налетов на Хельсинки не было. Но этого никто не знал. Несомненно, эти первые дни оставили тяжелый след в душах жителей столицы и в душах репортеров, которые должны были поведать эту историю миру. "Когда я смотрел на семьи, на ночь уходящие спать в морозный лес, и когда я видел напряжение на их лицах, я чувствовал, что причинивший им страдание является, несомненно, исчадием дьявола. После этих дней в Хельсинки я понял, почему финны так сражались и почему стояли единым фронтом с такими деятелями, как Маннергейм и Рюти, хотя большую часть жизни они были их главными врагами. Никакие листовки или радиопропаганда не могли бы иметь большего эффекта, чем это", - писал Кокс.
Примерно в это же время Алпо Рейникайнен, солдат на линии Маннергейма, размышлял о мотивах и судьбах русской разведгруппы, которая была сброшены около позиций его полка. Эти русские были не новичками: один из них сумел дойти до двери штаба полка и был убит часовым только после того, как не смог назвать пароль дня.
Хотя многие из его товарищей были полны ненависти к врагу, сам Рейникайнен чувствовал смесь жалости и уважения к изрешеченным пулями разведчикам. Он доверил это своему дневнику: "Вчера я видел врага в первый раз.
Четыре солдата, парашютисты-разведчики, с непокрытыми окровавленными головами. Молодые люди, всем по двадцать с небольшим, у каждого в голове по крайней мере по пуле. Следы на снегу, которые они оставили после перестрелки, когда они ползли и бежали, были отмечены кровью на большом расстоянии. Они бились до последнего.
Я невольно уважаю противника, молодых ребят, лежащих у моих ног, мне горько, что у них такая судьба.
Они, несомненно, были врагами, русскими свиньями. Но я не мог не жалеть их, и уважал их храбрость и духовную силу, которая казалась непостижимой. Они действительно верили в то, что жертвуют своей жизнью за правое дело. Но какое дело? Мы сражаемся за свою свободу. Они пришли освободить финский народ от капиталистического ига".
Чем больше Рейникайнен думал о безжизненных русских, тем менее осмысленной казалась их смерть. "Какая цель дает противнику эту храбрость и дух самопожертвования? Какая?"
* * *
Именно в такой напряженной атмосфере в столице финское правительство в лице премьера Рюти, министра иностранных дел Таннера и нескольких других премьеров пригласило дипломатический корпус Хельсинки на торжественный и слегка сюрреалистичный прием в честь 22-й годовщины независимости Финляндии в отель "Кемп" вечером 6 декабря.
Финские посольства за рубежом отпраздновали годовщину так, как считали нужным в этот самый тяжелый для нации момент. Некоторые вообще не отмечали.
Хьялмар Прокопе, финский посол в США, потратил всю предыдущую неделю, бегая по инстанциям в Вашингтоне, пытаясь организовать помощь Финляндии. Он посчитал, что время слишком серьезное, чтобы отмечать праздник обычным приемом в посольстве. "В среду мы отмечаем двадцать вторую годовщину независимости Финляндии", - провозгласил он. "Сейчас не время для празднований. Каждая секунда, каждый пенни сейчас идут на борьбу с русским агрессором".
В то же время он использовал эту годовщину, чтобы напомнить о близких связях между Финляндией и США. "Именно 6 декабря 1917 года наш народ объявил о независимости от русских большевиков и стал, наверное, самым близким во всем мире партнером Американской республики в наше время".
В Хельсинки тоже решили, что время слишком тяжелое для обычного приема в президентском дворце. Но МИД все же решил, что нужно что-то организовать, чтобы показать миру, что оно работает, и поэтому такой же прием был организован в гостинице "Кемп".
Мероприятие было в какой-то мере необычное. Из-за импровизации при организации этого мероприятия приглашения были доставлены в устной форме курьерами. Из-за военного положения было также снято обычное требование явиться во фраке, и всем было сказано явиться в любом виде. Однако Вяйно Таннер слегка удивился, когда консервативный во всем министр образования Ууно Ханнула явился в красном пальто и резиновых сапогах.
Все же все прошло хорошо, и все гости (среди них были германский посол Виперт фон Бухер и американский посол Арнольд Шенфилд) пытались изобразить, что вечер им приятен, но держали противогазы в поле зрения. Журналисты, проживающие в "Кемп" постоянно, также были приглашены и были рады разнообразию алкоголя.
Вместе с Рюти и Таннером пришел также новый министр без портфеля, Юхо Паасикиви. Прошел слух, опять же ложный, что Паасикиви уехал в Москву продолжить переговоры.
Несмотря на сложные условия, в которых проходил прием, настроение финского руководства было оптимистичным. Их особо ободрило поздравительное обращение президента Рузвельта президенту Каллио в честь годовщины. В нем американский лидер выразил надежду, что "эти трагические дни не продлятся долго и за ними наступит более счастливая эра". Телеграмма Рузвельта, которая казалась необычно несдержанной, была неправильно воспринята как обещание американской помощи. Содержание телеграммы было также зачитано по радио как часть традиционного обращения президента к нации, после чего заиграл гимн Америки.
Затем выступил президент. Каллио не жалел слов порицания в адрес русского агрессора. "Наши мирные города бомбят. Убиты женщины и дети, не говоря о тех жертвах, которые потребовались для обороны наших границ. Похоже, великая держава хочет ограбить нас, забрать силой нашу независимость, которую они сами ранее признали".
Каллио также сделал обращение с просьбой о помощи в адрес мирового сообщества. "Финский народ ожидает увидеть, потерпят ли другие нации все те страдания, причиненные нам". В то же самое время он заверил обеспокоенных финнов, что "мы полностью полагаемся на наших солдат на земле, в небесах и на море, которые под руководством уважаемого главнокомандующего выполняют свой героический долг".
Затем был исполнен гимн "Финляндия". После того как прием в "Кемпе" закончился, Рюти и Таннер поблагодарили гостей за то, что они пришли. После этого гости разобрали пальто и противогазы и разошлись по притихшему затемненному городу.
Таннер ушел позже и сказал, что доволен приемом. Возможно, что угощение, которое он лично доставал через "Эланто", кооператив социал-демократов, оставляло желать лучшего, как и атмосфера на празднике. Но по крайней мере правительство выполнило задание: показало всему миру, что в противоположность заявлениям московского радио легитимное финское правительство жило и чувствовало себя хорошо.
"Было полное затемнение, - вспоминал Таннер, - и пасмурное небо не пропускало ни лучика света по пути домой. Но вечер сыграл свою роль: мировая пресса никогда больше не напишет чушь о том, что правительство "скрылось в неизвестном направлении", как некоторые неправильно восприняли переезд парламента в Остер-боттнию".