Мой ведомый не сработал должным образом. Если бы только мои люди прикрывали меня в течение еще нескольких минут и не позволили тому "Спитфайру" зайти мне в хвост, я смог бы открыть огонь и отвернуть, и теперь англичанин сидел бы на каком-нибудь поле около своего самолета или выпрыгнул с парашютом, - в противном случае он был бы мертв.
Законы стратегического бомбардировочного наступления все больше и больше диктовали природу воздушных сражений, и, соответственно, дуэль в воздухе, классическая "собачья схватка", была все более редкой. Не находилось никакого времени для пробы сил, никакого времени, чтобы соотнести свои летные навыки с вражескими, когда бомбардировщики летели потоком и истребители обеспечивали их прикрытие. Наша работа состояла в том, чтобы проникнуть через этот защитный экран и напасть на бомбардировщики, в то время как работа истребителей эскорта была в том, чтобы не дать нам этого сделать, идя вверх и открывая огонь, как только мы переходили в пикирование. Но маневренный бой случался уже не так часто.
Частые тревоги выводили наших молодых пилотов из равновесия и иссушали их решимость, так что, когда их атаковали истребители, они входили в крутую спираль, толком не зная, как извлечь из этого маневра тактическое преимущество. Подобные поединки длились недолго; прежде чем можно было прийти на помощь, охваченная огнем жертва, вращаясь, падала на землю, сделав перед этим не более одного полного круга со своим противником.
Однако время от времени в бою неожиданно сходились два одинаково подготовленных мастера. Когда это случалось, ветераны, все еще участвовавшие в основном сражении, наблюдали за ним с восторгом и затаив дыхание ждали его результат.
Они должны были скоро начать меня искать. Очевидно, мою вынужденную посадку не видели; иначе они, конечно, кружились бы над полем. Я должен был пробовать связаться с командным пунктом эскадры по радио. Или, возможно, кто-то из летчиков все еще был в воздухе и смог бы услышать мой аварийный вызов.
Стеная, я заставил себя встать и, держась одной рукой за спину, с трудом перегнулся в кабину. Я использовал обычный переключатель, и рация включилась. Прижимая одной рукой к горлу ларингофон, другой я работал с кнопкой передатчика на ручке управления.
- "Одиссей-один" вызывает "Одиссея"… Никакого ответа.
- "Одиссей-один" - "Одиссею". Сел на "на живот" к югу от Этны. Пожалуйста, прилетайте…
Очевидно, рация была непригодна для использования. Действительно, было бы чудом, если она пережила тяжелейший удар. Я выключил ее и медленно преодолел сотню метров до края поля, где несколько чахлых деревьев отбрасывали небольшую тень. Когда я вступил в высокую сухую траву, во все стороны поднялись рои маленькой саранчи, облепившей мои ботинки и нижнюю часть брюк. Я отпрянул с отвращением и потряс ногами, чтобы избавиться от вредителей. Тень была и в другом месте - выше, под изгородью например.
Если бы только не эта адская жара! Но они вскоре меня найдут. Я задался вопросом, бомбили ли Джербини. К этому моменту они, вероятно, готовились к следующему вылету.
Тем временем я нашел пятно тени у подножия оливкового дерева, расстегнул рубашку до живота, надвинул кепку на глаза и погрузился в дремоту.
Я наполовину спал, когда услышал звон металла о металл, сопровождаемый мужскими голосами. Открыв глаза, я увидел около самолета двух сицилийцев в грязных белых рубашках и черных брюках. Они вытаскивали из кабины парашют.
- Эй! - закричал я.
Они вздрогнули, после чего я поднял пистолет "Вери" и снова закричал. Сицилийцы посмотрели в моем направлении, но, похоже, хотя и слышали мой крик, еще не разглядели меня в тени оливкового дерева. Только когда они медленно выпрямились, я увидел два длинноствольных дробовика, прислоненных к фюзеляжу. Взяв свое оружие, они подошли ко мне и остановились, не произнеся ни слова. В них не было ничего особенно грозного. В глазах старшего из этих двоих читалось дружелюбие. Это был худой, беззубый человек с костлявыми руками, на которых заметно выделялись вены. Молодой - ему было не больше тринадцати или четырнадцати - внимательно смотрел круглыми, удивленными глазами на чужого летчика.
- Buon gorno.
- Buon gorno.
- Tedesco?
- Si, Tedesco.
Они сели около меня в тени. На мгновение я подумал, что было бы любопытно узнать, что бы они сделали, ответь я "Inglese" или "Americano". Но в этот момент мальчик показал на две фигуры, которые двигались к разрушенному самолету. Затем я услышал своеобразный звук двигателя "шторьха". Да, это был "шторьх", он кружился над склоном, который поднимался к вершине Этны, покрытой редкой растительностью. Я выстрелил красную сигнальную ракету, и уже вскоре медленно летящий самолет выполнял вираж над полем, ища подходящее место для посадки.
Он остановился около "сто девятого", и из него выбрались Бахмани и мой старший механик фельдфебель Шварц. Оба самолета были немедленно окружены любопытными зрителями разных возрастов. Каждый житель соседних деревень должен был видеть происходящее. Без сомнения, мы устроили долгожданное развлечение этим людям, которые собирались вокруг нас, громко разговаривая и жестикулируя. У меня было такое чувство, что совсем скоро они увидят "очень много войны".
- Мне жаль, господин майор, - сказал Бахманн, - что я потерял вас из виду… Вы атаковали так внезапно…
- Да, Бахманн, это точно не был шедевр боевой подготовки или взаимодействия. На вас висит ответственность за то, что случилось.
- Сбили Бесенка. Все произошло так неожиданно - возникло всеобщее замешательство…
Он запнулся. Что он еще мог сказать? Снова ушел один из самых молодых. Отвернувшись, я тоже молчал.
Шварц уже начал демонтировать с самолета оборудование. Мы решили снять и забрать с собой рацию и часы. Шварц должен был остаться около обломков, пока мы с воздуха разведаем маршрут, по которому мог бы проехать эвакуационный автомобиль.
Боль в спине возникла снова, едва я поднялся на пару сантиметров. Меня мучила жажда, пот лился по мне ручьем. Как обычно, кабина "шторьха" походила на духовку. Было 2 часа пополудни, когда мы взлетели. "Шторьх" поднялся над сухим полем, оставив на земле после нашего короткого разбега облако пыли. Наше движение сквозь воздух принесло некоторое облегчение жары. Указатель температуры масла показывал максимально допустимое значение, но я не имел никакого желания подниматься в более прохладный слой воздуха, так как там мы были бы во власти "Спитфайров" и "киттихауков".
Мы, вероятно, находились в 50 километрах от Джербини. До горизонта простиралась равнина с полями желтого жнивья. Видимость была не очень хорошей, воздух дрожал от жары. Я пытался найти какие-нибудь наземные ориентиры, когда Бахманн внезапно затряс меня за плечо и завопил в ухо:
- Они атакуют Джербини! Они бомбят…
Тогда и я тоже увидел коричневые фонтаны земли. Казалось, что вся равнина неожиданно пришла в жуткое движение. Аэродром истребителей-бомбардировщиков перепахивался бомбами, и на землю, очевидно, опустился настоящий ад. Когда я приблизился к нашей собственной взлетно-посадочной площадке, она была полностью закрыта завесой пыли. Мы не могли определить, находились ли наши истребители в воздухе, но садиться теперь было безумием. У меня имелось достаточно топлива, чтобы достигнуть Трапани, куда эскадра должна была прибыть тем же вечером. Но Шварц ждал около моего разбитого самолета у подножия Этны и останется там, пока не прибудет помощь.
Приняв решение, я повернулся к Бахманну.
- Летим в Трапани! - прокричал я. - Мы позвоним по телефону в штаб инспектора истребительной авиации относительно эвакуации моего самолета и попросим их позаботиться о Шварце.
Я развернул "шторьх" в северном направлении, чтобы пересечь горы и достичь побережья. Только там, летя на малой высоте над шоссе в Трапани, мы были в безопасности от вражеских истребителей.
Поглядев назад, я увидел, что расползавшееся коричневое облако пыли, подобно одеялу, накрывало равнину. Из него появлялись грибовидные столбы сине-черного дыма от горящих самолетов.
Я пролетел над выжженным склоном горы, а затем поднял "шторьх" к голым скалам и гребню. Полуденная жара вызывала чрезвычайно сильные турбулентные потоки, так что я должен прикладывать большие усилия, чтобы сохранять управление. Справа от нас высился снежный конус вулкана. Затем земля круто шла вниз в виде восхитительного лесного склона, который резко обрывался там, где начиналось глубокое синее море. Я достиг побережья около Чефалу, узнаваемого по своим характерным утесам, и на малой высоте летел на запад, к Палермо. Воздух был теперь спокоен; двигатель монотонно гудел, и горячее полуденное солнце било нам в глаза через плексиглас кабины. Я подвигался на своем жестком сиденье, пробуя преодолеть усталость. Но члены моего тела были столь же тяжелы, как и голова, в глазах от жары и перенапряжения поплыли цветные круги. Я был на ногах с четырех утра.
Англичанин, который подстрелил меня, пробил оба радиатора под крыльями. Однако бронепластина за моей головой предотвратила конец. Я знал, что некоторые из моих пилотов снимали ее, потому что хотели иметь непрерывный обзор задней полусферы, и я решил, что прикажу им вернуть ее на место.
Я задавался вопросом: застали ли эскадру на земле? Это была худшая и наиболее бесславная ситуация, которую можно было придумать для летчика. Всего лишь два года назад экипажи наших собственных бомбардировщиков ежедневно и успешно выполняли ту же самую задачу: уничтожение вражеских военно-воздушных сил на земле… Я думал о несчастном Фрейтаге, который едва не сходил с ума, когда вынужден был сидеть на корточках в траншее, бессильно слушая свист и разрывы бомб.
Сколько самолетов этим вечером прибудут в Шакку и Трапани? Нашим прекрасным механикам приходилось показывать чудеса изобретательности. Непригодные для полетов самолеты безжалостно разукомплектовывались, поскольку ситуация с запасными частями была катастрофическая.
Нам надо было эвакуироваться с имеющихся аэродромов прежде, чем нас полностью уничтожат. Я решил, что на следующий день пролечу на "шторьхе" над гористой частью острова, чтобы разведать возможные посадочные площадки. Там, между Трапани и Энной, должны были быть подходящие места, где мы могли бы укрыться от бомбардировщиков. Я должен был сообщить инспектору истребительной авиации о своем плане и надеялся, что его телефонная линия все еще не повреждена. На самом деле я лишь обманывал себя, как обманывал три месяца назад в Тунисе, когда остатки эскадры были перемолоты в ходе безнадежного сражения на плацдарме на мысе Бон.
Какими ужасающе безразличными мы стали! В течение нашей последней ночи в Северной Африке мы должны были уничтожить автомобили, самолеты, радиостанции и запасные части. Эти действия превратились в оргию вандализма, и, возможно, именно тогда наше отношение к ценности этих вещей изменилось.
Если я не занимался чем-нибудь, то сразу же засыпал. В военное время размышления ни к чему хорошему не приводят. Я бросил "шторьх" в крутой вираж и понесся на малой высоте над берегом. В тот момент нас подбросило воздушным потоком самолета, обогнавшего нас на той же самой высоте. Сделав на "шторьхе" полный разворот, я увидел "сто девятый", направлявшийся в Трапани.
В начале второй половины дня я приземлился на некотором расстоянии от командного пункта, на поле, поднимавшемся вверх к горе Эриче. Как только пропеллер перестал вращаться, напряжение полета спало, и единственное мое желание состояло в том, чтобы закрыть глаза и продолжать сидеть на своем месте.
Бахманн открыл боковую дверь кабины, и немедленно снова почувствовался зной; опять стрекотали кузнечики, пахло маслом и смазкой, нагретыми под палящим солнцем. Едва я выпрямился и занес левую ногу над порогом двери, чтобы выбраться наружу, как моя спина снова заболела.
Застонав, я самостоятельно опустил обе ноги на землю и встал, поддерживаемый Бахманном. В воздух поднялись облака кузнечиков, пока мы сквозь чертополох и дикий редис шли к палатке, где нас ожидал "кюбельваген". Поездка к командному пункту была страданием, поскольку автомобиль не амортизировал толчки и ехал, "считая" на дороге одну борозду за другой.
На командном пункте дежурный офицер доложил, что мое штабное звено и 1-я группа покинули Джербини и вот-вот должны были приземлиться. Информация относительно событий дня была путаной и неточной. Кроме того, линия связи с инспектором истребительной авиации была временно неисправна. Эскадра сбила шесть "Крепостей" и один "Москито". Пропали без вести лейтенанты Бернхард и Флик. Ущерб, понесенный при налете бомбардировщиков на Джербини, еще не успели оценить, но главный удар пришелся по эскадре истребителей-бомбардировщиков.
Вскоре позвонил Фрейтаг:
- Мы только что вернулись из Джербини, господин майор, очень беспокоились о вас…
- Я лишь растянул спину. Как дела с вашей группой?
- Сбит Флик. Это произошло в бою со "Спитфайрами". Он упал около Катании. Все аэродромы вокруг Джербини повреждены. Парни из истребительно-бомбардировочной эскадры, должно быть, потеряли чертовское число самолетов. Четыре "фокке-вульфа" уже горели, когда мы взлетали.
- Сколько самолетов вы можете поднять в воздух, Фрейтаг?
- Невозможно сказать точно, - ответил он бесстрастно, - но если все пойдет так и дальше, то скоро не будет ни одного.
- "Фрейя" сообщает о вражеских самолетах, приближающихся со стороны Пантеллерии. Я хочу, чтобы вы, как только сможете, имели два звена, патрулирующих к западу от Марсалы.
- Хорошо, господин майор, - подтвердил он новый приказ тем же самым бесстрастным тоном и тремя короткими телефонными звонками сигнализировал, что разговор окончен.
Тем временем дежурный офицер пытался восстановить телефонную связь с инспектором истребительной авиации, которому я послал сообщение по радио. Линия еще долго могла оставаться неисправной, и я хотел информировать его о текущем состоянии эскадры. Гёдерт сообщил из Шакки, что аэродром был атакован множеством бомбардировщиков и что группа сбила пять "киттихауков" из их эскорта ценой одного своего самолета.
В конце концов, я сумел связаться с генералом по телефону и доложить ему об эскадре, воздушных боях и своей вынужденной посадке.
Дослушав меня, он минуту помолчал, затем дал свои инструкции, которые были краткими и точными: "Завтра держите обе свои группы на западе и атакуйте любые тяжелые бомбардировщики, которые нападут на ваши аэродромы. И начинайте использовать запасные грунтовые площадки, чтобы ваша эскадра не была уничтожена на земле…" После этого связь оборвалась.
Я собирался остаться на вилле и поспать несколько часов. Уже наполовину заснув, я отчетливо услышал появление "Веллингтонов", ритмичный шум их двигателей и свист первых бомб. Но мои члены были словно свинцовые, и я чувствовал себя так, словно падал на землю на большой скорости. Когда от близкого разрыва бомбы затряслись окна, я еще продолжал лежать на спине, обливаясь потом.
Сев и надевая рубашку, я ощутил приступ дикой боли в спине. Толстяк стоял в дверном проеме с карбидной лампой в руках.
- Разве вам не лучше спать в гроте, господин майор? Они снова здесь…
Вслед за Толстяком я вымученно пролез через отверстие в стене и вошел в грот. Прежде чем мои глаза привыкли к свету, я услышал слова Штрадена:
- Бесенок упал в море, словно факел.
Голос Фрейтага ответил:
- Они сбили его спереди. Никто не заметил приближающиеся "Спитфайры". Я понял, что это были "Спитфайры", когда он уже падал, горя.
Толстяк пододвинул ко мне шезлонг, и я осторожно в него опустился. Лампа на столе освещала лицо Фрейтага, черты которого резко выделялись в грубом свете. Я никогда прежде не видел его в состоянии такого чрезвычайного истощения. Опухшие веки и мешки под глазами делали его лицо старым. Было очевидно, что он снова слишком много выпил.
- Жаль, я не мог прийти к вам на помощь, господин майор, - сказал он довольно запальчиво. - К моменту, когда вы выполнили эту внезапную атаку, у всех нас были заняты руки.
- Возможно, мне не стоило делать этого, - ответил я, - но я думал, что вы будете меня прикрывать. Поединок - искушение, перед которым я действительно не смог устоять. Еще несколько мгновений - и я наверняка сбил бы его.
- Они спикировали на нас - приблизительно восемь "спитов". Прежде чем мы смогли оглядеться, у каждого из нас оказалось по одному на хвосте. - Тон Штрадена был почти извиняющимся, и его замечание завершило обсуждение.
Парни совершенно правы, думал я, зная при этом, что они давно прекратили подвергать себя ненужному риску. Иначе разве они оставили бы меня с моими проблемами? Теперь они добивались лишь легких побед, сбивая одиночных летчиков, пилотов, которые по неопытности вывалились из боевого порядка своего формирования, отстали из-за повреждений. Во время Битвы за Англию, несмотря на допущенные тогда ошибки, такие вещи едва ли могли иметь место. Но теперь все мы были утомлены, измучены и удручены.
Все равно я задавал себе вопрос, могу ли назвать любого из них "проявившим трусость перед лицом противника". Потом понял, что уже в течение некоторого времени смотрю на Бахманна, который тихо сидел напротив меня. Но он избегал моего взгляда, словно имел нечистую совесть. Возможно, он думал о гибели Бесенка.
- Вы позаботитесь о вещах Бернхарда? - спросил я его. - Мы сможем отправить их на транспортном самолете, если он здесь приземлится.
Он молча кивнул. Подобная процедура была в порядке вещей и больше не нуждалась в особом распоряжении. Это было то, что он делал уже достаточно часто…