На этот раз дело касалось периодического плавления баббита в шатунном подшипнике на ряде моторов после экспертной работы, что, по мнению Климова, возникало из-за неверного применения или незнания новых теоретических законов смазки. Но фирма и слушать не хотела этих сомнений Владимира Яковлевича, так как в данном случае использовалась мировая практика. Климов же уверял, что в приготовленной к отправке в СССР партии моторов есть уже заведомо испорченные, остальные же выйдут из строя во время первого полета, что неизбежно повлечет за собой катастрофу. Снова многодневные споры, упреки, угрозы. Представители фирмы никак не желали признать дефект и все настойчивее требовали разрешения на отправку готовых моторов в СССР. Вновь были пущены в ход угрозы обращения в Международный трибунал.
Тогда Владимир Яковлевич пошел на крайность:
– Хорошо, я как представитель заказчика имею право на приобретение любого мотора прямо на месте. Я сейчас же покупаю у вас один мотор из готовой к отправке партии, – при этом он указал, какой именно. – Но предупреждаю, что завтра же этот мотор будет разобран, а все обнаруженные дефекты будут оформлены соответствующим актом в присутствии свидетелей и опубликованы в соответствующих изданиях.
Представитель фирмы кивком головы выразил согласие на данное предложение и, не проронив ни слова, не попрощавшись, высокомерно удалился.
Когда на следующий день Климов подошел к зданию управления, на пороге его встречали сам глава фирмы "Гном-Рон" и вчерашний собеседник. Постоянная ирония и надменность, которые неизменно чувствовали по отношению к себе все представители советской делегации, вдруг сменилась на искреннее почтение и подчеркнутую вежливость. Так, в сопровождении первых лиц фирмы Владимир Яковлевич прошел в цех, где до сегодняшнего утра стояли ряды готовых к отправке моторов. Ни одного двигателя в цехе не было. Бесследно исчез и купленный им вчера мотор, предназначенный для разборки. Владимир Яковлевич молча повернулся к сопровождающим в ожидании объяснений.
– Вы оказались правы, месье Климов. Приносим наши извинения. Владимир Яковлевич посоветовал фирме применить новый способ смазки по теории исследователя Петрова. Русский ученый, наблюдая работу трения вагонных букс, выдвинул новую теорию о гидродинамической смазке, которая была прямой противоположностью применяемой во всем мире теории Кулона. Согласно Кулону, сила трения поверхностей не зависит от площади соприкасающихся поверхностей и скорости их движения. А по теории Петрова, наоборот, находится в прямой зависимости. Теорию Петрова подхватил и разработал исследователь Гумбль. Его книга о новой теории смазки была уже напечатана на немецком языке, но во Франции о ней ничего не знали. Владимир Яковлевич, неизменно отслеживающий все технические новации, тщательно изучил новую теорию и рекомендовал фирме воспользоваться ею для расчетов работы подшипников.
После этого случая между французскими и советскими специалистами больше не было никакого непонимания. А репутация Климова как одного из лучших авиаконструкторов в мире не вызывала на фирме никакого сомнения.
В знак благодарности председателю Приемочной комиссии за столь значимое участие в совершенствовании мотора "Юпитер" фирма торжественно сообщила о своем решении – изменить прежние условия договора и предоставить СССР лицензию на этот двигатель… бесплатно.
Весточка с Родины
Новый 1930 год встретили шумно и весело, собравшись семьями в небольшом ресторанчике на бульваре Сан-Мишель. И дети, и взрослые вспоминали Россию, предвкушая скорое возвращение к родным. Работа по приемке моторов была отлажена как часы, оставалось даже время для научно-теоретических наработок. И месяцев через пять-шесть они уже будут дома.
Последнее время письма от родных приходили редко, и вскоре разговор зашел о новостях, которые тем или иным путем доходили с родины. Заметно подвыпивший Столяров вдруг обронил:
– Не очень-то и радует меня перспектива скорого возвращения…
– Девушки, что же вы все сидите? Давайте танцевать, как-никак сегодня праздник, и мы в Париже, – прервал его Бауэр и первым со своей супругой закружился под звуки венского вальса…
А вскоре Климовы получили письмо из Москвы от Ружены Францевны. Женя и Маня вышли к тому времени замуж и жили отдельно: Женя – в Твери, а Маня – в Москве, на Покровке. Та поздравляла своих родных с Новым годом, а в конце писала, что невероятно скучает без них в опустевшей квартире. Вера, несколько раз перечитав небольшое послание, за скупыми материнскими строчками почувствовала какую-то недоговоренность, что-то тревожное и недоброе.
– Почему мама так пишет? Это неспроста. Где же папа?
– Веруся, я попробую узнать, но на успех мало надеюсь. Сотрудники очень напуганы происходящим на родине, вряд ли кто из Торгпредства решится сделать запрос.
Однако смельчаки все-таки нашлись и узнали, что Полубояринов Александр Сергеевич арестован ОГПУ 2 января 1930 года по обвинению "во вредительстве в металлопромышленности" (ст. 58/7, 58–11 УК РСФСР).
Известие об аресте тестя поразило Владимира Яковлевича. Он вернулся домой в тот день позже обычного, дети безмятежно спали. Услышав трагическую новость, Вера опустила голову и долго-долго молчала.
– Как же так – арестован… Почему? За что? Нелепость какая-то…
– Веруся, я нисколько не сомневаюсь в невиновности Александра Сергеевича. Не будем накликать беду, ведь арестован – не значит осужден. Я никогда тебе раньше не рассказывал. А ведь Николай Романович тоже был арестован, еще в двадцать третьем, но потом, как видишь, разобрались и отпустили.
В те минуты Владимир Яковлевич и сам не предполагал, что выбрал худший аргумент. Вскоре будет арестован, а затем осужден и Брилинг, и еще сотни представителей технической интеллигенции из самых разных областей промышленности. И уж конечно, из мира авиации, развивавшейся не столь успешно, как хотелось бы вдруг заболевшему воздухоплаванием Сталину, ставшему к этому времени единственным лидером и непререкаемым авторитарным вождем многострадальной родины.
Но, успокаивая жену, сам Владимир Яковлевич между тем был абсолютно не уверен, что все обстоит так просто. Он уже знал о репрессиях в авиапромышленности и понимал, что теперь добрались и до старых специалистов.
И только под утро Вера дала волю слезам. Распухшее лицо мамы не осталось не замеченным детьми, но спросить, что же произошло, они никак не решались. Брат и сестра долго шептались, спорили, но так ничего и не поняли в происходящем. Атмосфера горя повисла над некогда счастливым домом Климовых. Вспоминая те дни, Ирина Владимировна позднее напишет: "Внешне наша жизнь ничем не отличалась от прежней. Мы съездили на побережье Нормандии. Мама все так же делала покупки в излюбленных маленьких магазинчиках и ходила по утрам на рынок бульвара Сен-Мишель… Рынок был необыкновенный. Рано утром торговцы устанавливали каркасы палаток, закрепляя их в гнездах на тротуаре, сверху натягивались тенты – и буквально за полчаса пустынный бульвар превращался в разноцветный палаточный городок. К полудню он исчезал, как будто по мановению палочки. Асфальт после шумного торжища тщательно мылся. Я и сейчас помню зычный голос торговки рыбой:
– Voici l "poisson! Voici l" poisson! – разносилось по всему кварталу с характерным проглатыванием некоторых звуков и особым растягиванием двух "ss". Одновременно с этим она ловко орудовала ножом, беспрерывно чистя продаваемую рыбу.
Вспоминаются и две монашки в громадных белых головных уборах из накрахмаленной ткани, привозившие на продажу фрукты и овощи из монастырского сада. Одна из них занимала место на высоком открытом облучке старенького грузовика и лихо управляла большущим рулем, а другая садилась рядом, одной рукой постоянно придерживая огромный кошелек, висевший на груди.
Но постепенно наш быт становился все более уединенным. Мы меньше ходили в гости, реже принимали у себя. Впрочем, такие изменения происходили со всеми советскими гражданами".
И долгое время, вплоть до возвращения в Москву, мало кто из парижского окружения знал, почему Климовы постепенно превращались в отшельников, отчего так резко повзрослел Алеша и так часто заплаканы прекрасные глаза Верочки.
В июне все члены комиссии, успешно завершив приемку моторов, стали собираться обратно. Готовилась к возвращению и семья Климова. Алеша окончил седьмой класс и получил великолепную рекомендацию – отзыв о своих способностях из престижного лицея Сорбонны. Именно здесь вдруг выявились его талант и любовь к химии – по иронии судьбы, к тому единственному предмету, который недолюбливал Владимир Яковлевич. Климову, конечно, пришлось глубоко изучить химию, он стал прекрасно разбираться в химических свойствах бензинов, много занимался структурой металлов, жаропрочных сплавов, которые основывались на вновь открытых элементах. Но химия никогда не привлекала конструктора.
Алеша за два года в Париже в совершенстве овладел французским, легко и свободно говорила по-французски Ирочка, а сам Климов навсегда приобрел новое увлечение – чтение в подлиннике многочисленных романов и пьес знаменитых французских авторов. К тому же он пристрастился играть в большой теннис и отучился склоняться в излишне вежливом поклоне при знакомстве с людьми…
В дальнейшем на чтение и фотографию оставалось все меньше времени, родина требовала полной отдачи сил. И увлечение фотографией передавалось вместе со всеми ванночками, увеличителем, красным фонарем и химикатами сначала сыну Алексею, а потом и мужу дочери Владимиру Георгиевичу Степанову, который сделает много прекрасных репортажных и художественных снимков послевоенной жизни семьи, фотографий Владимира Яковлевича.
…За неделю до отъезда, на прощальном загородном пикнике, куда со своими семьями выехали все русские инженеры, состоялся непростой разговор. Столяровы неожиданно объявили о своем решении остаться во Франции. Они горячо убеждали, что при складывающейся в стране социальной и политической обстановке, при набирающем обороты процессе поиска вредителей (в этот момент Климовы молча переглянулись), участившихся арестах и высылках специалистов старой школы возвращаться из нормальной законопослушной страны с многовековой культурой снова в азиатчину – просто глупо. Сам Столяров уже обговорил вопрос своего устройства на фирму и совершенно точно знает, что в случае эмиграции и Климова, и других членов советской комиссии здесь с удовольствием примут. Самые высокие должности, оклады и прекрасный быт гарантированы.
Владимир Яковлевич прервал Столярова:
– К чему все эти разговоры? Вы приняли свое решение – это ваше право. Но я никогда не останусь за рубежом. Не смогу. У вас же, я знаю, остались родственники в Москве. Что ждет их после вашей эмиграции? Не думаю, что даже самые большие блага, которые обретете вы здесь, успокоят вашу совесть. А у меня и Веры в Москве, да и в других городах, огромная семья, добрая сотня родных людей. Как же можно всех их предать? Да и такие понятия, как родина, патриотизм – для меня не просто слова… О чем нам еще говорить?
Попрощались и, что называется, устроили себе последний праздник на французской земле…
Чужая Москва
Члены комиссии, с которыми Климов когда-то приехал в Париж, вернулись к себе на родину. Но не всех родина признала достойными ее чистого алого знамени, кроваво-алого стяга, символа надвигавшихся на страну небывалого, нечеловеческого террора и репрессий.
На московском вокзале, как только вышли из поезда и сели на извозчика с ворохом вещей, Ирочка, с любопытством глазевшая по сторонам, вдруг громко спросила: "Почему у всех на ногах такие плохие туфли?"
Ребенок одним образом, бросившимся ему в глаза, выразил всеобщее замешательство. Почему вокруг все так угрюмы, что здесь происходит? И никто так и не ответил этому наблюдательному светлому созданию. Почему у людей на ногах такая скверная обувь?..
О французском периоде в дневнике Климова, как всегда, остались только записи его работ и скупые сведения об успехах:
"В октябре 1928 года вновь был командирован за границу в качестве Председателя приемочной комиссии на заводы "Гном-Рон" (Франция), где работал до июня 1930 г. За время пребывания во Франции ознакомился с общим состоянием производства на заводах, с конструкциями моторов фирмы "Испано-Лоррен", "Энтрих", "Фарман". Могу отметить следующие работы:
1. Сравнительные испытания карбюраторов "Зенит" и "Триплекс" и мотора "Юпитер" (420 л. с.). Работа исследовательского порядка привела к обнаружению ряда особенностей в протекании характеристик карбюратора. Доклад представлен Научному комитету УВВС. По докладу напечатан реферат инженером Левиным в "Технике Воздушного Флота", март месяц, 1930 год, № 3, стр. 198.
2. Работы над конструкцией двигателя "Юпитер".
Предмет поставки, двигатель "Юпитер 9А", явился крайне несовершенным двигателем. Практическими наблюдениями над работой деталей и соответствующими расчетами мною установлено, что основной причиной неудовлетворительной работы является наличие резонансных колебаний вала. Результатом этого открытия были:
а) коренная переделка мотора;
б) бесплатное представление фирмой "Гном-Рон" лицензии на мотор "Юпитер VII";
в) постановка вопроса о крутильных колебаниях валов на углубленную проработку ряду институтов и высших учебных заведений.
Эту часть работы может засвидетельствовать Начальник УВВС тов. Алкснис, руководивший на месте (во Франции) переговорами с фирмой и поставивший задание институтам об углублении проработки вопроса крутильных колебаний.
Второй недостаток, потребовавший применения теоретических знаний законов смазки для его устранения, выражался в плавлении периодическом баббита в шатунном подшипнике. Данное мною на основании применения теории предложение уничтожило недостаток. Обо всех недостатках работы "Юпитера" и мерах исправления докладывалось НК УВВС путем регулярных отчетов.
3. Описание двигателя "Юпитер". Под моим непосредственным руководством и редактированием составлено подробное описание двигателя "Юпитер" членами комиссии инженерами: Бауер, Изаксон, Лев, Соловьев. Часть глав составлена мною, в том числе "Карбюратор триплекс", куда и введен собственный ряд экспериментального исследовательского материала, фиг. 6, 7, 8 и 10. Этой работой имел в виду дать стандартную форму подробного описания двигателей. Работа одобрена НК УВВС, напечатана в количестве 2500 экземпляров для пользования в частях ВВС и школах.
Работу за границей закончил в июне 1930 года".
А тогда, летом 1930-го, так и не узнав об окончательном решении судьбы своего свекра, буквально через месяц после возвращения из Парижа Климова вновь посылают в командировку, теперь уже на Украину. Как пошутила Вера: "Из Парижа да в Запарижье".
Запорожье
Постановление Реввоенсовета о направлении в Запорожье не было для Климова полной неожиданностью. Он сам неоднократно доказывал целесообразность подобной практики: принимающий лицензионный мотор за рубежом как никто другой необходим в период его освоения и запуска в серию непосредственно на предприятии. И ответственность, и заинтересованность специалиста в этом случае вырастают во сто крат.
После небольшого отпуска, когда всей семьей удалось выехать в Кисловодск, – у Владимира Яковлевича стало пошаливать сердце – он побывал в Запорожье. И стало ясно, что сразу везти туда семью нельзя: во-первых, некуда, а во-вторых, даже беглое знакомство с ситуацией на заводе показало, что работа поглотит всего целиком, заниматься бытовыми вопросами будет некогда. Жить ему придется в гостинице, обедать – в заводской столовой. Так и случилось: с августа тридцатого и до весны тридцать первого года, пока жена с детьми оставалась в Москве, Владимир Яковлевич дневал и ночевал на заводе, убеждаясь в правильности принятого им решения.
В сентябре дети благополучно начали занятия. Алеше пришлось усиленно подтягивать… русский язык, наверстывать упущенное. Из четвертого класса он переходил в шестой, из двух лет учебы во французском лицее ему засчитали один год.
В московской квартире, некогда довольно населенной, теперь жили Ружена Францевна, Маня с мужем и дочкой Олей – они вернулись в квартиру на Землянке, обменяв свою квартиру на комнату, занятую во время "уплотнения" трамвайными служащими, и вот теперь Вера с детьми. Их быт пока не вызывал особой тревоги. Никаких мер воздействия на семью арестованного Александра Сергеевича не предпринималось.
Ружена Францевна после ареста мужа проявила необыкновенное мужество и настойчивость. Она часами простаивала среди таких же несчастных в очереди к окошку дежурного в ОГПУ, чтобы узнать об Александре Сергеевиче хоть что-нибудь. Однако каждый раз получала один и тот же ответ: "Находится под следствием, другими сведениями не располагаем". И вот поздней осенью 1930 года, когда Вера с детьми все еще были в Москве, дежурный ОГПУ на вопрос о судьбе Полубояринова неожиданно ответил:
– Полубояринов Александр Сергеевич, 1868 года рождения, уроженец города Новочеркасска, работавший старшим инженером Мосгипромеза? Да, осужден Коллегией ОГПУ 16 августа 1930 года по статье 58/7 и 58/11 к лишению свободы сроком на 5 лет с конфискацией имущества, лишением семьи права проживания в Московской, Ленинградской областях, Киевском, Харьковском, Одесском округах, СКК, Дагестане сроком на 3 года.
Для Ружены Францевны это был еще один удар, не меньший, чем сам арест мужа. Но она упорно продолжала ходить в ОГПУ, справляясь у дежурного о муже, и однажды услышала:
– Направлен по этапу в Нижний Новгород для работы в СКБ инженером. Дочери и внуки, как могли, поддерживали Ружену Францевну, семья еще больше сплотилась перед лицом подступившей беды.
Зима 1930/31 годов в Москве была очень тяжелой, последствия коллективизации весьма ощутимы. Отопление почти не работало, продуктов поставлялось очень мало. Снова спасал рынок, где вещи обменивали на какую-либо еду, и бесконечные очереди за хлебом. Климовы готовились к скорому отъезду, но Алешу оставляли в Москве с бабушкой. Ружена Францевна только в хлопотах о внуке немного забывала о своем горе.
Ирина Владимировна так вспоминает переезд в Запорожье:
"Ранней весной 1931 года получили от папы письмо – ему выделили трехкомнатную квартиру в только что отстроенном доме. Мама тут же собралась в дорогу. И вот наконец мы приехали в Запорожье. Южное солнце и радость встречи помогли быстро забыть холодную и голодную Москву.
Запорожье строилось. Вырастали промышленные предприятия, возводилась ДнепроГЭС, на глазах менялся и завод № 29. Строительство заводского поселка, куда мы приехали с папой, еще не было закончено, и между домами оставались огромные глубокие траншеи, в которые укладывались трубы. Лучшего места для игры в казаки-разбойники не было! Дома – типичные для тех лет: четырехэтажные кирпичные коробки, без лифта, без газа. Единственное удовольствие, что подавалась, хотя с перерывами и маленьким напором, холодная вода. Расход электричества строго ограничивался.
Наша квартира была в одном из таких домов на втором этаже. Стены побелены, а свежевыкрашенный пол сверкал ярко-желтой краской. В квартире не было ни ванны, ни душа, санузел состоял из туалета и умывальника. В небольшой кухне половину площади занимала дровяная плита, но дров, конечно же, не было. Да и летом, когда в Запорожье устанавливалась жара, надобность в плите практически отпадала.