Он сокрушался, что не смог убедить Марину в начале войны 1941 года переехать с Муром жить к нему в Переделкино. Марина сказала Боре, что подумает над его предложением, но внезапно сорвалась и уехала с сыном вместе с эвакуировавшейся группой семей писателей. Борис Леонидович успел приехать на речной вокзал, чтобы проводить ее . Он рассказывал, что после возвращения из Франции Цветаева жила в чудовищной обстановке в Болшево , под надзором органов. Встречался он с ней тайком. Она совсем не могла писать стихов, и он искал ей работу по переводам, для заработка: Алю и Сергея арестовали, она же с Муром металась по комнатам и углам в поисках пристанища. В то время Зина запретила Борису Леонидовичу приютить Цветаеву у них, заявив: "Ты хочешь, чтобы нас с Ленечкой тоже арестовали, когда придут за ней?" Он бы пошел на это, но Марина категорически отказалась, позволив ему оказывать ей только материальную помощь. К началу 1941-го у нее как-то наладился быт, были заказы на переводы, но мрак неизвестности об участи мужа и дочери тяготил ее и держал в остром напряжении. "Она советовалась со мной, кому написать прошение за мужа и дочь. Я сказал ей, что всеми жизнями распоряжается только Сталин, писать надо ему. Марина резко заявила, что Сталину никогда не будет писать, так как она его не выбирала вождем. Послала прошение на Берию, но никакого ответа не последовало. Казалось, поэзия ее покинула навсегда, и вдруг весной 1941-го по Москве распространилось удивительное стихотворение "Ты стол накрыл на шестерых". Это был ее последний шедевр - ответ на предательство Арсения Тарковского . А ведь об этой истории мало кому известно", - закончил наш разговор о важности комментариев к стихам Боря.
Конспектируя наши беседы, я записал подробные комментарии Ивинской к более чем 40 стихотворениям и переводам Пастернака, узнал о ярких и забавных эпизодах из жизни Бориса Леонидовича и Ольги, отразившихся в строках известных стихов. "Борис Леонидович был всем смыслом и праздником моей жизни", - говорила мне Ольга Всеволодовна. В стихотворении, которое осталось в день ее ареста 6 октября 1949 года на листе, заправленном в пишущую машинку, Ольга написала Борису Пастернаку: "С рожденья - все твое!"
Неожиданным стал рассказ Ивинской о том, что посвященное ей стихотворение "Зимняя ночь" ("Мело, мело по всей земле…") хорошо знал Сталин.
Об этом она услышала от Александра Фадеева, сталинского генсека Союза писателей. Фадеев рассказал Ивинской также о причине инфаркта, случившегося у Пастернака в конце 1952 года. Разговор произошел в самом начале мая 1956-го во время случайной поездки Ольги Всеволодовны с Фадеевым на машине из Переделкина в Москву .
Ивинская особенно подробно говорила о стихах из тетради Юрия Живаго. Оказалось, что волнующая "Разлука" возникла под впечатлением от их встречи с Пастернаком в Измалкове в июне 1953-го, когда поэт на самом деле укололся о невынутую иголку. Мой неожиданный пассаж по поводу стремительного стихотворения под названием "Ветер" ("Я кончился, а ты жива…") вызвал удивительный рассказ Ольги Всеволодовны об истории его рождении и настоящем названии. Тогда же она объяснила причину возникновения частых трафаретных названий "Ветер", которые Пастернак давал многим своим стихам.
Комментарий Ивинской к стихотворению "Недотрога" расширил Митя. Он помнил, как "Недотрога" стала предметом нешуточной борьбы нескольких поклонниц Пастернака, требовавших даже от Ольги Всеволодовны признать их адресатами этого стихотворения.
Ивинская ответила и на вопрос, почему величественная "Рождественская звезда" не стала завершающим стихотворением всего романа "Доктор Живаго". Я узнал, какую музыку хотел слышать Пастернак при чтении этого стихотворения.
Услышал живые комментарии к знаменитому циклу стихов "Когда разгуляется". Оказалось, что стихотворение "Ева", как и ранее написанный "Хмель", были связаны с яркими летними картинами: ракиты, невод и купальщицы на берегу Самаринского пруда в Измалкове, где Ольга и Борис часто прогуливались. Суть "Четырех отрывков о Блоке", в очередной раз названных "Ветер", хорошо прокомментировал поэт В. Корнилов, встречавшийся с Пастернаком: "Эти стихи написаны Пастернаком в защиту своей любимой женщины. Гений сам выбирает себе героинь".
Ивинская рассказывала, что, написав стихи о Блоке, Борис Леонидович стал говорить о Пушкине: "Мне всегда казалось, что я перестал бы понимать Пушкина, если бы он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне" .
В осенних стихах измалковской поры звонко отозвалось утреннее петушиное многоголосье, которое поэт слышал у Ольги на кузьмичевском дворе. Здесь же он пил "горячий кофе по утрам", перед тем как идти на Большую дачу. Ольга Ивинская подтвердила мою догадку о том, памятником какой дороге стало ажурное стихотворение Пастернака "Дорога". Непонятная мне ранее связь потока писем, обрушившихся на Бориса Леонидовича после выхода в свет романа, с "кошачьими и лисьими следами" объяснилась привязанностью Ольги к умным урчащим красавицам, которых она спасала и оберегала в кузьмичевском доме в Измалкове. Об этом подробно рассказывала мне и приезжавшей из Германии моей доброй знакомой по Цветаевским кострам Лилии Цибарт давняя жительница Измалковской деревни, соседка Кузьмича Нина Михайловна .
От Ивинской я узнал о причинах появления в стихотворениях 1956 года "Проблеск света" и "Когда разгуляется" мольбы поэта за благополучие в судьбе дорогого ему человека. Этим человеком был талантливый писатель Варлам Шаламов (1907–1982), прошедший через ад колымских лагерей. Любовь Шаламова к Ивинской, вспыхнувшая еще в 30-х годах, когда они вместе работали в редакции журнала, и преклонение перед гением Пастернака привели его к горькому решению прекратить с июля 1956 года поездки в Измалково: узнав о любви Бориса и Ольги, Шаламов наступил на горло собственной песне .
Лесной пейзаж, лежавший у Пастернака "под ногами" ранней весной, когда он направлялся коротким путем с Большой дачи к Ольге, появился в строках стихотворения "Весна в лесу". Картины природы, которые наблюдали Пастернак с Ольгой на прогулках летом 1957-го в старинном имении Трубецких во время лечения Бориса Леонидовича в санатории "Узкое", остались в стихах "Липовая аллея" и "Деревья, только ради вас". К последнему шедевру Пастернака, запоздавшему в тетрадь Юрия Живаго, относил Вадим Козовой стихотворение "Единственные дни". Его Пастернак привез в марте 1959 года из тбилисской ссылки в дар Ольге.
Из этой ссылки, куда Бориса Леонидовича срочно вывезла самолетом Зинаида Николаевна 20 февраля 1959 года , Пастернак, тоскуя в разлуке, ежедневно отправлял Ольге письма. Письма получала в Москве Ирина и пересылала маме в Ленинград. В письме от 26 февраля Пастернак пишет: "Олюша, дорогая моя, моя золотая, родная Олюша! Как я по тебе соскучился! <…> Олюша любушка, золотая моя и мой ангел! <…> Мне нечего тебе рассказать. Что я тут делаю? Главным образом - скрываюсь". Все эти письма приводит Ольга Ивинская в своей книге.
Письмо от 1 марта 1959 года: "Дорогая Олюша! <…> Прошло только десять дней, и мне трудно вообразить, что мне, может быть, дано будет услышать твой голос и тебя увидеть. <…> Мысль, что идущее от тебя счастье, сосредоточенность и работа в достаточной скорости ждут меня, кажется мне дерзкою, незаслуженной и несбыточной мечтой".
Это состояние тоски, ожидания встречи с любимой и веры в продолжение счастья отражено в стихотворении "Единственные дни":
И любящие, как во сне, друг к другу тянутся поспешней.
<…>
И дольше века длится день, и не кончается объятье!
Ивинская рассказывала:
- После выхода романа Борис Леонидович говорил о нескольких стихотворениях, которые он хотел бы видеть в тетради Живаго. Об этом он сообщал в письмах к Жаклин. Боря также хотел видеть свои стихи в том первозданном виде, в каком он их написал для меня. Многие из них я опубликовала в своей книге "В плену времени".
Поэтому здесь я также привожу тексты стихотворений Пастернака в том варианте, в котором они приведены в книге Ивинской, если они расходятся с вариантами, опубликованными в советских сборниках. Это будет особенно заметно в стихотворениях "Осень", "Лето в городе", "Недотрога", "Вакханалия", "Нобелевская премия".
Ольга Ивинская довольно остро комментировала "необычные" стихи поэта, где нет завораживающей пастернаковской лирики: "Нобелевская премия" (январь 1959 года), "Друзья, родные - милый хлам…" (сентябрь 1959 года), "Перед красой земли в апреле…" (апрель 1960 года). Эти стихотворения, написанные после тяжких нобелевских дней, когда, по словам Ариадны, произошла великая переоценка ценностей, явились реакцией поэта на "низости, предательства и пустословия" со стороны "друзей" и родни.
Комментируя эти "нелирические" стихи, Ольга Всеволодовна рассказывала мне о материалах архива, изъятого у нее органами при аресте в августе 1960 года. С 1988-го, после полной реабилитации, она добивалась возврата и опубликования интереснейших материалов, которые грозил уничтожить в 1960-м следователь КГБ Алексаночкин, если Ивинская не подпишет признательное заявление. Она хорошо помнила, как сожгли на Лубянке более 400 страниц автографов и писем из числа изъятых у нее материалов во время ареста в 1949 году, поэтому ценой своего повторного тюремного заключения в 1960-м сохранила бесценный архив с рукописями и письмами Пастернака. Для этого Ольга Всеволодовна, находясь в Лубянской тюрьме, написала признательное заявление следственным органам КГБ. Но жестокая советская система обманула ее, осудив и отправив в концлагерь вместе с дочерью и отняв архив.
Об этом архиве, о моих беседах на эту тему с Вадимом в Париже, об интервью итальянского журналиста Д’Анджело в январе 1998 года американской газете "Новое русское слово" подробно рассказано в главе "Судьба архива Ольги Ивинской". В нашей беседе я спрашивал у Ольги Всеволодовны, почему она не хочет оставить свой архив в ЦГАЛИ, ведь там находятся материалы Ариадны Эфрон. Ее ответ был следующим:
ЦГАЛИ был создан по указанию Сталина при НКВД в 1934 году. С 30-х годов туда свозились книги, письма, ценные картины, иконы, уникальная утварь, отнятые при арестах у тысяч репрессированных. Это были материалы и ценные вещи старых большевиков, военачальников, служителей церкви, ученых, писателей, художников.
Многие ценности затем пропадали из ЦГАЛИ, появляясь за границей. Этим занимались специальные люди из органов и отобранные советскими властями зарубежные бизнесмены. В период перестройки стали известны имена таких покупателей-продавцов ценностей, отнятых у жертв террора. Это, например, американские бизнесмены Гульбекян и Хаммер, связанные с советской верхушкой.
Доступ к архивам ЦГАЛИ имели только проверенные, служившие интересам властей люди. Они обеспечивали отбор, искажение и просто уничтожение неугодных власти архивных материалов. Эти люди сознательно скрывают истину. Женя Евтушенко довольно точно сказал о назначении ЦГАЛИ в своем стихотворении:
Лаврентий Павлович , меня вы проморгали,
Забыв упечь в Лубянку - ваше ЦГАЛИ.Ариадна также не желала отдавать свой архив в ЦГАЛИ, но ее вынудили это сделать. Аля говорила мне, что передаст все свои материалы в Государственный литературный музей .
От Ивинской я впервые узнал о главных положениях завещания Пастернака, которое было похищено органами в июне 1960 года. Об этом пишет в своей книге сын Джанджакомо Фельтринелли Карло :
За несколько недель до того Пастернак был еще жив, супруги Гарритано (он - корреспондент "Унита") привезли значительную сумму в рублях. <…> Супружескую пару тогда же попросили передать Фельтринелли конверт с уведомлением о получении денег и завещание Бориса в пользу Ольги. <…> Гарритано сказали ей, что на следующий день уезжают в Рим, однако вместо этого отправились на Кавказ и потеряли (или позволили изъять у себя) документы во время сильного ливня. <…> После происшествия с Гарритано Ольга прекращает отношения со всеми, кроме Шеве и Фельтринелли. <…> При ее аресте гэбэшники обыскали дом и нашли письмо из Италии, в котором содержался совет общаться только с Шеве.